— Ну а коли не удержит Михаил Борисович Тверь? — я внимательно отслеживал его реакцию.
— На все воля Божья, — мы синхронно перекрестились. — Не сможет великий князь на княжеском престоле усидеть, так я точно за ним в изгнание, или на плаху не пойду. Тем более, что это не вернет ему княжество, — да, простые люди, простые нравы… Черта с два! Пока ты силу показываешь, тебя уважают и тебе преданны. Стоит же тебе немного показать слабину, и все — считай себя трупом хоть политическим, а возможно и самым настоящим. — Защищать свой удел можно по-разному, княже. А Великому Московскому князю я тоже присягал, и своей вины за приют тебе и войску твоему, я не ощущаю. — Ай молодей, красавиц во всех смыслах. На ходу переобувается. Далеко пойдет, Остап Андреевич. Хотя, в той истории, которую я знаю, он далеко и пойдет, как никак боярином при Московском князе станет, в думу боярскую войдет.
Все правильно, в это время все подряд совестью своей торговали, и Остап не исключение. А такие понятия как «честь», «преданность до самой смерти» — это увы, не про князей. Это про таких как вон, Волков, который косится на князя и не отходит от него, руку не снимая с рукояти меча, для таких как Кошкин-Захарьин, честный вояка и талантливый воевода, а князь не только о себе должен думать. Вот что бы выиграл тот же Остап, ежели бы напасть попытался на нас, или же в Клине своем заперся, к осаде приготовившись? Да ничего бы он не выиграл, а наоборот, проиграл, возможно, не только свое имущество, но и жизнь. Так же, он сохранял видимость нормальных, больше нейтральных отношений, сохранял свои владения от разорения, а своих людей от смерти и поругания. И стоило ему это всего ничего, чуть-чуть совестью поступиться.
— Я принимаю твое приглашение, князь, и ручаюсь, что никто из людишек моих не черной неблагодарностью не отплатит тебе за приют, — сказав то, что было нужным сказать, я повел коня следом за развернувшемся ко мне спиной Остапу.
Вскоре дорога стала более каменистой, и мы смогли с облегчением сесть в седло, чтобы остаток пути проделать с большим комфортом. Клин оказался достаточно большой крепостью, чтобы вместить все войско.
Я замерз как собака, все-таки броня хоть и могла остановить удар меча, а вот от дождя, как оказалось, совершенно не защищала, и варианта горячего душа предусмотрено не было. Зато была предусмотрена баня. Сидя на выскобленном полке, я каждой клеточкой тела ощущал, как теплый пар, пройдя сквозь камни очага, устремляется к отверстию в потолке, оставляя саженный след на стенах и на том же потолке, наполняя небольшое помещение ароматом сгорающих березовых поленьев. Не знаю, сколько я так просидел, все острее и острее ощущая свое одиночество. Я здесь в этом времени нахожусь чуть больше недели, и никак не могу привыкнуть. Может быть, это происходит потому, что я еще более закабален, чем любой крестьянин? Моя жизнь подчинена определенному распорядку, и основана на одном — выполнение всех повелений Великого князя Московского. Один раз Иван Молодой ослушался, когда на Угре стоял, и едва жизнью за это ослушание не поплатился. Ему повезло, что в итоге они с Холмским все же одержали победу, а победителей, как известно, не судят. Но что будет, если я ослушаюсь князя Ивана? А если я хочу жить здесь полной жизнью, то мне придется его ослушаться. Или же я кончу как настоящий Иван Молодой, померев в возрасте чуток за тридцать от неизвестной болезни. Внезапно я ощутил раздражение. Какого черта? Почему я, например, не могу в той же Твери мыловарню построить, не испросив на это разрешение от своего качающегося как маятник папаши? Встав, я подошел к небольшой кадке, в которую был налит щелок. Ну хоть что-то. Жидкость была дюже едкой, мылилась плохо, но смыть с себя грязь и пот я все же умудрился. Интересно, я смогу когда-нибудь сказать Ивану третьему «нет»? И если смогу, то что мне за это будет? Эта мысль засела в мозгу как заноза, к которой я постоянно возвращался, потому что она чесалась и просилась вытащить ее. Но я пока не был готов испытывать судьбу, потому что, несмотря ни на что, я все еще хотел жить.
В предбаннике, куда я практически выполз через очень низкую дверь, меня ждала чистая рубаха и исподнее. Вот тут я, каюсь, слегка подзавис. Вариант отравления, используя одежду, даже не Медичи придумали, они, правда, довели данный способ до совершенства. Простояв в тяжких раздумьях несколько минут и поняв, что снова начинаю замерзать, я выругался, и запихав так не вовремя разыгравшуюся паранойю куда подальше, быстро надел предложенные вещи и вышел, наконец, из бани.
Остап ждал меня за обильно накрытым столом, в горнице, куда меня проводил один из его дружинников. Решив, что князю травить меня ну вообще не с руки, я решил пуститься во все тяжкие, сел напротив него и принялся окидывать стол голодным взглядом. Наконец-то я пожру нормально. Кроме Остапа за столом сидели и Милославский, и Кошкин-Захарьин, и несколько других особо знатных воинов, или сыновей особо знатных бояр, каким тот же Васька Милославский был.
