— То-то мы видели, что тебя, как бревно, на борт приволокли. Думали пьяный. Мулла на тебя ругался! Что сделаешь с обидчиком? Если англичанин виноват, лучше его не трогай. Нас попросили уважаемые люди за ним присмотреть. Он полезный нашему делу человек. Видишь наш флаг на корме? Это Якуб-бей его повесил.
Ха, шотландцу уже имя дали. Неплохо он подготовился!
— Руки чешутся этому бею шею свернуть! Но пока погожу! А слугу его наказал. Это он мне зелье подлил в питье.
— Не он ли в каюте визжал?
— Он самый. Попортил личико красавчику! — я показал горцем свой нож.
— За такие дела мог бы и нос ему отрезать! — серьезно кивнули мне черкесы. Принялись сразу бурно обсуждать, сколько скота назначили бы старейшины в уплату за обиду.
Дослушать или вставить слово мне не дал Белл. Окликнул меня с кормы:
— Зелим-бей! Идите к нам! Представлю вас капитану Кодеру! Это самый веселый турок, которого я встретил в жизни!
Я пожал плечами. Шкипер «торговца», на котором я отплыл из Одессы, был не прочь посмеяться. Просто Белл не оценил его юмора. И этот пожилой и толстый Кодер оказался той же породы — любитель подшучивать над окружающими. Но в одежде оставался османом с ног до головы. Таким же попугаем, как все турки. Желтые домашние туфли, красное и синее вокруг тучного тела и оранжевый тюрбан над загорелым до черноты морщинистым лицом.
И неизменная трубка в руке, заменявшая ему датчик указателя ветра. Он ставил ее на планшир и смотрел, куда уносит дым. Его уносило в нужную сторону. Капитан был доволен. Кочерма на приличной скорости удалялась от турецких берегов.
— Присаживайтесь рядом! Поговорим, — сказал Белл, похлопав рукой по свободному месту на диванчике.
Я кочевряжиться не стал.
— Зачем меня было похищать? — первым делом спросил, удобно расположившись. По сигналу кэпа мне сунули в руки чашку с кофе.
— А что мне было делать? Вы встали в позу. А мне нужно, чтобы мы попали в Черкесию вместе.
Я подозрительно смотрел на чашку, не решаясь сделать первый глоток. Вздохнул. Чего уж там, пусть будет, как будет. И выпил.
— Не воображайте себе невесть что о своей персоне, — Белл даже в нынешней ситуации оставался верен себе. — Задержание «Лисицы» и наш с вами арест произвел очень дурное впечатление на горцев. Они засомневались в могуществе моей страны. И нет лучше способа развеять их опасения, как обоим им показаться там!
— Это все причины? — уточнил я, возвращая турку-слуге пустую чашку.
— Нет, не все. Вами крайне недоволен лорд Понсонби. До него дошли известия, что вы имели наглость передавать в Лондон какие-то сообщения. А это — прерогатива исключительно посла. Ему решать, что, как и когда сообщать.
— Или искажать? — хмыкнул я.
Белл пропустил мимо ушей мою ремарку.
— Он просил вас уведомить, что не желает вашего присутствия в Турции! Если бы вы не были нужны мне в Черкесии, все могло бы повернуться иначе.
Что ж, все яснее ясного. Лишь стечение обстоятельств меня уберегло от того, чтобы мой труп с высунутым языком не нашли в синопской канаве. Чертовы аристократы! Им плевать, что я оказал английской короне неоценимые услуги!
— Я не понимаю, чем вы сейчас недовольны? — искренне признался Белл. — Вы хотели попасть в Черкесию. Мы туда плывём под всеми парусами. С отличным экипажем. Вы только посмотрите, как они ловко управляются с парусами. Здесь, на «Ени», я чувствую себя в большей безопасности, чем на «Аяксе» с его командой из новичков.
— У меня не было возможности оценить выучку моряков русского брига, — напомнил я Беллу пикантный нюанс. — Я в трюме сидел — в цепях!
— Зато сейчас плывете, куда вам нужно. И совершенно бесплатно! А мне наша поездка обошлась в две тысячи пиастров. И — вы только представьте — Кодер в последний момент потребовал удвоить сумму. Сколько споров мне пришлось выдержать! Лишь Лука смог уговорить его соблюдать взятые на себя обязательства!
— Думаю, в ближайшее время из него не выйдет достойного переговорщика! — рассмеялся я громко.
— Что вы с ним сделали? — взволнованно вскричал Белл.
— Попортил ножом его слащавую рожу!
Белл вскочил.
— Вы — чудовище! — он бросился на бак.
— Какой сегодня день? — крикнул ему в спину.
— 14 апреля, пятница! — ответил он, не оборачиваясь[1].
Я очень удивился. Конечно, солнце уже давно перевалило за полдень (не хило я поспал после зелья Белла), но отплыть в священный для мусульман день?
— Капитан Кодер! — обратился я к турку. — Как так вышло, что вы отплыли именно сегодня?
— Какие проблемы, мой друг? Или ты мулла и считаешь, что в пятницу не достойно работать? Моряка кормит ветер! Всю неделю он менялся, как цены на базаре накануне рамадана. Мы сходили в мечеть через час после полудня и совершили все молитвы за счастливое путешествие. Более ничто не мешало нам отправиться в путь.
— Насколько вы уверены, что оно действительно выйдет счастливым? Мне нужно как можно быстрее добраться до Абхазии!
