— Не вздыхай! Говори прямо, как есть, чем недоволен! Хотя при твоей работе молчание — золото. Тогда я поясню. Утром было решение суда. Его можно было закрыть только новым приговором. Пантаниоти — кичливый сукин сын — просто, без всяких условий, освобождать тебя отказался. Или выдворение из страны, или следствие. Ему Антошка Рошфор, член суда, нашептал про тебя гадостей. Этот каперанг на волоске висит: того глядишь на эполетах звездочки появятся![1] Накопилось нареканий по службе. Вот он и выслуживается. На твоём горбу захотел в рай въехать.
Из этого путаного монолога я понял следующее: мои достижения как агента, мое русское подданство, мое представление к высокой награде и все ходатайства — реальные и потенциальные — в расчет не брались. Главную роль сыграли стариковские дрязги и желание выслужиться одного человека. Этот мараз, этот нерусский капитан (с такой-то фамилией!) решал свои карьерные вопросы. Еще и зубы мне пересчитал. Ну, попадешься ты мне, сука! Надо было Д'Артаньяну твоего прадедушку прирезать!
Я чувствовал, как во мне нарастает бешенство. Эта система, придуманная царем Николаем, рождала какой-то омерзительный тип людей во власти! Способных главную военно-морскую базу русского флота на Черном море превратить в чумной барак ради своей корысти. Готовых переступить через любого, кто стоял на их пути к кормушке. И ладно бы это были русские (что, впрочем, их не извиняло)! Так ведь понаехали тут! И давай зуботычинами и подлостью пробивать себе дорожку в рай! Совершая то, о чем на родине и не мыслили. Словно сам воздух Российской Империи дурманил так, что приезжие благородных кровей с катушек слетали![2]
Видимо, смена настроений на моем лице многое сказала старому греку.
— Как говорили на бывшей родине, деревня горит, а путана моется!
Я удивленно вздёрнул брови.
— В каждой куче дерьма кто-то найдет свой интерес. Ты даже не поверишь, кто тебя спас! Или поспособствовал твоему спасению!
Еще больше поразился.
— Так ведь — вы!
— Я — понятно. Но если бы кэп Чайлдс не написал в канцелярии заявление, что ты — член экипажа, не внесенный в судовую роль исключительно в силу незнания морских обязанностей и правил, боюсь, все было бы на порядок сложнее.
Вот, неожиданно! Нет, капитан «Лисицы» — неплохой мужик. В отсутствии Белла даже свойский. Но то, что он реально впрягся за меня — удивляло! Можно сказать, возрождало веру в англичан! Будто тень Спенсера мелькнула за окном!
— Можешь быть спокоен! Я про твои дела не распространялся. Списал все на родственные отношения! — подмигнул мне Сальти. — Скажи, правду люди говорят, что сестрица твоя — мастерица кухонных дел? Обещал я этому дундуку Пантаниоти проставиться! И про таланты твоей семейки поведал! И про твой «Хаос», о котором мне племяш Георгий все уши прожужжал. Так у нас таверну при ялтинской дороге называют, где барашек январский дюже хорош!
Я кивнул и стал писать записку Марии. Не велика цена за свободу! Пусть старые моряки порадуются ее стряпней!
— Нужно что Егорке передать? Или родным?
Я оторопел. Выходит, дан приказ ему на Запад? То бишь, мне. Как-то всё очень стремительно. Всё так неожиданно!
— Сейчас тебя отведут на корабль. Англичан решено отправить на нем в Одессу. Тут всем не терпится от них поскорее избавиться. Скажи мне как на духу: война будет?
Да что ж такое! Не контр-адмирал, а мозговзрыватель! Что ни скажет, ни спросит — все как обухом по голове!
— Отвечу так. Те, кто организовал провокацию, на это надеются!
— А сам как думаешь?
— Никак не думаю! Пытался не допустить. Не вышло!
— Промеж моряков разговоры пошли про военную тревогу. Флот стали потихоньку собирать у Севастополя. Объявит Государь чрезвычайное положение — обязаны быть готовы. Но я и коллеги мои думаем, что все обойдется. Не решатся англичане наскочить на нас нахрапом. Через угрозу войны добьются большего, чем прямым столкновением флотов. Будут нас пугать в газетах. В стенах своего Парламента голоса посрывают. Нервы всей Европе потреплют. Тем все и закончится.
Вот так вот! Получай урок высшей аналитики и щелчок по самомнению! Думал, самый умный, да? Ан, нет, поумнее люди найдутся. А если они ошибаются? А почему, собственно, они должны ошибаться? Я же знал, что война будет нескоро. Выходит, старички-недоадмиралы правы, а я нет? С чего тогда так разбушевался? Я не мог честно ответить себе на этот вопрос. Будто некая волна, меня подхватив, несла бессознательную тушку за тридевять земель и требовала действия.
А почему, собственно, я могу позволить себе сидеть на попе ровно? Откуда я могу знать, не является ли мое вмешательство не только уже заложенным в ткань мироздания, но и тем перышком, что перевешивает чашу весов и спасает мир? Гордыня? Нисколько! Ведь были же прецеденты. Те же старички из Политбюро, что профукали СССР, не желая ничего менять!
Меня вдруг озарило: мне же нельзя в Константинополь! Пападос!..
— Мне нельзя в Константинополь! — втолковывал я битый час Беллу, упорно мне оппонирующему.
