ируем на эту тему на повышенных тонах. Но я-то культурно его понукаю, а он матом кроет, как сапожник. Еще и камень в окошко грозился швырнуть.
Я покачал головой.
— Это все не то… Скажите… А вот мне известно, например, что вы вчера в милицию приходили и делали сообщение о том, что видели подозрительного человека. Почему об этом не рассказываете?
— Да, да… Не думал, что это связано… Я увидел на улице человека. И узнал его. Он служил полицаем у немцев в начале войны в поселке Урицкий. Сейчас нет этого поселка. Но тогда там фашисты организовали страшный концлагерь.
— Он, служил в концлагере?
— Не знаю… Я был военным журналистом. Я не воевал, я не мог убивать людей, стрелять в них, я бился пером и бумагой, был первым на агитационном и пропагандистском фронте. И зачастую находился на передовой. Однажды меня ранили, а при отступлении наши не смогли взять меня с собой, иначе растрясли бы, а это неминуемая смерть. Видите, — главред показал мне руки. Кисти были когда-то обожжены, а теперь покрыты грубыми рубцами. — У меня все тело такое. Мы попали под бомбежку. Я чудом спасся из горящего дома. Остался умирать в поселке, никто не верил, что выживу, но меня выходила одна чудесная женщина. Вдова. Спрятала меня в подполье. И я выжил…
Он углубился в воспоминания, и голос у него стал чуть хрипловатым, будто возраста прибавилось.
— А этот полицай, Силантий, хаживал к вдове. Баба она была видная, он все ей горбушку хлеба носил. Но та не брала, всё его пыталась отвадить, да не получалось. И однажды он нашел меня. Сказал, что обоих под расстрел. Но честная вдова смогла откупиться за нас двоих — отдала все золотые украшения, что остались ей от бабки-дворянки. Хранила она их под половицей, а тут влюбилась в меня и отдала все. Но Силантий не успокоился. Каждый раз приходил и требовал новую мзду, иначе, говорил, выдаст меня. А потом я смог набраться сил и сбежать. Ушел к партизанам и вернулся в тыл, меня сделали одним из журналистов «Московского большевика» — выездной агитгазеты. После войны я пытался найти вдову, но ее не было среди живых. Соседи, — он вздохнул, склонил голову и с усилием договорил: — Соседи мне сказали, что Силантий все-таки изнасиловал и убил ее.
— Как фамилия и отчество этого Силантия? — нахмурился я.
— Я не знаю… Может, тогда и говорили, но забыл. И не уверен, что это его настоящее имя. Может, прозвище? Хотя в деревнях прозвища другие были, очень похоже, что имя все-таки.
— Здесь, в Зарыбинске, он под своим именем живет?
— Наверное да… Но утверждать не берусь. Я его для проверки окликнул по имени, он остановился. Тоже меня узнал, побелел, а после скрылся. Прибавил шагу и затерялся на рынке. Я его не догнал.
— Сколько же ему лет, что вы его догнать не смогли?
— Не знаю, но думаю, примерно как мне… а мне пятьдесят восемь.
— Получается, что, когда он служил у фрицев полицаем, ему был примерно… годков чуть за двадцать?
— Да, — кивнул редактор. — Молодой парень был, но тогда уже матерый. Вдова говорила, что бывший комсомолец и ударник труда, не знаю, как его в армию не забрали, может, прятался где-то, а когда немцы пришли, он сразу к ним переметнулся. Люди в поселке поговаривали, что он испытания прошел. Фашисты часто так испытывали тех, кто к ним служить подался. Дадут в руки автомат и велят расстрелять пленных партизан. А он сказал, что незачем патроны тратить, и убил всех троих саперной лопаткой, раскроил головы. А потом, говорят, его вообще взяли в концлагерь, и, вроде, он у них там за палача был. Но про это точно не знаю, может, это уже и байки, это я уже после войны наслушался. Я когда вдову искал, много чего понарассказывали. Теперь не разберешь, правда или вымысел. С самой войны этого Силантия я не видел, а тут вдруг он мне на рынке попался. Я сначала не поверил, даже чуть не перекрестился, хоть и не верующий. Но его лица я никогда не забуду. Это точно был он…
— А этот Силантий не мог к вам кого-нибудь подослать? Чтобы убить.
— Зачем ему меня убивать? — нахмурился редактор.
— Ой, Захар Елизарович, — всплеснула руками Зина. — Ну вы прямо как маленький… Ну ясно зачем — чтобы вы не опознали полицая. Это же логично! Александр Александрович, я уверена, что этот фашистский недобиток и подослал сегодняшнего мужика с ножом. Ну а как же иначе, сами подумайте!
— Пожалуй, ты права, Зина, — вздохнул Артищев. — Я как-то не подумал об этом, ведь столько лет прошло… Думал, человек искупил вину, отбыл наказание и живет спокойно себе. Я бы и в милицию не пошел, но он от меня так поспешно скрылся, вот и подозрения закрались… Решил сообщить куда надо. Выходит, он прячется все эти годы? И теперь хочет убить меня? Так? — просяще уставился на меня главред, будто молил о помощи.
— Пока точно не могу сказать, но похоже на это… — задумался я.
— Так, может, вернете мне пистолетик, а?
Я решительно покачал головой.
— Не положено… И второй раз вас он не спасет. Если бандит вернется, он будет считать, что пистолет у вас заряжен, и, соответственно, с собой возьмет уже не нож, а что-то посерьезнее, и действия его будут другими.
