— Ну… почти… — замялся он.
— Тогда странно, что ты именно здесь решил об этом поговорить, — улыбнулся я и показал указательными пальцами себе на уши, а потом на наш стол и на другие столы тоже, подразумевая, что здесь могла быть установлена прослушка.
Не для того, чтобы записывать именно наш разговор, но, например, чтобы иностранцев мониторить, здесь их немало бывало.
— Нет, здесь прослушки нет, — отрицательно покрутил головой Михаил. — И у меня глушилка с собой, импортная, портативная. На всякий случай.
Он достал из кармана плоскую металлическую коробочку с маленькой красной лампочкой, показал мне и убрал обратно.
— Знаешь, — сказал он, — у меня сложилось впечатление, что тебе можно верить.
— Взаимно, — прищурился я.
Он кивнул.
— Мне кажется, ты знаешь больше, чем говоришь, — произнёс он и внимательно посмотрел мне в глаза.
— Как и все люди, Миша.
— Я имею в виду будущее.
Я промолчал, ожидая продолжения.
— Что там будет? Ты знаешь?
— Вот скажи мне, Миша, — усмехнулся я. — Кто должен определять, то какое оно, будущее это? В смысле, хорошее или плохое и надо ли что-то подправить? Ты или Леонид Ильич?
— Тише-тише, громко-то не кричи. Для меня было бы лучше, если бы это определял я.
Он улыбнулся.
— А если бы тебе не понравилось? Ты был бы готов его исправить?
— Тут неважно, понравилось бы или не понравилось лично мне. Нужно было бы смотреть объективно с точки зрения общественного блага.
Он сделал большой глоток из своей кружки.
— Хм, — покачал я головой. — Интересно. А ты можешь сказать, какое будущее было бы правильным с этой самой точки зрения общественного блага?
— Ну… — задумался он. — Я, честно говоря, в общественном благе не самый большой спец, но вот лично я бы хотел… Хотел бы, чтобы наша страна была великой и могучей, чтобы с ней считались все другие страны, чтобы люди у нас стране жили счастливо и имели достаток, чтобы не бегали за импортными джинсами, а сами могли производить всё, что угодно, чтобы сами задавали моду и направления в культуре. Чтобы наша инженерная мысль была на переднем краю науки, чтобы мы были сильны не только космическими кораблями, но вообще любой техникой, чтобы наши станки и автомобили были лучшими в мире, а ЭВМ самыми передовыми, чтобы учёные из других стран мечтали работать у нас. Хочу, чтобы наши люди гордились нашими достижениями и жили счастливо. Счастливо и свободно. Чтобы социализм смог реализовать всё лучшее, что в нём заложено, и чтобы мог использовать положительный опыт из других систем. Чтобы каждый мог говорить всё, что думает и это помогало бы сделать наше общество здоровее и сплочённее. Чтобы не было преступников, чтобы не было расхитителей. Вот чего я хочу. А ещё, чтобы во главе страны стояли молодые, дерзкие и отважные руководители. Вот, как-то так, в общих чертах.
Он отхлебнул ещё.
— Шарикову больше не наливать, — усмехнулся я.
— Вот именно! — обрадовался Миша. — Хочу, чтобы можно было читать Булгакова и это бы не считалось зазорным.
— Так ты что, — хмыкнул я, — демократии хочешь?
— Только, не в западном понимании, — замотал он головой. — Запад нам, к большому сожалению не друг и активно работает против нас. Это я точно знаю. А западная демократия — это власть капиталистов-олигархов, а у нас власть народа. И это правильно, надо только подправить кое-что. У нас есть партия, ум, честь и совесть, и система советов. Чем они плохи? Пусть ведут нас вперёд. Но местное самоуправление и подлинное народовластие должны цвести буйным цветом, и тогда плоды будут потрясающими. А, ещё бы систему планирования подтянуть, но это уже с помощью ЭВМ, наверное.
— Ты мечтатель, Миша, — улыбнулся я его наивной прямолинейности и поднял свою кружку. — Пью за тебя и за твои мечты.
— Хотел тебя разговорить, а сам разболтался, — покачал он головой.
— Это неплохо, товарищ майор, очень хорошо даже. Мне доверять можно, тем более, такое будущее мне нравится, и я с удовольствием туда пойду вместе с тобой. Но за него придётся побороться. Ты как, не против?
— Побороться?
— Да.
— Не против, а ты?
— Я только за. Ведь будущее не определено и то, каким оно будет, зависит от нас. Поздравляю, кстати, с присвоением очередного воинского звания, или как там говорится?
— Спасибо, Саша, спасибо.
— Ну, за светлое будущее, — сказал я.
— За него, — ответил Миша.
КОНЕЦ
Дорогие друзья, книга закончена. Саня Жаров, кажется нашёл своё место. Теперь он не сомневается, что оказался в прошлом неслучайно. У него много дел — нужно чистить мир от подонков. А там, глядишь, и получится изменить будущее всей страны. Но это, как говарил ведущий телепрограммы, где работал Жар, совсем другая история
Новые песни нового будущего. Вместо послесловия
Двадцать третьего июля я приехал в Склиф, подошёл к сестре в приёмном покое и показал удостоверение, красную гэбэшную корку. Большого впечатления она не произвела. Здесь пролегала граница между жизнью и смертью, так что вещи, важные и опасные для мира живых не играли роли для тех, кто заглядывал за эту границу и не раз видел другую сторону.
