— Докладывайте! — распорядился Пацовский, как только мы оказались в его доме.
Алексеев, то краснея, то бледнея, стал сбивчиво рассказывать о преследовании кочермы и о неудаче при ее захвате.
— Вам самому не смешно от вашего доклада? — ехидно осведомился генерал-майор. — По-вашему выходит, что один человек с пистолетом остановил целый люгер?
— С револьвером, Ваше Превосходительство! — уточнил я.
— Коллиерова работа? — догадался генерал.
— Так точно! И еще добавлю. Вернее, спрошу. От моей стрельбы, лейтенант, хоть один ваш матрос пострадал?
— Отвечайте! — приказал Пацовский.
— Никак нет!
— Эх, молодость, молодость! Ума не хватило сообразить, кто перед тобой? Коль этот «черкес» с самим генералом под ручку явился?
— Виноват, Ваше Превосходительство!
— Еще как виноваты! — не удержался я. — Создали суету вокруг кочермы. И не потопили, и не захватили. А на борту, между прочем, был матерый английский шпион Белл!
— Тот самый Бель⁈ — ахнул Алексеев.
Пацовский примиряюще махнул рукой.
— На море чего только не бывает! Письмо привезли?
— Так точно!
— Отдайте Константину Спиридоновичу!
— Это я! — пояснил на всякий случай. — Настоятельно попрошу сохранять секретность!
Мы чуть не сломали лейтенантские мозги. Он дрожащей рукой передал мне конверт. Пацовский решил его добить окончательно.
— Приказываю! Завтра по утру произвести амбаркировку лошадей Константина Спиридоновича и незамедлительно доставить его и его спутников в Поти! От команды оградить! Секретная миссия!
— Как же я матросам объясню этакую оказию[2]?
— Не впервой, лейтенант, не впервой! Можете идти!
Алексеев нас покинул. По-моему, он шатался. Земля — она такая, к морякам не ласковая!
— Зря вы так с лейтенантом! Флотские — народ обидчивый! — пожурил меня генерал.
— Мне с ним венчальные короны не носить!
— Уф! Ершист ты, Константин Спиридонович. Но чего уж там! Давай, продолжим! Чувствую, меня еще ждут сюрпризы.
Немного поколебался, но решил раскрыть все карты. Во-первых, честно рассказал про члена братства в окружении князя. Эта новость генерала ошеломила. Такой тайный подсыл мог наделать немало бед. Во-вторых, поведал о греке на базаре и предложил свой план.
— Не нужно его хватать и волочь на гауптвахту! Я напишу письмо в ответ на то, что получил. Еще не знаю, от кого, но это неважно. Главное, чтобы ваш человек — надежный и имеющий опыт в таких делах — вручил мое послание греку и дал ему понять, что отныне он — мой связной. Тогда мы сможем перехватывать всю корреспонденцию англичан, которая пойдет через Бамборы.
— Хитро! — согласился генерал. — А что делать с черкесским подсылом?
— Тут князю решать. Я бы по-тихому удавил бы где-нибудь в лесу. Вы князю намекните при случае, что это от меня ответный подарок. Я бы предпочел иметь его в друзьях, а не во врагах. Тема-то с отрядом Кацы не закрыта. Не думаю, что никому так и не придет в голову простейший вопрос: кто на самом деле перебил абхазов в ауле Фабуа?
— Константин Спиридонович! — погрозил мне генерал пальцем. Мол, молчи грусть, молчи!
… Наконец-то, я добрался до писем. О, здесь было что почитать. Например, в письме Беллу от Стюарта сообщалось об отправке грузов с оружием с надеждой, что хотя бы половина контрабандистов сможет прорваться через блокаду. Шансы, на мой взгляд, были велики. Сейчас, когда все крейсера сошлись у мыса Адлер, Цемес и Пшада, по сути, остались голыми. Неслучайно, «человек-акула» рекомендовал Беллу и Лонгварту перебазироваться на север, предоставив черкесам самим разбираться с последствиями русского десанта на мыс Адлер.
Стюарт также уведомлял своих агентов, что затребованные ими офицеры-артиллеристы по политическим причинам не могут прибыть в Черкесию. Но уверял, что подберет людей из числа бывших отставников, способных организовать обучение черкесов ведению огня из орудий.
«Постарайтесь, по возможности, раздобыть пушки у самих русских. Их корабли то и дело выбрасываются на берег. И на всех есть пушки разного калибра. Если люди князя Берзега проявят больше настойчивости, у горцев появится своя артиллерия. Это прямой путь к успеху! Они смогут даже захватить Анапу, о чем страстно мечтает наш друг Сефер-бей».
И последнее, но самое важное. Стюарт информировал Белла и Лонгворта об отправке к ним в помощь новых агентов, весьма компетентных в делах Востока. Среди них особо выделял некоего Паоло Венерели, знатока русского, грузинского, турецкого, арабского, хиндустанского, немецкого, итальянского и немного английского языков. Путешественника, трижды побывавшего в Мекке и плававшего в Индию. Служившего у английского посла в Персии. В общем, крайне опытного агента, единственным недостатком которого было увлечение горячительными напитками.