— И что мне теперь делать? — окончательно растерявшись, подавленно пробормотал редактор.
— Я буду заниматься этой вашей проблемой лично… Я найду его.
— Но вы же… вы же кинолог? Я помню статьи про вас и вашего пса… Кажется, его зовут Мухтар.
— Уже не кинолог… Скажите, а вам не знакомо имя Сафрон Грицук?
— Нет, впервые слышу…
— А прозвище Святоша вам ничего не говорит?
Главред дернулся, будто я в него чем-то бросил, и вытаращился на меня:
— Точно! Вспомнил! Люди говорили, что когда Силантий пошел к концлагерь служить, его Святошей прозвали. Это я уже после войны слышал. Я тогда не придал значения, вдову искал, а сейчас вы сказали, и меня как током прошибло. Вспомнил. Святошей его называли. Но… как вы узнали? Он что-то уже натворил?
Я же в ответ на его вопросы произнёс только то, что и собирался:
— Вот что, Захар Елизарович, я вам советую уехать пока из города. Никому не говорить куда, но быть на связи со мной. А сейчас опишите мне внешность Силантия.
— Да обычная такая внешность. Знаете, про таких говорят — рожа рязанская. Нос картошкой, щеки, что блин, глаза хитрые, все обычного разлива, ничего приметного.
— Негусто, — жевал я губу. — Рост, вес, в чем был одет?
— Вспомнил! — хлопнул себя по лбу редактор. — На нём спецовка была серая. Ну, как у рабочих, только поприятнее выглядела, не такая мешковатая и затертая. Ткань форму держит даже после стирки.
— Серая и форму держит, — задумчиво пробормотал я. — Где-то я такие видел… Не могу вспомнить. Нет же у нас в Зарыбинске заводов и фабрик, где выдают спецодежду?
— Так на мясокомбинате же! — воскликнула Зина. — У меня брат там работает, и я видела их робу.
— Точно! — кивнул я. — Молодец, Зина.
Девчонка от похвалы чуть зарделась и проговорила:
— Если что, Александр Александрович, я тоже могу быть с вами на связи. Мало ли, какие вопросы возникнут у вас в ходе расследования, а Захара Елизаровича не будет. Я по его работе все знаю…
— Как это — не будет? — поправил круглые очочки редактор. — Куда же я денусь, милая?
— Вам прятаться надо… Александр Александрович правильно сказал.
— Никуда я не буду прятаться, Никогда Артищев не прятался, ни во время войны, ни после! — потряс в воздухе указательным пальцем редактор. — Сейчас он напоминал высокопоставленного большевика, выходца из интеллигенции, ставшего красным.
— Ладно… — проговорил я. — Вот как мы поступим. Я к вам в кабинет посажу стажера-журналиста. Он приехал из Сибири, там у них сложно с журналистикой в глухих местах. Будет перенимать опыт, так сказать, владения печатным словом. Ну и устный слог заодно подтянет.
— Зачем мне здесь стажер? Еще и в кабинете? — нервно теребил профессорскую бородку редактор.
Вот, вроде, умный человек, очки носит, а так хочется в лоб его треснуть, чтобы не тупил.
Сообразительная Зина снова стала объяснять.
— Захар Елизарович! Так это же не настоящий стажер! Вы разве не поняли! В Сибири-то и газет нет, наверное, только медведи по улицам ходят, это же Александр Александрович вам своего сотрудника предлагает подсадить в кабинет, — девушка повернулась ко мне и спросила. — Ведь так?
— Все верно… Человек надежный, наблюдательный. Отличник милиции.
— А-а… — удовлетворенно потянул интеллигент. — Вы вон про что… Весьма умно. И мне будет спокойнее. Сотрудник же ваш с пистолетом будет?
— Его сила не в оружии… я же вам говорю, он сибиряк. Только одна просьба, ничего не берите у него из съестного. Если будет угощать — отказывайтесь.
— А что так? — удивился редактор. — Очень невкусно? Или они там вяленую медвежатину только едят?
— Сам не пробовал, говорят, вкусно, но… Не наш гастрономический сегмент, так сказать. Мы к такому не привычны и привыкнуть вряд ли сразу сможем.
— Ой, как интересно! А я бы попробовала! — чуть ли не захлопала в ладоши Зина. — А этот ваш сотрудник… Он молодой?
— Молодой.
— Симпатичный?
— Сибиряк.
— Ой, как интересно… Да ведь, Захар Елизарович?
Эдик подкатил к ГОВД на своей «шестерке» и вышел из машины. Заметив меня на крыльце, он широко улыбнулся и громко сказал:
— Привет, Начальник! Искал меня?
А потом помахал, мол, давай садись ко мне, в машине поговорим.
Я спустился с крыльца и подошел к оперской копейке, что стояла возле здания ГОВД в ряду хилого милицейского автопарка. Раскрыл дверь и кивнул Эдику:
— Прыгай сюда, прокатимся на моей.
— Ого, у тебя машина служебная! А бампер серебрянкой красил?
— А что, видно?
— Да не особо… Сверкает сильно. Тоже так хочу.
— Ну, могу дать контакт.
— Да не надо пока, не до этого, — нахмурился Эдик, садясь в машину.
Я завел двигатель, и мы тронулись.
— Что так? Почему нос повесил? В Угледарске точки накрыли? На спекуляции тебя поймали? БХСС за жабры взял?