Корки да корки, подумаешь… Когда человек знает настоящую ценность, ему хоть КГБ, хоть бриллиант размером с кулак — всё одно, суета и томление духа.
— Леонид Сульповар дежурит сегодня? — спросил я.
— Дежурит, — спокойно подтвердила сестра.
— Мне нужно с ним поговорить.
— Подождите, он сейчас пациента осматривает. Присядьте, как освободится, я вам скажу.
Пришлось подчиниться. Я сел на лавку и стал ждать, а сестра убежала по своим делам. Минут через двадцать она появилась снова. Встала посреди зала и начала оглядывать ожидающих. Я поднялся, и она тут же махнула мне рукой.
— Идите сюда. Вон он, в коридоре стоит. Хватайте скорее, а то убежит сейчас.
Я увидел крепкого невысокого человека в белой шапочке и расстёгнутом халате. Чёрные, не слишком короткие волосы, чёрные смеющиеся глаза, немного крупный нос.
Он говорил с человеком без халата, наверное с пациентом.
— Вы ко мне? — повернулся он ко мне.
— Да, — подтвердил я. — Вы Сульповар?
— Есть такое, — согласился он.
— Надо поговорить.
— Ну, мы уже разговариваем, — улыбнулся он и повернулся к собеседнику, с которым говорил до этого. — Андрей Фёдорович, всё, делайте как я сказал и выздоравливайте скорее.
— Леонид, дело серьёзное очень, — сказал я.
— Не сомневаюсь, у нас тут других и не бывает. Ну, давайте, что у вас? Идите за мной в смотровой кабинет.
— Погодите, я не пациент, — сказал я, когда мы прошли по коридору и скрылись от посторонних глаз. — Вот моё удостоверение.
— Хм… — удивился он, пробежав по строкам глазами. — И что же вам надо, товарищ Жаров?
— Я по поводу Владимира Семёновича Высоцкого.
Сульповар сразу напрягся и взгляд его стал неприязненным.
— Я никакой информацией о нём не располагаю. Медицинских записей у меня нет, да и без постановления…
— Да погодите, — перебил я. — Мне ничего не надо. Ни записей, ни информации. Ничего. Я хочу, чтобы вы ему жизнь спасли.
— А что, — ещё сильнее насторожился он, — Володина жизнь в опасности?
— Конечно, в опасности!
— И кто же… хочет её прервать? — буквально впился он в меня глазами.
— Так, Леонид, вас не туда понесло.
— Это провокация, да?
— Послушайте, я просто хочу, чтобы вы его спасли. Состояние у него ужасное. Вы сегодня поедете к нему…
— Слушайте, что вы несёте!
— Сейчас к вам Янклович с Федотовым заявятся, будут просить хлоралгидрат для Высоцкого. Федотов колет одновременно успокаивающие и тонизирующие. Вы понимаете меня?
Сульповар смотрел широко раскрытыми глазами.
— Возьмите Стаса Щербакова из реанимации и поезжайте с ними. Привезите Владимира Семёновича сюда. Вы его здесь сможете выходить, иначе ему конец. Два дня и всё!
— Кто вы такой? — спросил Леонид, пристально глядя мне в глаза.
— Тот, кто хочет его спасти! Вы что, думаете, я собираюсь здесь в Склифе его убить? С ума вы сошли что ли? Вы сейчас его сами увидите и всё поймёте! У него цианоз, язык западает, синюшность… Надо срочно делать что-то. Всё ещё опасней, чем кажется! Привезите его сюда, подключите ИВЛ, держите в медикаментозном сне и в течение нескольких дней и выводите из организма все, что возможно. Подключайте необходимые препараты, вплоть до наркотического ряда, спасите его! У него сердце может не выдержать!
— Откуда вы всё это знаете? — спросил Сульповар.
— Да какая разница! Вам скажут, что интубация, ну, то есть трубка, может повредить голосовые связки. Про риск пневмонии скажут, про необходимость согласия родителей. Уговорите их и человечество вам поставит памятник.
— При искусственной вентиляции лёгких очень часто возникают пневмонии. В общем, все это довольно опасно…
— Но другого выхода нет!
— Леонид! — раздалось позади нас. — Сульповар! К тебе пришли! Ах, вот ты…
По коридору шагал Федотов в дымчатых черепаховых очках и Янклович.
— Лёня, пожалуйста, срочный вопрос.
— Не буду больше отнимать ваше время, — твёрдо сказал я, сжимая руку Сульповару. — Спасибо доктор за помощь и понимание. Я буду надеяться, что всё получится.
— Мы все будем на это надеяться, — ответил он и пошёл навстречу новым посетителям.
Я, разумеется, никуда не ушёл, сидел в приёмном и ждал. Волновался. Проигрывал состоявшийся разговор снова и снова, не мог понять, всё ли я сделал, всё ли сказал, был ли максимально убедительным… Время, теперь это могло показать только время… Оно, как на зло, тянулось невероятно медленно… Как резина…
Прошло больше двух часов, прежде чем я снова увидел Сульповара. Он вошёл в отделение, и я бросился к нему навстречу.
— Привезли?
Он взял меня под локоть и оттащил в сторону, туда, где нас никто не мог видеть.