— Молодец, если поняла… И что думаешь по этому поводу?
— Ну-у… — Зина опустила глазки, чуть зарделась, а потом выдохнула. — Я-то не против… а вот ваша девушка, мне кажется, будет против.
— Не понял?.. С чего это Алене быть против?
— Не будет? — радостно сощурилась журналистка. — У вас с ней разве не серьезно?
— Серьезно, но при чем тут вообще мы с Аленой? Тулуш-то, смотри, как ради тебя нарядился… Жёних!
— Погодите! А Тулуш тут при чем? — опешила девушка.
— Ну ты же сказала, что все поняла. Свидание, неформальная обстановка, общение. Ну? Только что говорила, что не против.
Я помахал рукой — мол, давай, соображай.
— Так я думала, это я вам понравилась, — хлопала ресницами Зина.
— Так я же с девушкой, — тут уже я опешил.
— Ну вот я и подумала, что вы мерзавец тот еще… — вздохнула Зина. — Но, знаете ли, тянет меня на мерзавцев.
— Саша, — между нами вклинилась Алена, заставив Зину ретироваться за пределы моих личных границ. — Я хочу шампанского. Ты что будешь?
— Я, пожалуй, что-то покрепче, — проговорил я уже громко, не шепча, чтобы услышал главред, ведь это с ним собирался разделить мужской алкоголь, а «газировка» с градусами пусть для девочек будет.
Тулуш сказал, что вообще не пьет по соображениям безопасности. Мол, если выпьет — совсем другим человеком становится. Каким именно — не уточнил, а проверять мы не стали. Он заказал себе яблочный сок с мякотью, больше похожий на фруктовое пюре. Целый графин взял.
— Я бы тоже выпил что-то покрепче, — поддержал меня главред и, повернувшись к официанту, щелкнул пальцами. — А принесите-ка нам, любезный, самый лучший коньяк.
— У нас есть армянский, — болванчиком кивал официант. — Три звезды и пять звезд. Вам какой?
— Я же говорю, самый лучший. Пять звезд несите.
— К сожалению, остался только трехзвездочный.
— Безобразие! А зачем вы тогда мне предлагаете пяти?
— Так положено… Ну так что? Три звезды брать будете или водки лучше? Но водка теплая, холодную всю нефтяники выкушали.
— Какая водка, вы за кого нас принимаете? Несите уже три звезды, — вздохнул редактор, сделав жест пальцами, будто смахивал муху. — И поскорее, пожалуйста. И шампанского бутылку в лед положите.
— Тогда быстро не получится, — честными глазами уставился на Артищева официант.
— Это почему? — снова насторожился главред.
— Лед еще надо будет с морозилки наскрести, отколоть… это тоже время…
— Наскрести? Боже, что за сервис? Несите уже безо льда…
Пока главред препирался с работником общепита, Алена подсела ко мне поближе и щипнула за ребро. Чувствительно так щипнула.
— О чем ты с этой фифой шептался? — стрельнула она гневным взглядом в сторону Зины, которая уже болтала с Тулушем, отвечала на какие-то его простые и одновременно каверзные вопросы.
Я чуть не ойкнул от неожиданного щипка, прихватил ее руку, цепко сжал во избежание новых подобных сюрпризов и заговорщически прошептал:
— Мне нужно кое-что проверить. Поможешь?
— Что?
— Скажи вот эту фразу, которую дома учили, — и я нашептал ей на ухо снова знакомый текст.
— Что это за ерунда? — удивилась Алена. — Я думала, ты шутил дома…
— Так надо, просто повтори… Запомнила?
— Ну да…
— Умничка.
Теперь, чтобы осуществить проверку, которую я затеял, мне нужно было завести речь о литературе. В литературе я разбирался так же хорошо, как старший помощник младшего конюха из Гадюкино. Но Валентин Загоруйко меня проинструктировал и поднатаскал, он был начитанным, и, казалось, не было сфер жизни, в которых бы криминалист не разбирался.
Так как журналистика — сродни литературной деятельности, то сподвигнуть разговор в нужное русло оказалось несложно. Достаточно было вслух возмутиться, что нынешняя школьная программа по литературе не включает в себя изучение иностранных произведений, разве что в хрестоматии представлен отрывок из приключений Дон Кихота, ну и «Старик и море» ребятишки штудируют в старших классах. А ведь есть несомненные жемчужины зарубежной прозы.
— Я вот, например, люблю читать Гюго.
Приговорил это с чувством гурмана. Разошелся, почувствовал себя вдруг литературоведом и знатоком французской культуры, даже хотел сказать, что его роман «Три мушкетера» заслуживает особого внимания, но вовремя вспомнил, что про мушкетеров писал не Гюго, а другой великий французский писатель — Джек Лондон, ну или кто-то типа него, точно уже не помню. И поэтому промолчал.
А теперь был выход Алёны.
— Я согласна с Сашей, — кивала она. — Всю прелесть зарубежной литературы я открыла для себя уже будучи студенткой. Вот послушайте, пожалуйста, позвольте вам зачитать отрывок. Кто угадает, откуда эти строки? Это мое любимое произведение, — и Алена стала декламировать, как заправский чтец.
Вдохновенно и проникновенно, что даже я заслушался, и мне вдруг захотелось почитать эту книжульку, целых несколько секунд хотелось, пока моя девушка читала.
Вы вновь со мной, туманные виденья,
Мне в юности мелькнувшие давно…
Вас удержу ль во власти вдохновенья?
