«Канцелярские товары», «Ноты», «Галстуки», «Духи».
Здание УВД Угледарского облисполкома находилось в центре, по улице Карла Маркса. Нурик загнал грузовик в тень кленов и пожелал мне удачи по-своему:
— Ну давай, Мороз, как говорится, ни Винни-Пуха, ни Пятачка! Ха!
— Взаимно! — пожал я в ответ руку и вышел из машины, прихватив солидный портфель советского пошива из коричневой кожи «чебурашки». Его я одолжил у Кулебякина.
На проходной сидел сержантик, но, увидев посетителя в милицейской форме, даже ухом не повел и не спросил удостоверение. Форма сейчас — и есть удостоверение. Прямо как ещё в одном всенародно любимом мультике — усы, лапы и хвост вместо документов.
Поднялся в кадры, дорогу нашел быстро, спасибо рассказам Вдовиной. Там возле одного кабинета уже толпился народ. Все, как и я, в белых рубашках и кителях. И стар и млад. Лишь те, кто постарше и с висками седыми, немного формой отличались — на кителях они уже обросли наградными планками и всякими значками типа «Отличник милиции» и «Заслуженный работник МВД».
Народу — человек десять сотрудников. Не у одного у меня, значит, сегодня аттестация. Но и бывалые, и новички все как один волновались. Теребили усы, перебирали пальцами, поджимали губы.
— Морозов здесь? — из нужного нам всем кабинета высунулась женщина в погонах капитана.
— Я.
— Заходите.
О-па… Меня первым вызвали, к чему такая честь? А я хотел еще в коридоре постоять, освоиться, поспрашивать отстрелявшихся этак по-студенчески: «ну как, чего спрашивают?», а тут — бац! И вызвали… Ничего, раньше отстреляюсь — раньше уволят. В конце концов, я же хотел свинтить из ментовки. Зачем сейчас держаться? Хотя нет, не уволят… переведут куда-нибудь, я же выпускник школы милиции.
А вот переводиться — это я точно не хочу. Кто Мухтара купать и выгуливать будет? Да и Серый к нему привык. С такими мыслями я переступил порог и вошел в просторный кабинет.
Помещение — не чета нашим Зарыбинским кабинетам. На полу ковровая дорожка, естественно, красная и молью не побитая. Люстра, шторы, мебель и портрет Брежнева — все большое и свежее.
За столом сидит… Рыбий Глаз… Ха! Как живой, сволочь. Подполковник наш проверяющий. Какая у него должность, интересно? Получается, сейчас он выступает как председатель комиссии, раз паханом расселся во главе делегации. А разномастная делегация, смешанного пола и званиями от старлея до подполковника, по стульчикам скромно разместилась вдоль стен. С любопытством меня разглядывают, как обезьянку в зоопарке (или Петрушку в цирке), и ждут представления.
И представление началось…
— Инспектор-кинолог ГОВД Зарыбинского горисполкома лейтенант милиции Морозов на аттестационную комиссию прибыл! — гаркнул я, и ряды вздрогнули, а Купер поморщился.
Настал ход Купера. Он принялся зачитывать текст моей аттестации. Получалось нудно и по-казенному сухо. Чтец из него так себе, как из таракана креветка. Саму аттестацию составляли не в Зарыбинске, а почему-то здесь, в УВД. Я порядков кадровских сильно не знал, но Вдовина назвала такое «странным» и предположила, выдав невероятную версию, что кто-то под меня копает.
Я эту версию мигом отмел — кому нужен простой кинолог? Никто же не знает, кто я есть на самом деле? Ведь так?..
Тем не менее, текст аттестации звучал в негативном ключе и даже, я бы сказал, очерняюще. Безответственный, мол, Морозов не проявил должную стойкость и решимость, будучи следователем областного УВД, да ещё и не оправдал возложенные на него руководством и партией задач, хотя государство потратило время и ресурсы на его (моё) обучение в Высшей следственной школе.
Наверное, долго сочиняли, старательно. Потому что еще говорилось, что Морозов по службе пошел по пути наименьшего сопротивления и перевелся на нижестоящую должность, лишь бы выполнять меньший фронт работ. Возникли сомнения в его, то есть моей, идейности и политической подкованности. Кроме того, на его новом месте работы результаты оперативно-служебной деятельности в Зарыбинске по линии кинологического обеспечения — завалены и находятся на низком уровне. И все в таком духе. Это ж надо сочинить? За пять минут точно не управишься.
Но последним был прямо-таки удар под дых. Рыбий Глаз даже выделил этот абзац — произнёс не гнусавым голосом, как зачитывал прочее, а крикливости добавил. Мол, лейтенант Морозов не сдал зачет по физо в ходе недавней контрольной проверки.
Ментовские пассатижи! Я же сдал! Вот, сука! Что он мелет⁈ Зачитывая фразу про несдачу физо, Купер глянул на меня и улыбнулся одним уголком своего мерзкого рта, показывая, кто здесь хозяин. Мол, что хочу, то и ворочу…
Ну, подожди у меня, рыбья морда.
Хотелось запульнуть ему в лоб портфелем, развернуться и уйти с высоко поднятой головой. Так бы и сделал, если бы мне было двадцать два. На то и был расчет подполковника, но… я живу вторую жизнь. Потому я под его дудку не плясал, а стоял себе спокойно и даже делал нарочито скучающий вид. Повел глазами за пролетающей мухой. Позевал. Почесал нос.
