— Всегда буду рад, Коста! — уверил меня Мнацакан. — Все исполню в лучшем виде! И запомни: коли говоришь, что хочешь сотню платьев для жены, так Мнацакан Папоев тебя ими обеспечит! И сотнями пар обуви к ним!
… Тамара, по-прежнему, спала, когда я вернулся. Судя по храпу, доносившемуся из соседней комнаты, Бахадур также пребывал в объятиях морфея. Я положил свертки на стол. Не удержался, поцеловал Тому.
Вышел. Направился во Дворец наместника, в двухэтажный дом, украшенный арками и колоннами во всю длину фасада. Боковой фас уступами взбирался в гору. К нему примыкал обширный сад. Перед этим зданием, положившим начало европейскому преобразованию Тифлиса, располагалась та самая площадка, о которой грезили братья Тамары. Именно там проходила тамаша.
В секретной части за столом сидел молодой смугловатый офицер с полковничьими эполетами без бахромы и звездочек, но с царским вензелем и серебряным аксельбантом на самом странном мундире, который я видел в жизни. Красная незастегнутая черкеска, отделанная золотым галуном — скорее чоха с коротким рукавом — была надета поверх блестящей кольчуги тонкого плетения. Сюрреалистичность наряда подчеркивал лежащий перед полковником островерхий шлем-тадж с длинной кольчужной бармицей и двумя красными «языками»[3].
Я представился. Офицер вздохнул. Видимо, я был не первым, кого повергал в изумление его экзотический наряд. На умном изящном лице с тонкими шелковистыми усиками и аккуратными бакенбардами, с явной примесью крымско-татарской крови проскользнула и тут же исчезла гримаска недовольства. Какая-то неуловимая деталь выдавала в нем аристократа, завсегдатая петербургских салонов и лейб-гвардейских офицерских пирушек. Этакая холеность или пресыщенный взгляд, гордо посаженная голова или манера держаться, свидетельствующая о привычке повелевать — я затруднялся точно определить. Такие люди безошибочно выделяются даже в толпе израненных офицеров в полевом лазарете. Кровь крымских ханов Гиреев давала о себе знать. Как и годы, проведенные в северной столице в блестящем обществе.
— Рад видеть вас в этих стенах, юнкер Варваци! Наслышан о ваших подвигах!
Теперь пришла моя очередь вздыхать. Не стал жаловаться на военных чиновников штаба и на странный выверт моей судьбы. Я уже привык к тому, что многое в моей жизни происходит если не вопреки моей воли, то без ее участия. «Веди меня, мой искупитель» — это точно про меня написано.
— Я ознакомился с бумагами, посвященными вашей особе. Хотелось бы вникнуть в детали. А также в перспективы, способные воспоследовать в свете последних событий, участником коих вам довелось побывать. Попрошу докладывать коротко и по существу дела, не упуская важных, с вашей точки зрения, деталей.
В моем случае «коротко и по существу» было сродни «быстро, дешево, но качественно». Совершенный оксюморон! Я принялся рассказывать свою историю последовательно — начиная со знакомства со Спенсером.
Стоило мне упомянуть Эдмонда и его работу над книгой, скучающее выражение на лице Хан-Гирея сменилось на крайне заинтересованное. Он вскочил, продемонстрировав мне новые детали своей экипировки — традиционные ноговицы и красные сафьяновые чувяки. Прошелся по кабинету. Остановил меня властным взмахом руки.
— Какая жалость, что вы передали тома с «Путешествием» Спенсера в наше посольство. Мне было бы интересно ознакомиться с книгой, содержащей такой важный этнографический материал. Дело в том, что я сам — автор похожего труда. В прошлом году по поручению моего шефа графа Бенкендорфа мной были составлены обстоятельные «Записки о Черкесии». Государь готовится к визиту на Кавказ, и ему понадобились сведения о нравах и обычаях народов адыге. Моя работа получила самую лестную оценку — как за содержание, так и за кратчайшие сроки ее исполнения[4]. Император удостоил меня ласковым прозванием «наш черкесский Карамзин»! Наградил меня флигель-адъютантским званием и чином полковника.
— Ваше Сиятельство! Не сочтите за грубость, но не могу удержаться от вопроса. Ваш разговорный русский — выше всяческих похвал. Но одно дело рассказать, и совсем другое — написать грамотным языком научную работу…
— Вопрос уместен, юнкер! Я, действительно, не знаток грамотных синтаксических конструкций. Посему мне была оказана помощь. Мой патрон, граф Бенкендорф, отправил меня к литератору Николаю Гречу, коего отрекомендовал как «генерал-полицмейстера русской грамматики». Тот сказался бедностью досуга и препоручил меня заботам литератора Бурнашева, оставив за собой финальную правку.
— Есть ли у меня возможность ознакомиться со столь выдающимся трудом? — польстил я своему непосредственному начальнику. Наверное, нет ни одного автора, готового безразлично относиться к оценке его труда.
— Увы, мой дорогой Варваци, — вот что лесть животворящая делает! Я уже «дорогой»! — Мои «Записки» признаны секретным документом, не подлежащим опубликованию. Все три их части хранятся ныне в Генеральном Штабе и выдаются лишь тем, кому положено. Я дам вам посмотреть мой проект «О мерах и средствах приведения черкесского народа в гражданское состояние кроткими мерами, с возможным избежанием кровопролития».
