Марфа же только смеялась. Тихо нашептывала, чтобы я не беспокоился. Казаки, хоть и жилы известные, но к гостям относятся, как черкесы. И накормят, и напоят, и денег не возьмут. Тем более, что хозяин дома стал относиться к нам, практически, по-отечески. Все заслуга Бахадура. Отчасти и моя, конечно. Я шепнул алжирцу, чтобы он, все-таки, смилостивился, и начал поддаваться. Не проигрывать, ни в коем случае! Но и не выигрывать в пропорции 1:10. Бахадур с улыбкой согласился. И теперь все чаще и чаще двор оглашался радостным криком Косякина-старшего, чей кнут опережал нож алжирца.
Тем более, что их соревнование уже привлекло чуть ли не всю станицу. И совсем не хотелось так откровенно позорить приютившего нас хозяина. Казаки собирались, усаживались на землю вокруг, закуривали. Я садился среди них. Сидел, правда, на стуле. Начинался бой! Всех сразу охватывал азарт. Моё греческое нутро все время подначивало меня открыть тотализатор. Так и подмывало вскочить со стула и заорать: «Делайте ваши ставки, господа!». Понимал, что мог бы прилично заработать. Еле сдерживался. В какие-то моменты кто-то из казаков не выдерживал. Просил хозяина уступить ему очередь перестрелки. Быстро выяснилось, что хозяин лучше всех в станице управлялся кнутом. Его постоянная практика с нагайкой, видимо, прошла не зря. Хотя, на Марфу он руку уже не поднимал. Помнил об её угрозе. А Марфа была единственной станичницей, которая откровенно болела за Бахадура. Явно, конечно, не показывала. Но было видно, как она тихо улыбается, когда хозяин насылал проклятия после проигранного раунда.
Ночи были чудесными. Тамара прямо в одежде ложилась ко мне под бочок. Мы обнимались. И шептались без остановки. Можно было подумать, что не виделись целый год. Я выспрашивал её про первые недели у баронессы. Острый ум, наблюдательность позволил ей узнать много интересного.
— Она, — тут Тома набрала воздуха, — не очень хорошая женщина.
Для грузинки признать такой факт о, практически, благодетельнице, действительно требовало лишней порции воздуха.
— Почему?
— Заносчивая. Часто — грубая. Но знаешь, даже не это плохо.
— А что?
— Она семью свою губит.
— Как она может её погубить⁈
— Барон Розен, её муж, чудесный человек. Добрый, порядочный. Другая бы радовалась. А этой все мало. Помыкает им. Он слова поперёк не может ей сказать.
— Ну, такое часто бывает в семьях, — я улыбнулся. — Я знаю одну такую!
Тамара поняла мой жирный намёк. Ткнула в здоровый бок.
— У нас другое. Я никогда не заставлю тебя ради нашего блага сделать что-нибудь дурное. Пойти против себя, совести.
— А она, значит…?
— Боюсь, что да. С мужем точно не скажу. А вот зятем своим, Дадиани, твоим командиром, она не просто помыкает, а еще и втягивает в разного рода махинации. Уверена!
— Тамара! Ну, откуда ты можешь это знать⁈
— Я не говорю, что знаю. Я вижу. Чувствую. Твой командир нормальный, обычный грузин. Любит, как все, хорошую компанию. Весёлый, добрый. А поговорит с ней, будто зелья дурного напивается. Становится злой. Даже подрагивает. Говорить начинает громко. Вся веселость куда-то девается. Видно, что всё это ему не по нраву. А поделать ничего не может. Вот тебе и наказание за то, что удачно женился!
— То есть она как та старуха, что захотела стать владычицей морской⁈
— Какая старуха?
Тьфу ты! Откуда Томе знать про пушкинскую сказку⁈ Быстро пересказал сюжет.
— Как точно! — восхитилась Тамара. — Вот я и говорю, что она доведет семейство. Останутся у разбитого корыта!
— А дочки их? Не видят, не знают?
— Наверняка и видят, и знают. А только, что могут поделать с этой «владычицей морской»⁈ Знаешь, какое чудо Лидия, жена Дадиани! Такая девушка, такая… — Тамара не находила слов. — Чудо! Мы с ней сдружились, сблизились. Много времени вместе проводим. Языками со мной занимается. И я знаю, что она нам поможет, если я попрошу её.
— Чем она может нам помочь⁈
— Ты дурачком не прикидывайся, маймун! Со свадьбой, с чем ещё? — Тамара еще раз ткнула меня в бок.
— Ааааа!
— Захурма![1] — рассмеялась Тома.
Тут я не выдержал, шлепнул её по попке.
— Хитрая ты лиса! Поняла, что через баронессу будет трудно. Дочку обаяла!
— Даже пальцем не пошевелила! Лидия сама стала со мной общаться. Ей, наверное, не хватает обычных, простых разговоров с подругами.
— Подожди! А её сестры?
— О! Её сестры!
— Что?
— Нормальные подростки. Но Прасковья… Совсем другая. Ей не до разговоров. Сама по себе. Очень набожная. С патриархом тифлисским переписывается, представляешь!
— Хм…
— Угу. А ещё, — тут Тома вообще перешла на еле различимый шёпот, хотя нас никто не мог услышать, — она тайком от матери занимается благотворительностью![2]
— Да, уж! Та еще семейка!
— А я тебе о чём!
— А сама баронесса? Как с тобой?
— Да почти никак! Не до меня ей! Всё с Бахадуром возится. То так его нарядит, то этак! Как какой-нибудь званый вечер, обязательно выводит его к гостям. Хвастается!