— Кто же сможет тебе ответить, Зелим-бей? Я двадцать пять лет хожу к берегам Черкесии. Многое повидал. Однажды нас чуть не сцапал русский крейсер. Пришлось бросить корабль и плыть на шлюпке до Синопа. С нами была одна черкешенка. Сам знаешь, чем мы рисковали.
Я тяжело вздохнул. Безбожно выбился из графика. Трагически! Теперь оставалось лишь уповать на то, чтобы перехватить Тамару на пути ко двору князя Шервашидзе. Знать бы еще, кому ее предназначили в жены⁈
— Не печалься, храбрый воин, — попытался успокоить меня Кодер. — Раздели со мной вечернюю трапезу!
По его сигналу кок подал нам ужин. Одну тарелку на двоих с соленой бараниной, обжаренной с луком и яйцами. Я съел половину. Передал капитану остатки. Стоявший сзади нас рулевой — молодой красавчик-турок — бросал на нас завистливые взгляды, опираясь на брус, служивший рулем.
Мне бы его заботы! Я нервничал всю ночь из-за капризов ветра. Он то стихал, то принимался дуть с хорошей силой. Сколько мы продвинулись, я не понимал.
… Неделю! Целую неделю мы болтались в море, то приближаясь, то упархивая от кавказских берегов.
Белл вел все это время дневник и зачитывал капитану написанное утром или вечером. Это абсолютно прозаичное событие он обставлял таким образом, будто являл миру новый акт «Гамлета». Читал всегда стоя, чуть отставив руку с дневником. Его описание, например, завтрака, подавалось, чуть ли не как решающая драка между принцем датским и Лаэртом. Не меньше и не больше!
«Ну, конечно! — злился я. — Он же уверен, что не дневник ведёт. Он уверен, что пишет историю! Господи! Как же я его ненавижу! И этот голос! Смазать бы тебе там шестеренки, пройтись по твоим связкам ножичком, чтобы не скрипели, писателишка недоделанный!»
Моё раздражение этими его ежедневными «посланиями к человечеству» было настолько велико, что уже на третий день мой мозг стал в пику ему вести свой дневник.
'15 апреля, суббота.
Ветер особых беспокойств не доставил. Лишь на один час он почти стих, но потом задул с прежней силой. По словам капитана, прошли не менее восьмидесяти миль или более.
Белл на палубе не появлялся. Оставался с Лукой. Еду им отнесли в каюту.
16 апреля, воскресенье.
Царило почти полное безветрие. Великолепная весенняя солнечная погода не радовала. Капитан заявил, что без крепкого попутного ветра нам не прорваться сквозь строй русских крейсеров.
Мулла предложил беспроигрышный способ. Написать на бумажке строчку стихов из Корана, прикрепить ее к мачте на самом верху, а с обратной стороны привязать томик со священным текстом, который нашелся у одного из пассажиров. Так и сделали. Турки совершили вечерний намаз. Ветер услышал их молитвы и усилился.
17 апреля, понедельник.
Весь день болтались в море, не продвинувшись и на милю. Все на борту погрузились в уныние. Даже звуки веселой мелодии, которую исполнил Хассан на своем похожим на примитивный гобой инструменте, не тронули мое сердце. Я не отрывал глаз от туманного горизонта в надежде увидеть берега Кавказа.
18 апреля, вторник.
Ночью поймали попутный ветер и продвинулись серьезно вперед. Утро выдалось туманным. В этом белесом мареве, где-то вдали, слева по курсу, раздались двенадцать выстрелов пушки. Все переполошились. Капитан решительно направил корабль южнее.
Утром заметили вершины гор. Разгорелся спор, куда мы вышли — к Анапе или Геленджику? Но особого смысла в нем не было. Поднялся сильный восточный ветер. Волнение, вызванное мощным течением, стало играть с кочермой. Кодер заявил, что возвращается в Синоп.
Я решительно возражал, жалея, что Белл не вернул мне кинжал. Он, словно почувствовав мою злость, прибежал на корму. Присоединился к моим уговорам. Как-никак, но профессиональный шиппер разбирался в навигации куда лучше меня. Совместными усилиями мы убедили капитана взять курс на юг. Стало очевидно, что, если ветер не переменится, о Пшаде Беллу нечего и мечтать. По моим прикидкам, мы приблизились к Туапсе.
19 апреля, среда.
Ветер снова стих, но сильное волнение стало сносить нас к северу. У нас не было ни возможности направиться к берегу, ни уйти от русских морских патрулей. Попасть в плен я не боялся. Но потеря времени! Когда счет идет на дни, если не на часы!
— Давайте возьмемся за весла! — вскричал юный музыкант Хассан, притворявшийся пастушком.
Проблема заключалась в том, что сильная облачность закрывала нам горные хребты, а туман над водой — сам берег. Приблизившись к нему, мы рисковали налететь на скалы или столкнуться нос к носу с вражеским кораблем. Выставили наблюдателя на мачту. Он периодически нас пугал своими криками о том, что видит что-то вдали. Мне хотелось его пристрелить!
20 апреля, четверг.
Восточное Причерноморье не зря прозвали ложем Борея. Ночью поднялся мощнейший северный ветер. Мы устремились на юг, выглядывая сигнальные костры черкесов. Но берег скрывался в ночной темноте.
Рассвет не принес облегчения. Мы отчаянно нуждались в каких-то ориентирах. Белл и Кодер склонились над своими картами, спорили и занимались каким-то вычислениями.