Ткачиха встретила меня буквально на пороге.
— Так, Жаров, ну-ка зайди ко мне!
— Хорошо, Зинаида Михайловна, — кивнул я. — Сейчас пальто сниму…
— Немедленно! — коротко отрезала она, и я сразу отправился к ней, не заходя в отдел.
— Александр Петрович, — хмуро и официально начала она. — А вы что, на особое положение перешли?
— В некотором смысле, можно так сказать. Я же на больничном.
— И что у вас за болезнь? Память утратили?
— Частично утратил, — подтвердил я. — Вы же знаете. И то, что вы снова спрашиваете меня об этом, показывает, что проблемы с памятью не только у меня. Но моя потеря подтверждена медицинским обследованием. И это на фоне сотрясения головного мозга. Всё оформлено в соответствии с КЗоТом.
— Потеря памяти — это не болезнь, а небольшое ограничение. Настолько небольшое, что и говорить не о чем. Ты понимаешь, куда я клоню?
— Хотите, чтобы я нарушил предписания доктора и вышел на работу вопреки строжайшим инструкциям?
— Выходи, — кивнула она. — Сегодня же ты ради какой-то блажи припёрся? Значит не так всё плохо и печально в твоей головке, правильно?
— Голове, — машинально поправил я.
— Тем более. Мы здесь не шарашкина контора, — не обращая внимания продолжала она. — Если ты вдруг не знал, по какой-то причине, я тебе это напоминаю. А будешь ерепениться и проявлять непослушание, отправлю тебя в ДНД. Там память не требуется, ходи да дуй в свисток. Вот и все дела.
— При всём уважении, — кивнул я. — В дружинники направляют не начальники отделов, а профком.
Она неожиданно засмеялась.
— Это ты, как его член сообщаешь? — поиграла она бровями и тут же посуровела. — Без моего согласия ни один в дружину не пойдёт. Ясно?
— Так точно, — хмыкнул я. — Это ясно. Не ясно, чего в рамках повышения трудовой дисциплины вы от меня требуете. Ходить или не ходить на работу?
— Так, всё! Считай, что уже дружинишь. И ты, и твой любитель Голоса Америки.
— Кто-кто?
— Кошкин! Кто же ещё!
— Я этого не помню, но самого Кошкина помню. Он на Вотрубу похож.
— Удобно устроился, как я посмотрю. Тут помню, тут не помню. И вот ещё. Зайди-ка завтра вечерком ко мне домой. Мне нужно поменять замок в двери.
— А муж возражать не будет? — усмехнулся я.
— Иди давай, работай. Муж возражать не будет.
Судя по этому разговору, моя начальница, привыкшая доминировать над подчинёнными, предпочитала подобные взаимоотношения и в других сферах жизни.
Зайдя в отдел, я сразу направился к Вотрубе.
— Слушай, Кошкин, ты правда голоса слушаешь?
— Чего? — вскинулся он и начал озираться по сторонам, проверяя, кто нас слышит, а кто нет. — Ты больной что ли, Жаров?
— Неважно. Все же знают, что слушаешь. Какая проблема? Скажи мне, пожалуйста, не передавали там вчера-позавчера какие-нибудь данные по криминальным событиям? Ограбление, кража или что-нибудь ещё?
— Не передавали, — с трудом скрывая досаду, ответил он и отвернулся.
Не передавали… На самом деле, это ничего ещё не значило. Во-первых, Вотруба мог не услышать, пропустить или не запомнить информацию. Во-вторых, редакцию могло не заинтересовать событие. В-третьих, э-э-э… Никакого «в-третьих» я придумать не смог.
Так же, как пока не смог придумать, как мне контролировать происходящие события. Особенность момента состояла в том, что найти упоминания о преступлениях было в принципе можно только… хрен знает где. Никаких публикаций на это т сёт в прессе не было.
Журнал «Советская Милиция» печатал фрагменты детективных романов, призывы выполнять решения очередного съезда, очерки о сельских милиционерах и всё такое. А мне нужно было понять, возымели ли мои письма действие и были ли преступления предотвращены.
Ограбление инкассаторов, информацию о котором я ждал сейчас, было весьма громким. Идеологические соперники должны были бы раструбить об этом по всем каналам. Но, если верить Вотрубе, не трубили и молчали в тряпочку.
И это было очень здорово. Стало быть, преступления, скорее всего, не было. Значит, его предотвратили и надо писать ещё. Писать, вспоминать и посылать в МВД подробные отчёты. Или, может, в КГБ.
Настроение резко поднялось. И, хотя я понимал, что молчание голосов могло и не означать предотвращение ограбления московских инкассаторов, тем не менее, надежда на то, что дела обстоят именно таким образом, появилась и окрепла.
Нужна была машинка. Критически. Незарегистрированная, неизвестная властям и не связанная со мной. Потому что искать меня, разумеется, будут. Я не сомневался… И давать зацепки не собирался.
До обеда я возился со своими бумагами, взяв в оборот Вотрубу и заставляя всё рассказывать, объяснять и звонить по цехам и службам. Он не успевал сделать собственную работу и злился. Поэтому, когда меня пригласили к телефону, выдохнул с облегчением.
— Жаров, — сказал я, поднося трубку.
— Саш, привет.
— О, Элла. Продолжаешь дразнить отца?
— Нет, сегодня он не слышит. Можем спокойно поговорить, я из автомата звоню на главпочтамте.
— Понятно. Ну, рассказывай тогда.
— Что?
