— Осталось решить, что нам делать с разницей во внешности…
Помощник курьера был азиатом.
Пока парни с шокерами деловито раздевали отключенных курьеров, дед Владислав пришел со стопкой самотканных цветных полотенец и бросил в багажник, вытащив оттуда пачку медикаментов.
— В подарок вам, из иван-чайного волокна. Хорошо нам подсобили.
— Там вы обещали крем регенерационный, — напомнил я.
— Ах, да… — дед порылся и выудил тюбик из белоснежной коробки. — Держи, сам нанести сможешь? Или я могу супругу позвать?
— Не надо!… — начал Куратор.
— Конечно сам смогу, — кивнул я.
— Вы уж нас простите… если чего, — выдавил из себя Куратор.
Смотреть, как краснеет и извиняется представитель органов безопасности, было одновременно и забавно, и жутковато. Забавно — потому что совершенно не ожидаешь его в такой роли, и жутковато — потому что понимаешь, что так он вести себя может только в исключительной ситуации. По сути, мы были в глубоком «тылу» вероятного противника, не сильно дружественной к нам державы, и занимались откровенной разведкой и содействию местным повстанцам.
— Да ну, за что вас прощать, — сказал дед и обернулся на раздетых курьеров. — А про этих хлопцев вы не беспокойтесь. Травкой особой попоим, полежат контуженные пару дней, потом восстановятся — скажем им, что от бандитов спасли, которые тачку ихнюю украли. Про вас к тому времени уже и не вспомнят. Ну, удачи, братцы. Заходите ещё.
— Обязательно зайдём, — кивнул Ильдар Ильдарович.
Быстро натянули снятую с курьеров форму — мне она оказалась великовата, но выбирать не приходилось. Напоследок я бросив взгляд в сторону дома деревенского головы. И не зря — на крылечко вышла Фрузсина — в лёгком платье, с каким-то наивным шарфиком на голове. Возникла мысль подбежать, попрощаться — но надо было торопиться. С грустью я почувствовал, что вряд ли больше увижу эту девушку и вряд ли узнаю, удалось ли мне сделать ребёнка.
Но — партзадание было важнее.
— Как её хоть звали? — спросил Куратор спустя полчаса
Мы уже выехали из сельского микрорайона и мчались по длинному аэродуку над пригородами осаждаемого «квадрата», почти прямо под дождевыми коммуникациями и толстенной орбитальной крышей из криостекла. Я глядел, изогнувшись, в окно и задумчиво втирал в ногу регенерационный гель. Поток машин и флаеров вокруг нас медленно рассосался, и наш фургончик двигался почти один. Картина была мрачноватая — район был когда-то обильно заселён, но сейчас половина разноцветных многоэтажных домишек выглядела заброшенными. На перекрёстках под нами виднелись блок-посты и патрули в странных яйцеобразных броневиках — я не сразу понял, что это машины Ордена Опричников, спецназа Инспекции.
— А? Фрузсина, — отозвался я. — Грустно, что больше никогда не увижу.
Куратор покачал головой и ухмыльнулся.
— Вам радоваться надо, молодой человек. Не многие в вашем возрасте могут похвастаться таким послужным списком. Я вот, например, только в двадцать лет, понимаете.
— Как её звали? — набрался наглости я.
— Кьюн Тхам, — он расплылся в улыбке. — Я вырос в Союзе Эмигрантских Автономий, один из немногих там, кто из коренных в десятом поколении. А её родители — откуда-то из Альянса на ковчеге приплыли, я даже толком не запомнил, что за национальность. Психолог из моего первого училища, занимавшийся трудными подростками. Старше меня на десять лет. А я был… скромным, малообщительным, но, по-видимому, вполне симпатичным парнем. И, собственно, самым приличным и образованным из её группы, хотя и был уличён в воровстве… попытках взлома государственных систем…
— Вы⁈ Уличались⁈ — удивился я.
— А вы что думали? Не будь у меня рыльце в пушку — направили бы меня курировать членов вашего профсоюза?
— И то верно. Ну… и как всё… хм, произошло?
— История не особо примечательная. Нас было пятеро — двое бессарабских эмигрантов, японец, одна бразильянка, такая… весьма полная, и я. Кьюн в рамках исправительно-воспитательной работы пригласила нас к себе в дом в гости на Масленицу — есть такой древний праздник, характеризующийся… приготовлением блинчиков.
— Да, слышал о нём, — кивнул я.
— Ну и, собственно… Потом у нашей бразильянки вдруг оказалась здоровая такая бутылка не то контрабандного, не то местного палёного, как же это называется…
— Коньяка? Виски? — предположил я.
— Бери больше! Кальвадоса. Долго уговаривали Кьюн, в итоге — напились все. Непристойные шуточки, матерки, доходило уже до обнимашек — штрафы в браслетах градом сыпались. Я пил меньше всех, молчал, пару раз вступался за дам. К ночи, когда все уже свалились спать вповалку, я отошёл, простите, в туалет по малой нужде, забыв запереть дверь. Ну и, собственно, вдруг слышу за спиной, как дверь открывается, меня хватают… И прямо там. В общем, как-то скомкано всё вышло, неэстетично. С пьяной. Потом пару месяцев ещё встречались, и я чуть в минус не ушёл из-за штрафов — и она тоже. Пока, наконец, её начальство с куратором не вчитались в логи и узнали о таком грубейшем нарушении субординации. Уволили её с переводом в Магнитогорские купольники, к зэкам, да ещё и из чатов везде удалилась. Потом, когда меня уже приняли на работу в Управление, я нашёл её, она была замужем, и сейчас у неё всё хорошо.