— Бедный Бахадур! Как он это всё терпит⁈ Не унизительно ему?
— Наоборот! Смеётся над всеми потом! Дикарями называет!
Мы рассмеялись. Крепче обнялись. Моя слабость не позволяла мне особо долго бодрствовать. Так я и засыпал в объятиях моей грузинки.
В следующую ночь уже Тамара слушала мои рассказы. Как я не пытался смягчить описание боя, все равно она вздрагивала, беспрерывно восклицала, обращаясь к Господу. Еле сдерживала слёзы. Но когда я начал рассказывать про финальный эпизод о насильниках, о пытках, она плакать перестала. Тут же крепко сжала губы. Молча выслушала.
— Ты должен будешь найти тех насильников! — заявила она мне. — Ты их мало наказал!
— Да. Знаю. Сам не успокоюсь, пока не накажу их так, как они того заслуживают!
— Правильно. Мужчинам можно многое простить. Но только не это! — у моей царицы был единственно верный взгляд на «что такое хорошо, и что такое плохо»!
Чурукай, воспользовавшись оказией, на третий день отпросился у Тамары, отправился по своим делам. Тома спросила, когда и нам можно будет трогаться в путь. Кумык посоветовал не торопиться. Неделю целиком отсидеться в Прочноокопской, а уж потом ехать. И строго наказал, чтобы обязательно в Пятигорск. Где мне следовало продолжить лечение на водах, чтобы окончательно восстановиться. Рука не слушалась. Ванны должны были помочь. На том и порешили.
Утром, накануне отъезда, Тома вывела меня во двор. Усадила на стул. Подозвала одного из станичников, который ждал тут же. Станичник подошёл ко мне, на ходу доставая бритву.
— Э! Э! Э! Вы что задумали? — я забеспокоился.
— Молчи, не дёргайся! — приказала Тома. — Бороду будем сбривать!
— Тамара! Ты что⁈ Нельзя мне её сбривать! Мне ещё к горцам нужно!
— Ни к каким горцам ты в ближайшие месяцы не поедешь!
— Сама же говорила про тех насильников!
— Не сейчас! — сказала, как отрезала.
— У меня задание! — пытался я привести железный довод.
— У тебя уже другое задание! Скоро узнаешь! — отвечала мне генерал в юбке. — Начинай, Ефрем!
— Усы не трогать! Государь поженил усы с офицерами[3], — завопил я.
Ефрем лихо и быстро сбрил мне бороду. Усы оставил. Присмотрелся.
— Взаправду тебе чуть голову не снесли! — он указал мне на шрам на шее.
Я ощупал его рукой.
— Говорил же, Тамара, не нужно сбривать! Борода этот шрам прикрывала! Теперь будешь ходить с таким уродом под ручку!
— Ничего! Что-нибудь придумаю! — хитро усмехнулась лиса.
— С головой как? — поинтересовался Ефрем у Тамары.
— Меня спросить не хочешь? — возмутился я.
— Так все одно по-ейному выйдет, — равнодушно ответил брадобрей.
— Нет! — я бился за свой последний бастион.
Ефрем посмотрел на Тамару. Та, улыбнувшись, кивнула головой.
— Как с головой? — не меняя равнодушной интонации, спросил меня Ефрем.
— Налысо!
Ефрем быстро исполнил моё пожелание.
Когда он закончил, я вскочил со стула. Чертыхаясь, начал стряхивать с себя остатки волос. Тут заметил, как Бахадур и хозяин, на время бритья отложившие своё обычное соревнование, в восхищении посмотрели в сторону входной двери дома. Я обернулся.
На пороге стояла Тамара. В одной руке держала новую черную форму Эриванского полка (узнал её сразу по «четверке» на пуговицах), а в другой — сапоги. Под мышкой — «ведерко» с помпоном.
— Надевай! — еле сдерживая переполнявшую её гордость, произнесла моя грузинка.
— Тома, Тома! — покачал я головой.
Слов больше не нашлось. Огляделся. Все вокруг улыбались, понимая, о чем я сейчас думаю. О том, что мне досталась удивительная девушка. Ничего не боялась. Ко всему была готова.
— Прямо здесь? — усмехнулся я.
— А кого ты удивишь? — парировала Тамара. — Не вечно же тебе подштанниками своими кур пугать! Я уже молчу про твой вид, в котором тебя сюда доставили, бесстыдник! Марфа мне все рассказала.
Начал переодеваться. Бахадур помогал, непрестанно цокая. Несмотря на недельное усиленное питание, все равно, прежних кондиций еще не приобрёл. Форма болталась на мне, как на вешалке. И, тем не менее, смотрелась хорошо, судя по восхищенным взглядам окружающих! И шрама на шее не было видно из-за высокого воротника. Вот почему лиса улыбалась! Знала!
Когда я натянул сапоги и выпрямился, хозяин неожиданно с улыбкой, встал в стойку «смирно», отдал мне честь.
— Чего прикажете, Вашбродь?
Пришлось и мне вытянуться, отдать честь, приложив два пальца к «ведру» со смешным помпоном.
— Вольно! — скомандовал.
Тамара подошла. Нежно провела рукой по мундиру.
— Ну, вот! Стал на человека похож! Теперь и обещанное можно тебе выполнить.
— Обещанное? — удивился я.
— Неисправимый тупица! На! Пей быстро! — она вытащила из-за спины маленькую бутылочку.
Ну, конечно! Та самая половина кружки, которую она оставила, прощаясь со мной в Тифлисе. Я беззаботно и счастливо рассмеялся. Открыл бутылочку и выпил.