— О себе рассказывай. Что делаешь, что читаешь, куда ходишь, что любишь.
— Ого, — засмеялась она. — Это интервью? Бывают романы в письмах, а это, кажется, роман в телефонных звонках. Ну… не знаю… я крем-брюле люблю. Мороженое. И слепой дождь… А ты что любишь?
— Что люблю я? Хм… Даже и не знаю. Я жизнь люблю.
— Какой ты молодец…
— Жаров! — раздалось в этот момент от дверей. — К Зинаиде!
После работы я вышел из проходной, но пошёл не в общагу. Я прошёл на остановку трамвая. Заскочил в подошедший трамвай и выскочил перед тем, как двери начали закрываться. Мне показалось, что за мной кто-то рванул, дёрнулся, но выйти никто не вышел. Уверенности не было, но чувство, что хвост всё-таки был, возникло. Чувство, надо сказать, малоприятное.
Я перешёл улицу и некоторое время постоял, осматриваясь по сторонам. Если бы кто-то обратил на меня внимание, подумал бы, что я насмотрелся шпионских фильмов. Так или иначе, хвоста я не обнаружил. Если он и был, то ехал сейчас на трамвае в сторону центра.
Увидев такси, я махнул рукой, но оно не остановилось и пронеслось мимо. Зато притормозил синий «Москвич».
— Куда тебе? — спросил курчавый, спортивного вида парняга, наклонившись к пассажирскому окну.
— Нет, никуда, спасибо, — перестраховался я, потому что он показался мне подозрительным.
Выглядел не очень, сам остановился. И, к тому же, в каждом шпионском фильме меня предупреждали, что никогда не нужно садиться в первую машину. Я прошёл чуть дальше и снова поднял руку. На этот раз остановилась жёлтая жига. Услышав, что мне до первого универсама, водитель отказался. Теперь ему показалось странным, что кто-то хочет ехать на такое короткое расстояние.
— На свидание опаздываю, — пояснил я. — Готов два рубля отдать.
Он неохотно согласился, и я забрался в машину. Выйдя через пять минут, я осмотрелся и увидел кафе «Холодок». Зашёл, сделал у прилавка заказ, получил мороженое в металлической вазочке и сел за столик так, чтобы видеть весь не очень большой зал.
Я посмотрел на часы и почувствовал себя Штирлицем. Здесь у меня была назначена встреча с Саней Храповым. Он должен был прийти пять минут назад. Но пока видно его не было. Я зачерпнул ложечку мороженого с сиропом и отправил в рот. Вкус был, как в детстве, невероятно сливочный и нежный. Я даже глаза прикрыл. Кайф, настоящий кайф. Подождав немного, я снова посмотрел на часы. Время шло, а Саня не появлялся.
Когда прошло семнадцать минут от назначенного времени, дверь в кафе открылась, и в неё вошёл не Саня, а его друг, который отвозил меня вчера. Он потерянно покрутил головой, пытаясь сориентироваться. В груди неприятно заныло и засосало под ложечкой. Я сделал ему знак рукой, посмотрел в окно, надеясь, что Саня сейчас зайдёт, но тот не зашёл, рядом с кафе его не было. Его друг увидел меня и неуклюже зашагал в мою сторону.
— Где Саня? — с тревогой спросил я.
— Саня не придёт, — мрачно ответил он и лицо его исказилось гневом.
15. Кругом неприятности
— Сядь, — коротко сказал я, но парень явно был вне себя от ярости.
Он замотал головой, сжал зубы, кулаки, задышал тяжело и сипло.
— Сядь, Алик, — повторил я с напором и пнул под столом стул так, что он гостеприимно выехал и чуть развернулся к новому посетителю.
Тот недовольно глянул на стул, на меня и на мороженое стоявшее передо мной. Я уж приготовился перехватить его руку, если он вдруг шарахнет по вазочке, но он кивнул и опустился на стул.
— Говори, — кивнул я. — Только тихо. Не ори.
Он сглотнул и оглядел зал.
— Ты скажешь или нет? Где Саня?
— В больнице, — тяжело сглотнув, выдавил он.
— Теперь давай тихонько и по порядку. Не привлекая внимания.
Я подвинул ему стакан мандаринового сока.
— Пей, я не пил из него.
Он хмуро глянул на стакан, порывисто подхватил, пролив немного на стол, и выпил сразу половину.
— Саню батя отметелил.
— Избил отец? — уточнил я.
— Саня сегодня пришёл, чуть живой. За живот держался. Сказал, что батя не поверил, что ты сам сбежал, следы за гаражом нашёл. И когда Голод уехал, Саню уделал. Тот чуть кони не двинул. Батя ему даже скорую не вызвал. Саня сам ко мне приполз сегодня, но ни сидеть, ни лежать не мог. Я считай, силой его в травму увёз. Его там приняли сразу и в областную увезли.
— Поехали.
— Куда-на? К нему не пустят.
— Вставай, поехали в областную.
Я поднялся из-за стола и двинул в сторону выхода.
— Где твоя лайба? — спросил я, когда мы вышли из «Холодка».
— Вон стоит, — мотнул он головой в сторону ушастого, понуро стоявшего у обочины. — Только, я тебе говорю, к Сане, всё равно, не пустят. Я пробовал.
— Ещё попробуем, — подмигнул я и открыл дверку.
Дорога заняла минут пятнадцать. Алик вёл нервно, дёргал руль, резко тормозил и вваливал слишком много газа на старте. Машина дрожала, и кидалась из стороны в сторону, как неприрученная кобылица.