Он промедлил ещё некоторое время и добавил.
— Как вы понимаете, имя и фамилию я изменил на созвучные из соображений безопасности. Итак… Мы подъезжаем к пропускному пункту.
Аэродук уже превратился в обычное шоссе, поросшее кустарниками и заканчивавшееся широким порталом тоннеля, ведущего в следующий блок. В тот самый 123−1А. Впереди, в паре сотен метров виднелось два яйцеобразных броневика Инспекции и не то четверо, не то пятеро солдат, периодически то пропадающих, то появляющихся — броня у них, не в пример новгородским воякам, была с эффектом хамелеона. С опричниками я ещё ни разу не имел близкого контакта и, честно сказать, сильно побаивался — даже несмотря на присутствие представителя национальной службы безопасности. Но мгновеним спустя я понял, что большую проблему представляли не они, а малоприметный флаер с двумя хмурыми вояками Новгородской Иерархии, которые стояли чуть ближе и наставили в сторону дороги нехилого вида пулемётный бластер.
Товарищ Куратор притормозил, сбавив скорость почти до нуля и что-то яростно набирая в браслете на руке. Послышался голос из мегафона:
— Жёлтый фургон, остановитесь и приготовьтесь к досмотру.
Один из парней неторопливой походкой направился к нашему фургону.
— Нестандартные задачи требуют исключительных методов, — пробормотал товарищ Куратор. — В общем, завтра я буду обо всём этом вспоминать, как о страшном сне, а пока что…
Он остановил фургон, приземлив на землю, наклонился куда-то вниз… и секундой спустя моё тело пронзила жуткая, душераздирающая боль. Что-то острое дважды впилось в ногу на добрые три сантиметра вглубь в аккурат над ранками, которые я только что замазал. Я заорал, дико, неистово, не зная, что делать — не то закрыть рот ладонью, не то заткнуть потёкшую кровь. Следом я почувствовал, как тело начинает саднить, а кожа на лице и руках опухать, я начал подкашливать и задыхаться. Похоже, в шипах, которым меня уколол мой спутник, был яд.
Разные мысли полезли мне в голову. О том, что я сдохну, так и не повидав только что сделанного мною ребёнка. И о том, что именно Ильдар Ильдарович оказался тем кротом-предателем. И о том, что это не по-мужски — орать и показывать боль.
До желанного портала в квадрат повстанцев оставалось меньше полукилометра. А до медленно шагавшего в нашу сторону полицеймейстера Иерархии оставалось — шагов пятьдесят.
Глава 7Тайный монастырь
Сообщение: экстренная ситуация (досмотр в зоне боевых действий на орбитальной станции)
Сообщение: разрешён режим табуированной лексики (по ГОСТ 2698−988ГЯ)
Обнаружено тяжёлое повреждение организма ядом, активировать универсальное противоядие? (-500 трудочасов бригады) (10 секунд… 9… 8…)
Я потянулся к браслету, чтобы согласится, но шеф тут же отменил отсчёт таймера со своего браслета:
— Не надо, я сам.
Затем другой рукой резво нащупал оставленный на подлокотнике тюбик и обильно намазал рану гелем, затем так же быстро выудил из аптечки фиксирующий пластырь, налепил на ногу — криво, на уголок, а затем воткнул мне в бедро шприц.
Всё это — от остановки фургона до момента, когда мне всадили в бедро шприц — заняло не больше десяти секунд. Затем поправил съехавшую белую фуражку — дурацкий элемент гардероба — и вернулся на место в кресле.
— Прости. Завтра уже всё пройдёт, обещаю, а пока помоги мне, — сказал он.
Я закивал головой, не переставая стонать от боли. Кровь продолжала сочится через пластырь, из глаз брызнули слёзы, а в окне я уже услышал голос мужичка-новгородца.
— Документы! Приготовьтесь к досмотру! Цели визита!
— Мы курьеры медицинской службы, из деревни Нижние Бегунки квадрата 121−1А, — затараторил Куратор. — На Идриса напала какая-то ядовитая тварь, тщедушник, кажется…
Вояка бегло взглянул в планшет и посмотрел на меня. Я отклонился в сторону и показал ногу.
— Эх как он тебя… крабопёс? — усмехнулся он. — С другой стороны — так вам, сепаратам, и надо!
Ильдар Ильдарович возмутился.
— Какие мы, к чёрту, сепараты, мы из медицинской службы, я восемь… десять лет работал, ещё задолго до всей этой ерунды!
— Вышел из машины! Кузов открыл! Так… Что тут у нас. Полотенчика ручной работы, ремесленное изделие незадекларированное! Это мы себе заберём… А вас заберём до разъяснения!
Я вжался в кресло. Побежать я бы всё равно не смог, да и куда бежать — вокруг на голые пол и стены, а до ближайших строений позади — пара сотен метров. Но Куратор вылезать не спешил.
— Почему вы санитарные службы не пропускаете… капитан? Или вы хотите стать лейтенантом? — вкрадчивым тоном сказал Ильдар Ильдарович. — Вообще, как на наше задержание, к тому же на задержание раненого, смотрят вон те ребята?