От такого спокойствия Куперу самому стало неспокойно. Он хмурился и раздувал брыли, а потом, закончив читать, снял очки и язвительно спросил:
— Ну что, Морозов, тебе есть что сказать уважаемым членам аттестационной комиссии в свое оправдание?
— У меня есть что сказать уважаемым членам, — я деловито прочистил горло и начал.
Что называется, с чувством. С толком, с расстановкой…
— Товарищи! — подключил еще и жестикуляцию, на собраниях это важный атрибут. — Непременная черта каждого советского человека — глубокая заинтересованность в общем успехе! В наше время мало быть просто дисциплинированным и трудолюбивым. Нужно еще непременно болеть за общее дело. Проработав несколько месяцев следователем, я понял, что могу принести гораздо больше стране, области, городу пользы, если уйду в нелегкую стезю кинологического обеспечения раскрытия преступлений. Тут Евгений Степанович обозначил кинологическую службу, как «уход к легкому труду», но здесь я буквально-таки вынужден выразить своё несогласие, товарищи. Сотруднику кинологического направления, кроме раскрытия преступлений и отработки мест происшествий, ему что? Ему приходится брать на себя ежедневные обязанности по содержанию, кормлению, уходу и дрессировке вверенной ему служебной собаки. Это его рабочий и служебный инструмент, это его младший товарищ.
Я старался не делать пауз, а молотил слово за словом, чтобы им не то что перебить, а и вздохнуть было некогда.
— Сложность службы заключается еще и в том, что в любое время дня и ночи, в любой день недели кинолог находится на боевом посту. В любую минуту может поступить вызов на происшествие. В жару и в мороз, в дождь, и в ветер кинолог должен быть готов приступить к обязанностям. Трудно? Да! Но вот, что я вам скажу, товарищи коллеги! Это мое призвание, товарищи! Мой перевод был осознанным, и я горжусь, что тружусь в Зарыбинском ГОВД! Как недавно отметил министр внутренних дел генерал армии товарищ Щелоков, главной укрепляющей чертой социалистической законности является коллектив. Служебный. Рабочий. Так вот, товарищи, коллектив областного следствия, в котором я работал, был для меня прекрасным наставником и школой жизни — на начальном этапе… Но!..
Тут я на секундочку перевёл дух. Уж чего-чего, а воспитательных речей я наслушался в своей жизни, получите-распишитесь.
— Я многое перенял, научился, усвоил, но потом осознал, что могу и, самое главное, хочу большего, — продолжал я, наращивая темп, как в запале. — Хочу работать там, где нет проторенной дорожки, где я сам смогу создавать подобный политически и процессуально грамотный дружный коллектив! В Зарыбинске долгое время пустовала должность кинолога. Однажды, выехав на происшествие в качестве дежурного следователя, я глубоко проникся работой кинолога, который умело управлял служебной собакой. Вот оно — мое призвание! Сказал я тогда себе! Разве хотите вы, товарищи, порезать на корню начинания кинологической службы Зарыбинска? Разве хотите вы оголить отдел по линии кинологического сопровождения? Да, соглашусь, есть там много недочетов и проблем. Как заметил Евгений Степанович, показатель по раскрытию преступлений завален, но это ведь что — я там меньше месяца. Так вот. Ваша критика, товарищи, не пропадёт зря. Обязуюсь выправить оперативную обстановку, наладить работу вверенном мне направлении, лично возьму под свой контроль применение кинологических средств и методов в деле раскрытия преступлений! И вот еще, товарищи… В заключении своего выступления, я хотел бы поделиться с вами радостью.
Я вывалил из портфеля перед комиссией несколько экземпляров «Красного Зарыбинска».
— Только за последние дни с использованием служебно-розыскной собаки мне удалось раскрыть несколько, по местным меркам, громких преступлений. В местной газете об этом вышла статья… А еще там написано, что лейтенант милиции Морозов успешно сдал огневую и физическую подготовку в ходе контрольной проверки. Думаю, что Евгений Степанович что-то перепутал, когда сказал, что у меня неудовлетворительная оценка по физподготовке, — я сделал невинное лицо, а потом добавил с нарочитым удивлением: — Ну, или газета врет…
Слово Купера против буквы советской газеты. Его наговоры — против лозунгов Щелокова. Естественно, все встали на сторону печатного органа и Щелокова и загудели, мол, бывает, просмотрел товарищ подполковник, не в ту строчку в ведомости глянул, ошибочка вышла, а газета — она врать не может.
Купер сначала побагровел, потом побледнел, я думал, еще позеленеет, но, видно, в его морде краски кончились. Он снова налился банальным пунцом.
Что-то там вякал, мол, вы уподобляетесь африканской птице страусу, которая с высоты своего полета не видит генеральной линии партии и социалистической направленности органов внутренних дел. Я однако, парировал, что страусы не летают, а органы, они что — если я и не вижу, то в коллективе всегда найдутся старшие товарищи по службе, которые помогут разобраться, кто верблюд, то есть страус, а кто нет. Сдавленные смешки прокатились по кабинету. И после коротких дебатов и вопросов ко мне от членов комиссии (на которые я ответил словами вырезок из газет — успешно и политически подковано) Куперу пришлось объявлять голосование по моей судьбе.