Былым ли снам явиться вновь дано?
Из сумрака, из тьмы полузабвенья
Восстали вы… О, будь, что суждено!
— Великолепно, — захлопал в ладоши главред. — За это надо срочно выпить!
Он стал разливать дамам шампанское, я выдернул пробку из пузатой бутылки и плеснул ему и себе коньячок, который официант даже не удосужился откупорить. Краем глаза наблюдал за реакцией Зины. Та с завистью посмотрела на Алену и еле слышно пробормотала мне на ухо:
— «Фауста» цитирует, хорошая у тебя девушка, Саша.
— А ты узнала Гете? — я сделал вид, что очень удивился.
— Так это был Гете? — нахмурился главред. — Не знал, не читал. И, признаться, не горю желанием знакомиться с такого рода литературой. Извините, Алена.
— Почему не желаете? — изображая любопытство, спросила моя девушка.
— Ну, знаете ли, все эти немецкие философы мне кажутся немного того… На их философии и появился, и вырос нацизм. Нет, после всего, что я пережил, я не приемлю немецкую культуру в любом ее виде, пусть даже в самом безобидном и литературном. Увольте…
— Да никто и не спорит. Никто не заставляет вас читать подобные книги, Захар Елизарович, — вмешался я. — Вы советский журналист, вы пишете для народа, для зарыбинцев, а Гете оставим другим слоям.
— Вот, вот… — радостно кивал Артищев. — Я воевал, вот этими руками огонь тушил, когда дом, где квартировался наш взвод, разбомбили, — он показал обожженные кисти. — Чуть рук не лишился. Но мы победили. Большой ценой и великой кровью, и теперь никто в жизни не заставит меня читать немецкие трагедии… Ну или что там он еще писал? Не знаю…
— А где Тулуш? — спросила Алена, и присутствующие тоже завертели головами.
За столом Салчака не было. А как давно, никто и не понял.
— Смотрите! — ткнула пальцем в сторону сцены Зина. — Он там, он на сцене!
Я глянул в указанном направлении и ахнул. Тулуш стоял посреди сцены, светился полумесяцем улыбки, добрые глазки-щелочки излучали братскую любовь ко всем присутствующим в зале. В руке он держал наполовину выпитый фужер с красным вином. Откуда он его взял, никто не понял. Но такое вино пили за соседним столиком дамы в шалях, которые пришли в ресторан с бородатыми мужиками, похожими на геологов или нефтяников. Ну или просто на сибиряков, я их не отличаю. Видимо, Тулуш заприметил землячков и под шумок свалил к ним на минуту общения. Те по-братски угостили его вином, хорошо хоть, не водкой, ведь мужики за тем столом употребляли именно беленькую.
Тулуш чуть покачивался и громко икнул в микрофон. Блин! Все же и водку он, скорее всего, тоже попробовал.
— Дорогие друзья! — торжественно объявил вокалист ВИА в микрофон, он же по совместительству и ведущий, и конферансье. — А сейчас для своей невесты песню исполнит наш дорогой гость из далекой Сибири. Это песня о том, как может беззаветно и трепетно любить мужское сердце, и как прекрасен закат в лучах пылающей любви.
— Я не поняла? — нахмурилась Зина. — Какой это невесте он собрался петь? У него что, невеста есть? А вы меня с ним хотели свести?
— Невесту зовут Зинаида, — будто услышав ее вопрос, на весь зал продекларировал ведущий. — И сегодня она здесь. В этом зале. Я попрошу ее встать, поприветствуем, друзья, аплодисментами прекрасную даму сердца нашего дорогого гостя. Зина, ну где же вы? Встаньте! Не стесняйтесь!
Народ хлопал, Зина краснела, а Алена шипела на меня:
— Саша, убери его, пожалуйста, со сцены…
— Поздно, — покачал я головой. — Будь что будет…
Зина нехотя встала, народ еще сильнее захлопал, а потом ведущий махнул рукой, обозначая жестом, чтобы наступила тишина. Я замер, да и весь зал замер в ожидании номера. Это точно будет номер, я даже не сомневался.
Тулуш ловко взял микрофон из рук ведущего и достал какой-то маленький предмет из кармана пиджака.
— Что это у него в руке? — с замиранием сердца прошептала Алена.
— Не знаю, — пожал я плечами. — Надеюсь, ничего такого. Предмет маленький, что там может быть? Амулет?
— Это не амулет, — авторитетно возразил Артищев, вглядываясь в сторону сцены. — Это этнический музыкальный инструмент. Варган, кажется, его называют…
Якутские пассатижи! Тулуш будет петь и на варгане играть⁈
Глава 20
— Друзя-а! — Тулуш улыбался и светился, как таежный костерок. — Я по-русски плоха, я спою на своем.
— Давай! — крикнул из-за соденего столика нефтяник-геолог, тот, что был в свитере с оленями. — Пой уже!
— Пой! Пой! — подхватил зал, и Тулуш запел, а я приготовился словить, что называется, испанский стыд, но… не получилось.
Потому что нисколько не стыдно было за пение Салчака. Не ожидал я от подчиненного такой мелодичности голоса, такого глубокого тембра и перекатов. Песня лилась, как древний Енисей несет свои волны, вбирая силу ручьев и ледников Сибирских гор. А потом выходит на равнину уже могучей сибирской рекой — так и голос Тулуша взвился вверх, а потом скатился, будто с горы, и разлился по залу, словно по равнине, наполнив воздух чем-то невероятным, неведомым.