Глава 8В дороге
Следов присутствия человека в диком степном краю совсем немного. На обочинах этой грунтовой магистрали невозможно найти, например, мятый колёсный диск или изношенную автопокрышку. Обувщик за такую находку душу продаст. Обочины у нас образцово чистые, ни бутылки, ни бумажки. При желании можно отыскать пустые консервные банки, потому что консервы всех видов нередко попадаются в красных бочках. Однако и эта пустая тара валяется не абы где, а в строго определённых местах, которые мы называем «мотелями». Это кое-как организованные места ночных придорожных стоянок промысловиков, курьеров и свободных странников – расчищенные от кустарника ровные площадки, обложенные крупными камнями очаги и балаганы, крытые дёрном шалаши или небольшие чумы, составленные из кривых жердей и веток.
Если уж тебя в пути застала ночь, то лучше остановиться в таком «мотеле», спокойней будет. Обычно их ставят грамотно – хороший обзор во все стороны, незаметно ни зверю не подкрасться, ни врагу, поблизости есть пресная вода. А вот продуктовые закладки или депо, как называют такие нычки, в мотелях искать бесполезно. Если они и имеются поблизости, то тщательно замаскированы. Во всяком случае, я про них только слышал, обнаружить депо ещё не удавалось.
Не просто жара стоит, а настоящее пекло. Хоть бы одно облачко появилось!
Как же здесь не хватает авто с кондиционерами! Не сними мы верхние половинки дверей, сварились бы. Спасает только набегающий на скорости встречный поток. Но его сейчас нет, как и нет и той самой скорости, «уазик» еле плетётся, переваливаясь на буераках. Где дорожные службы, я спрашиваю, куда смотрят власти? Пассажиры к моему ворчанию не присоединились. Они только кряхтели, участвуя телами в маневрах между колдобинами.
Прицеп на буераках мешает. Конечно, его можно было бы пристегнуть тросом к гравилёту, эта бесовская техника потянет дюжину таких, и не заметит. Но тогда конвой потеряет средство разведки.
Мозги плавятся.
– Каждое утро я укрепляюсь в мысли, что в этом дурдоме все неизлечимо больны. Чаще всего психически, – неожиданно объявил интендант.
– Почему именно утром, Иосиф Самуилович? – тут же поинтересовался Спика, которому смертельно надоело ехать в тишине. Он и так все запасы молчания израсходовал на месяц вперед, любит молодой поболтать, водится за ним такой грешок.
Троцкий посмотрел на него оценивающе, словно впервые увидел.
– Потому что, молодой человек, я пребываю в таком возрасте и состоянии здоровья, когда следует прислушиваться к мудрой поговорке: «если ты проснулся, и у тебя ничего не болит, то ты умер».
Молодой человек громко хрюкнул.
– С утра пораньше и днём мне мотают нервы и тянут жилы без наркоза самые бестолковые представители нашей общины, – развернул тему интендант. – Отдельно могу выделить вас, спасателей. Да-да! Шумные, наглые, скандальные. Из-за какой-то железки или тряпки готовы лишить меня пары лет оставшейся жизни… В результате уже к пяти вечера у меня начинает раскалываться голова.
– А медички?
– Эти ещё хуже! – быстро ответив мне, интендант безнадёжно махнул ладонью.
Теперь рассмеялся я. Может быть, несколько злорадно.
А молодой человек увидел повод озвучить своё мнение:
– Нет, ни в какие болезни я не верю, папаша! – бухнул он громко и решительно. – Я верю в то, что мы избранные. Резерв на чёрный день.
– То есть сейчас, по-твоему, дни светлые? Ну-ну, верьте дальше, надежды юношей питают… Ох, что-то мне нехорошо, плохо переношу тряску, – пожаловался интендант, положив пальцы на виски. – Где у нас термос с чаем? Ох… Денис, не могли бы вы вести машину таки поровнее? Говорил мне папенька: «Иосик, старайся ехать в лимузине, не лазай в джипы, это же табуретки на колёсах!»
– Иосиф Самуилович, ровней никак не получится. Может, вам стоит пересесть к Ирине? Поедете как падишах, не колыхаясь, – предложил я серьёзно. Жалко интенданта, трясёт изрядно. Ещё пару километров будет тянуться тряский участок дороги с ухабами и ямами. И так плетусь со скоростью двадцать. Ещё и прицеп этот…
– На разделочной доске с неизвестными излучениями под задницей? Я вас умоляю… научно объяснил отказ Троцкий, от безнадёги тягостно вздохнув.
Огромную желтоватую равнину, конечно же, сложно обозревать, если путь лежит в низине – куда ни глянь, густые заросли кустарника скрывают горизонты. Но стоит только подняться на любой холм, и сразу открывается замечательный вид на все местные красоты, которые многим могут показаться сомнительными. А мне нравится. Огромное пространство раскидывается под тобой живой картой, всплывают величественные горные хребты, обозначаются извилистые русла рек, проявляются редкие овраги и пятна болот на месте пересохших от жары озёр.
Кретовой надело плестись черепахой, она люто ненавидит такое ползанье. Гравилёт замер в полукилометре, ожидая, когда мы доберёмся. Далековато, не нужно так делать.
– Вы бы прилегли, что ли, – вежливо посоветовал я Троцкому. – Чем ниже голова, тем меньше амплитуда раскачки. Всё сиденье ваше.