Мы шли под всеми парусами на все том же злополучном «Аяксе» в Одессу, покинув неласковую ко мне бухту Севастополя. Вульфу было приказано отконвоировать весь состав участников экспедиции на «Лисице»[3]. Капитан-лейтенант упорно делал вид, что знать меня не знает и связей порочащих не имел со столь вызывающим персонажем в наряде черкеса, включая папаху. Все важные бумаги вернулись за ее подкладку.
— Меня не интересуют ваши обстоятельства, Варвакис! — к Беллу вернулись его надменность и говнизм, как принцип жизни. — Моя битва продолжается! Меня ждут журналисты в Стамбуле! Мы взорвем бомбу в газетах! Весь мир узнает о коварстве и беспринципности русских! Пусть английское правительство компенсирует мне потерю корабля, я все равно это так не оставлю! Я буду снова и снова жалить московитов, где бы они ни попались на моем пути!
— Да пинайте кого угодно и сколько влезет! Просто завершите наш вояж не в Константинополе, а в Синопе или Самсуне! Мне нельзя в столицу султана. У меня с ним идейные разногласия относительно местонахождения моей головы.
— Нет! Ну, вы, Варвакис, удивительный болван! Что только нашел в вас Спенсер⁈ Объясняю, как младенцу, в сотый раз! Нам всем — мне, Чайлдсу и вам — следует оказаться как можно быстрее в Стамбуле и сделать заявление журналистам. Дать несколько интервью. И готовиться к новой борьбе!
— Нет! Это я в пятисотый раз объясняю вам, недалекий вы человек, что мне в этом городе смахнут голову с плеч без долгих разговоров и пристроят ее между ног! Вот какова ваша благодарность! Одно мое слово — а от меня его требовал судья — и вы бы отправились в Сибирь!
— Let bygones be bygones (что было, то прошло)! Надо не оглядываться назад, а думать наперед. Уверен, английский флот уже выдвигается к Дарданеллам! И нам следует поторопиться, чтобы принять участие в заварушке!
— Нам⁈ Я не желаю впредь иметь с вами ничего общего! Неблагодарная свинья!
— Ты пожалеешь о своих словах, негодяй! — взбеленился не на шутку Белл. — Дай срок, я тебе все припомню! Думаешь, я забыл, как ты присвоил себе порох⁈ Доберемся до Турции, я с тебя три шкуры спущу!
— Боже, храни нас от тупых гётваранов! Я присвоил порох⁈
— Тьфу на тебя, Варвакис! — окончательно слетел с катушек Белл, но поспешил спрятаться за спины английских моряков, ибо моя рука стиснула рукоятку кинжала на поясе.
— Будешь в Одессе по улицам ходить, оглядывайся! — пригрозил я напоследок. Белл малодушно смолчал.
Единственная моя надежда оставалась на Проскурина. Но и с ним вышел облом.
Он встретил нас в Практической гавани (слава Богу, что не в Карантинной), куда прибывали все корабли и пароходы из Крыма. Объявил высылаемой из России группе, что можно переночевать в казармах, но выход в город не возбраняется.
— Одесса — город веселый. Уверен, что кантины по вам заскучали, господа моряки. Но предупреждаю сразу! Кто не явится завтра к полудню в порт на погрузку на турецкий корабль «Адачай», тот крепко пожалеет. Из Одессы не выбраться: границы порто-франко — на замке! Так что опоздавший будет объявлен государственным преступником и пойдет своим ходом туда, куда Макар телят не гонял!
Англичане впечатлились, хотя про пресловутого Макара нисколечко не поняли. Новость о винных погребках и завтрашней отправке из страшной Московии настолько возбудила, что они со всех ног рванули к Военному спуску. Не было уверенности, что все соберутся вовремя: попойка им предстояла знатная!
Белл, припомнив мои угрозы, спрятался за спину встречавшего нас английского консула Йимса. На его коляске поспешил покинуть порт.
Я же остался на пирсе. Мне было не до кабаков. Хотел приватно обсудить с Николаем мои перспективы. Он меня не обнадежил.
— Ты пойми, Коста! Ну, не могу я тебя отдельно от экипажа отправить! Эполетов лишусь! Коль есть решение суда, изволь исполнять!
— Но что же мне делать? Шею брить для палача?
Проскурин вздохнул. В сложное я его положение загнал своей просьбой. Мы очень сблизились за время крымского сидения. Давно перешли на «ты». Отправлять друга на смерть? Врагу не пожелаешь такого выбора!
— Понимаешь! На корабль ты сесть обязан. И выплыть из тридцатимильной зоны. А там… — молвил он в раздумьях. — Может, мне тебя на лодке догнать и обратно в Одессу привезти? Высажу тебя где-нибудь на побережье в укромной бухте контрабандистов. Вот только куда тебе потом податься?
— А в саму Одессу нельзя?
— Сразу донесут! Полиция схватит, и снова придется договариваться. Время свое пожалей. И нервы!
— А почему ты назвал бухту контрабандистской? Ты же говорил, что люди Папы Допуло, наоборот, из города вывозят товар.
— За город из Турции тоже возят. Просто я за ними там не гоняюсь. Не моя юрисдикция.
— То есть у Папы есть свой флот?
— Конечно, есть!
— А если его попросить? Меня в Турцию перевезти? Мне край как в Грузию нужно! А я вместо востока, всё — на запад иль на юг!