— Буду премного обязан!
— Продолжайте же ваше повествование!
Я последовал начальственному указанию. История со шхуной «Виксен» Хан-Гирея особо не заинтересовала. Она широко освещалась в прессе, а мои ремарки по поводу флота оставили князя равнодушным. Но рассказ про эпопею с Беллом снова буквально выдернул его из-за стола. Он заметался по кабинету, заламывая руки.
— Поимка купца Беля, а также его товарищей поручена моему попечению! Мне даже выделены особые ассигнования для выплаты премий и подкупа тех, кто готов все устроить. Вот! Почитайте!
Он сунул мне проект «секретного отношения подполковнику Могукорову». Там черным по белому было записано: «Найдите охотников поймать этих бродяг, распускающих ложные слухи. За Беля и более значительных его товарищей, они получат от Вас по 2000 и за каждого иностранца, прибывшего в горы с разными обещаниями и вестями, по 1000 ₽ серебром».
Далее следовали инструкции из четырех пунктов:
'1) Узнать с положительною достоверностию о месте пребывания Беля и его товарищей.
2) О связях их между шапсугами, натухайцами и абадзехами, так же кто именно из них покровителей и приверженцев в местах их пребывания, с кем из мирных племен состоит в ближайших отношениях.
3) Какие способы для поддержания своих действий в горах имеют Бель и его товарищи, много ли они подарков делают горцам и от себя ли или от имени какого либо Правительства или уполномоченных лиц. Так же и всех прочих обстоятельствах и подробностях их пребывания в горах и
4) Какие лица из шапсугов и натухайцев способны решиться и могут иметь возможность предать в нашу власть сих агентов или кого-нибудь из них'[5].
Я воздержался от критики стилистических ошибок. Вместо этого, обратил внимание князя Султана на очевидное противоречие:
— Кто же поверит в то, что господа Белл и Лонгварт — суть обычные бродяги, если за них готовы платить такие деньжищи⁈
— Не могу же я написать, что они агенты английского правительства!
— Но они и в самом деле таковые агенты!
— Лорд Дарэм, посол Великобритании в Петербурге, это категорически отрицает.
— Что не отменяет того факта, что его коллега в Царьграде, лорд Понсонби, и его помощник Уркварт непосредственно руководят деятельностью своих агентов на Кавказе. Я предоставлю вам тотчас же неопровержимые тому доказательства.
Я протянул Хан-Гирею перехваченные мною письма Стюарта. Он жадно схватил бумаги, но, увидев, что они написаны по-английски, жалобно на меня взглянул. Я тут же пришел на помощь и все перевел. Даже свою характеристику как «важного фактора политики на Кавказе».
— Что же мне делать? — растерянно спросил Хан-Гирей. Впрочем, это был риторический вопрос. В моих подсказках князь не нуждался. — Я перешлю копии писем в Петербург, но ходу им дать мы не сможем, не раскрывая вас как нашего агента. Да и Нессельроде предпочитает лавировку прямой атаке. Перед отъездом меня ознакомили с его перепиской с лордом Палмерстоном. Эти два лиса еще долго будут кружить вокруг «Лисицы», пока не растворят ее дело в бюрократических крючкотворствах. Воевать никто не станет. Но гадить из-за угла? О, это излюбленный прием англичан. Так мне сказали важные чиновники из Министерства Иностранных дел.
— Могу я позволить себе еще вопрос?
— Извольте.
— Кто такой подполковник Могукоров? Это руководитель разведки Кавказской линии?
— Нет! — усмехнулся князь. — Пшекуй Довлет-Черей — мой опекун-аталык и муж моей сестры. Самый мой доверенный человек и бесстрашный воин. Он — пламенный патриот Черкесии, считающий, что только под крылом России народ адыге сможет обрести благоденствие и встать на путь гражданского совершенствования!
— Но почему вы хотите именно ему поручить поимку англичан? Ведь канцелярия генерала Вельяминова обладает разветвленной сетью прикормленных лазутчиков!
— Генерал-лейтенант Вельяминов, командующий войсками на Кавказской линии и Черномории, и его правая рука генерал-майор Засс, командир Кубанской укрепленной линии, желают исключительно войны и уничтожения черкесов. Им дела нет до Беля. Ловить шпионов? Когда можно обрести славу, ордена и добычу⁈ Не из того теста слеплена эта парочка. Мой проект генералы окрестили литературными упражнениями. Это о многом говорит. И в Петербурге хорошо понимают мотивы генералов. Вот почему Бенкендорф наделил меня особыми полномочиями и отправил сюда решать вопросы с подготовкой визита Императора. Также в столице не исключают, — добавил он, понизив голос, — что с англичан станется организовать покушение на священную особу Государя!
— Все так серьезно⁈ — изумился я. — По мне, так Белл не производит впечатление цареубийцы.
— Нам следует исходить из худшего. Но у меня есть особое мнение. Я хотел бы вернуться к обсуждению этого вопроса после того, как вы ознакомитесь с моим «Проектом», — он сунул мне в руки тетрадь с цифрой три на обложке. — Жду вас завтра прямо с утра.