Теперь Спика сидел рядом со мной, впереди.
– Тесно. Но, пожалуй, прилягу, – нехотя согласился интендант. – Устал я что-то от тряски, подташнивает.
По этим колдобинам и ямам уже давненько никто не ездил. Без ежедневного укатывания и трамбовки колесами автомобилей большие участки дороги покрываются паутиной мелких и глубоких трещин – иссушенная и выжженная беспощадным солнцем земля не выдерживает дневное пекло и относительную ночную прохладу. Никогда не мерзли ночью при двадцати пяти градусах тепла? Да так, что зуб на зуб не попадает. А такое случается, когда днем на солнце под пятьдесят градусов.
Обочины грунтовой магистрали поросли мелким кустарником, изредка молодыми, чуть позеленевшими деревцами, вплотную подступившими к растрескавшимся полосам глины. Зелени совсем мало. Обвалившиеся откосы небольших холмиков, уходящие вниз к медленно текущему, заболоченному ручейку, тоже не буйствовали густой высокой травой, зато пестрели какими-то красными ягодами, похожими на дикую смородину. Остаётся только надеяться, что короткая дождливая зима добавит сил поникшей зелени и вернет яркие краски оживающей после засухи природе, на время отвоёвывающей у беспощадного солнца сантиметр за сантиметром.
Вот только далековато ещё до той зимы.
Рано или поздно – скорее, рано, – перед каждым из вновь прибывших на Жестянку людей встаёт глобальный вопрос, собранный воедино из нескольких. И этот кошмарный вопрос будет всплывать в голове постоянно, до самой смерти. Озвучить его можно примерно так: «Почему в барреле оказался именно я, за что мне выпало такое счастье, и с какой целью меня сюда переместили?».
Приходя после больнички в себя, им задаются не только взрослые, но и дети малые. Естественно, каждый начинает судорожно фантазировать, искать мало-мальски логичные варианты ответа, по сути, «открывая Америки» – всё давно придумано. Чтобы народ не мучился, на первой же вводной лекции перед новичками вываливают наиболее популярные и обкатанные, что ли, версии.
Их совсем немного, основных всего три.
Как показывает практика, рано или поздно каждый «счастливчик», попавший на Жестянку рано или поздно выбирает для себя одну из этих трех версий. С этим и живет. У каждой версии есть горячие сторонники, говорят, что в Переделе не так давно были даже созданы общественно-политические партии или движения. Есть, конечно, и более экзотические варианты причин массового заброса людей, но их никто не обсуждает серьёзно. Находятся и такие люди, кто не согласен ни с одной из популярных версий. Это я, например. Потому что все они не дают ответа на некие трудные вопросы. Так что я неким образом пребываю в подвешенном состоянии, не приняв ни одну из популярных версий.
Что за версии?
Первая называется так: «Мы все безнадёжно больны».
Слушайте. Все переселенцы поражены какой-то смертельной неизлечимой болезнью, и это рано или поздно скажется. Сработает болячка. Все люди Жестянки являются носителями чудовищного китайского или инопланетного вируса. Медики Пятисотки, увы, не могут ни подтвердить такой вариант, ни опровергнуть его. У них нет соответствующей этой задаче лаборатории, оборудования, образцов, реагентов и прочего… А самое главное – квалифицированных специалистов. Поэтому мы не имеем шансов на выздоровление, и по сроку каждый может умереть в страшных муках после ураганного проявления болячки. Вот только короткая история освоения Жестянки эту версию как-то не подтверждает. В общинах уже родились вполне здоровые дети, вообще не знающие, что такое Земля, а первые здешние старики умерли, извините, вполне штатно, без жутких непонятных симптомов – это и называется естественной смертью.
Неизвестный вирус? Да и чёрт с ним, если он никак не сказывается на образе жизни и не мешает работать, любить и рожать детей. А он ничуть не мешает. Кроме того, так и остаётся не прояснённым закономерный вопрос: «Зачем такие адские сложности с организацией огромного природного карантина?». Народу на Жестянке, по земным меркам, совсем мало, и такое количество заразных людей вполне можно было бы изолировать и на Земле. Как вариант, на каком-нибудь крупном острове в океане. Тем не менее, сторонников «больничной» версии хватает. Как правило, эти люди в принципе любят жаловаться на здоровье и всегда готовы публично рассказывать о своих болячках.
Однако почему бы, в таком случае, персоналу ЦУП не предупредить несчастных об особенностях заболевания? Рассказать о симптомах и возможных осложнениях. Предостеречь, проинструктировав, что заражённым категорически противопоказаны холода, например? Но никакого инструктажа не было. Зачем-то всем частично стёрли память. В общем, дыр в этой версии предостаточно.
Вторая версия криминальная.
Согласно ей, вся Жестянка есть не что иное, как грандиозная зона или ссылка в один конец для очень опасных преступников, этакая планетарная тюрьма без права реабилитации и освобождения. Такой вариант позволяет понять, почему всю нашу ораву не оставили на Земле – а ну как сбежим, удачно поднимем бунт и освободимся либо сами, либо со сторонней корыстной помощью? Можно допустить, что на уставшей от преступности Земле, где не нашлось желающих пачкать руки карательными возможностями пенитенциарной системы, было принято межправительственное и межнациональное соглашение по высылке особо опасных на другую планету.