Масштаб мероприятий английского посольства в Константинополе в рамках операции «Прыжок 'Лисицы» поражал. Такое название я придумал всем осуществленным и задуманным акциям клики Уркварта-Сефер-бея, ознакомившись с письмом Стюарта. Было очевидно — и я об этом уже предупреждал свое начальство, — что провокация со шхуной «Виксен» — лишь первая ласточка, первый шаг, за которым последуют и другие, не менее впечатляющие. Если сложить все вместе, можно считать, что англичане открыли фронт диверсионных действий. Причем, особо не скрываясь! И прямо под носом высших чинов Кавказского Отдельного корпуса, которые отписывали в Петербург, что купец Бель сидит в Трабзоне, в то время как он действовал в километре от Розена и Вольховского!
Единственное, что меня радовало, — так это то, что в письме не содержалось ни намека на отправку английского флота к берегам Черкесии. Казалось, что воздух не только Кавказа, но всей Европы наэлектризован до такой степени, что вот-вот ударит молния. Но что она зажжет? Олимпийский огонь или фитиль войны⁈
Наконец, дошла очередь до писем, адресованных мне. К моему удивлению, одно было от Стюарта, другое — от Эдмонда. И оба агитировали меня за английскую власть! Каждый — по-своему.
«Рыбий глаз» ожидаемо меня уверял, что прошлые недоразумения забыты и что меня очень ценят. (Это он, наверное, про порох, доставленный «Лисицей» и про письмо лорду Палмерстону) Восторгаются! «Посольство — в восхищении!» — так и написал! (Наверное, когда про мою роль в отражении десанта на Адлер-мыс узнают, напишут: писаемся от радости!) Что не знают, как отблагодарить! Что Белл признал мои заслуги! (Ну, надо же! Кто бы мог подумать?) Что моя персона в Черкесии превратилась в фактор большой политики! (Вот от этого конкретно так прифигел!)
Я отложил письмо и сжал кулаки, чтобы звездануть что есть силы по столешнице. Резко вдохнул и жахнул. Стол устоял. Кулаки заныли.
В письме был постскриптум. «Причитающееся вам вознаграждение, растущее по мере вашего возвышения, мы можем передавать вашему родственнику Умут-аге».
Все-таки эти твари добрались до моей семьи. Читай, Коста, между строк: ты у нас на крючке!
Я скрипнул зубами. Мучительно захотелось водки. Достать ее, наверное, не проблема, но лишний раз палиться в крепости не хотелось. И так уже разговоры, уверен, пошли, что за странный перец в черкеске и с телохранителем-убийцей к генералу заявился⁈ Кстати, Бахадур — это явная «засветка». Уж больно колоритен и приметен алжирец с его любовью к смертоносным полоскам из стали и впечатляющей внешностью…
Заставил себя успокоиться и взялся за письмо от Эдмонда.
Спенсер был верен себе. Масса самолюбования и выпендрёжа. Вот сразу на сердце легче стало! Привык к нему, к чертяке! Если бы он начал каяться или писать мне романтические вирши, ей богу, испугался бы. А так — все норм!
Он писал, что готовит издание новой книги о наших приключениях от Анапы и далее. Заранее извинялся, что позволит себе «литературные вольности» и несколько отступит от истинной канвы нашего вояжа. Ибо не смеет подвести многих людей своими откровениями, в том числе, и меня.
«Ты только представь! — писал он. — Нашлись маловеры, считающие допустимым подвергать сомнению сам факт моего вояжа! С одним джентльменом пришлось даже обменяться выстрелами и добиться публичного опровержения его слов! Что бы подумали мои читатели, если бы я написал все, как было⁈ Мой дуэльный пистолет пришлось бы чистить ежедневно!»
И, безусловно, соображения большой политики являлись для него определяющими. «Слишком напряженный момент переживает Великая Британия, чтобы я мог позволить себе остаться непредвзятым свидетелем! Дело шхуны „Виксен“, и то унижение, которому подвергся британский флаг, требуют решительных мер!»
Ох уж этот Спенсер! Ведь знает же, что была провокация! Так нет! Именно «унижение» и «твердость»! Эдмонд, Эдмонд…
Я не мог на него злиться. Мы были — естественно, в разумных пределах — честны с друг другом. Если между разведчиками вообще могут существовать подобного рода отношения. И он, и я, мы оба знали, что смотрим по-разному на происходящее на Кавказе. Но это не помешало ему написать; «я скучаю по тебе, мой друг, и жду в гости в Лондоне, чтобы ты лично убедился в могуществе моей Родины!»
Я тоже вспоминал о нем слишком часто. И написал ему ответное послание. Признался без всякого пафоса, что наше товарищество, спаянное кровью, нельзя отбросить, как надоевший томик «Тутти-фрутти». Надеялся, что он поймет мой намек.
И без всяких намеков рассказал, что счастлив. Что воссоединился с Тамарой и мечтаю в ближайшем времени сочетаться с ней браком! Что он был бы желанным гостем на нашей свадьбе. Как человек, которого первым осенило, что есть химия между Тамарой и Костой!
Когда я уже запечатал конверт, в голову пришла одна неприятная мыслишка. Единственным человеком, кто мог слить информацию Стюарту об Умут-аге, был никто иной, как мой закадычный дружок Спенсер. Не нужно множить сущности и искать сложные ответы, когда есть простейшее решение. Бритва Оккама.
«Эдмонд, Эдмонд… — повторил я то, что пришло в голову при прочтении его письма. — Вечно у нас так: в бочке меда нашей дружбы нет-нет да всплывет капелька горького предательства!»