— Ну, приступим к снеданию, помолясь, чем Бог послал, — наклонив голову, я перекрестился. К счастью, именно эти движения были настолько вбиты в тело Ивана, что выполнялись на автомате. Вообще, Остап поступил очень разумно, убрав место в голове стола. Ставить меня над собой ему явно не хотелось, да я и не настаивал. А самому туда садиться — это был бы плевок мне в лицо. Я же говорю, молодец. Далеко пойдет. — Все твои воины размещены, кони обихожены, — Остап первым протянул руку к запеченному гусю и оторвал от него себе ножку. Отсутствие вилок слегка напрягало, не так уж я часто сиживал за столом практически на пиру. По правде говоря, это случилось впервые, и я только что понял, что вилок пока ни в Тверском княжестве, ни в Московском нет. Также я впервые понял, что так сильно соскучился по нормальной еде, что могу прекрасно есть руками, но вилки все равно не хватало.
— Никто из моих людей не безобразничал? — я сыто улыбнулся, подумав, что жизнь-то, все-таки, не такая уж и скверная штука.
— Нет, все слышали, что ты своим словом за них поручился, княже, — ответил Остап. — Хотел скомороха какого зазвать для потехи, да никого не нашел, — он развел руками.
— Ничего, я отдохнуть хотел бы, на пуховой подушке поспать, не до развлечений мне, — я махнул рукой и поднялся из-за стола. Следом за мной встал Милославский.
— Провожу я сам князя Ивана Ивановича в покои, что отвел ты ему от щедрот, — короткий кивок в сторону Остапа, который остался сидеть за столом с остальными гостями. Как только мы вышли в коридор из горницы, Васька понизил голос и практически прошептал мне в ухо. — Я узнал, что пока мы здесь жируем, Тверь готовится к осаде. Туда свозятся запасы продовольствия, и… — он замолчал, а затем быстро зашептал. — Казимир, сукин кот, Великому князю Тверскому три пушки прислал, каждую с нарядом.
— Васька, ты откуда все это узнаешь? — тоже шепотом спросил я его, прикидывая расклады. А расклады были не очень. Три пушки на стенах — это очень сильный аргумент, что ни говори.
— Я умею слушать и слышать, — серьезно ответил Милославский. — Вот что, княже. Давай-ка я сегодняшнюю ночь в твоей опочивальне проведу. И Волкова с собой прихвачу. Так оно все спокойнее будет.
В довольно короткие сроки меня привели в относительный порядок. Ванесса и еще пара девушек, которые в прошлый раз приносили мне еду, справились со своей задачей на все сто. Платье голубого цвета, извлеченное из недр шкафа, сидело на мне довольно странно: если бы не относительно свободный покрой, который скрывал до недавнего времени мой живот, то этот мешок весьма условно можно было назвать одеждой статусной женщины. Ну хоть чистое. То, в котором я ходила до этого просто сожгли во дворе, так было проще, нежели возиться с ним, пытаясь привести в божеский вид. Этот грязно-голубой цвет мне не нравился, но другого платья не было, унести из палаццо в то время, когда в Риме вспыхнул бунт, мы смогли в момент нападения, конечно, не только ноги, но на одежду тратить время было непростительной роскошью. Но в этот момент, мне вообще не нравилось все, к чему я прикасалась и что мне было незнакомо и чуждо. Видимо, нервы все же сдали, и чувство, что меня ожидает не совсем приятный разговор, никуда не уходило, а только усиливалось с каждой минутой.
Ванесса попыталась навесить на меня пару килограммов разных украшений, которые таскала на себе Катерина, но вызвала этим только немотивированную агрессию с моей стороны. Я не люблю украшения и никогда их не носила, кроме цепочки с небольшим кулоном, с которым у меня были связаны свои воспоминания и история, но теперь его нет, а ту безвкусицу, что предлагала Ванесса, я не надела бы на себя никогда в жизни. Чего стоит хотя бы это ужасное ожерелье из крупного жемчуга, которое сидело на тонкой шее просто отвратительно. Эпоха Возрождения, черт ее дери, где зарождается искусство, перед которым приклоняют колени спустя пять столетий, а элементарного вкуса на вещи ни у кого нет.
Я смотрела на себя в зеркале, разглядывая довольно уродливый синяк, занимающий практически всю половину лица. Да, такой сложно не заметить. Ужасный век. Ни помыться, ни нормально накраситься, чтобы не испортить себе кожу и не травануться каким-нибудь свинцом. Да даже нижнего белья нет. Не хочешь жить с человеком, все равно мучайся до конца жизни, в надежде, что его кто-нибудь когда-нибудь прирежет.
Как-то отстранённо я увидела в зеркале, как все еще держу этот ужасный жемчуг в руках и перебираю на манер четок. Видимо, какая-то внутренняя связь была у Сфорца с этими бусами, раз я, задумавшись о бренности своего существования, так и не выпустила их из своих рук.
— Ванесса, — я обратилась к девушке, которая покорно стояла возле двери, склонив голову в ожидании нового поручения, хотя может она просто дремала, судя по тому, как неожиданно вздрогнула. — Проведи опись всех вещей, которые мы забрали с собой из палаццо. Где они, кстати?
— Внизу, в одной из ниш, вы же сами приказали их не трогать и далеко не уносить, — она удивленно на меня посмотрела. Две девушки так же находились в комнате и стояли возле кровати, стараясь сильно не отсвечивать. Кто они такие, интересно? Они пришли со мной и просто не относятся к личному окружению, или их кто-то приставил ко мне именно здесь, в замке?