Я двинулся следом, слившись с компанией подвыпивших мужиков, что лениво потянулись на улицу — кто покурить, кто по нужде, ища укромное место за углом в кустах. Сортира в пивнушке отродясь не было.
Я слышал, как Гурьев всё говорил, говорил, заливая в уши отцу медовое словцо. Всё гладко, всё просто, на месте разберёмся, тебе это и труда не составит. Я смотрел на отца и видел, как он сутулится, не хочет идти, как в глубине души не верит тому, как гладко стелет его знакомец, но всё же садится в «двойку» Гурьева.
И тут, словно по сигналу, откуда-то вынырнули те двое. Один — рябой, будто оспой пробитый, второй — с кавказским носом и цепким, прожигающим насквозь взглядом. Они по-хозяйски уселись на заднее сиденье. Я, стоя у стены, укрылся за разномастной толпой мужичков. Даже для маскировки стрельнул у кого-то папиросу. Лениво сунул ее в зубы, но в груди буквально заклокотало. Удивительно, как я не раскусил эту сигарету пополам в тот момент.
Отец оглянулся, губы его шевельнулись, он всплеснул руками. Что-то сказал — возмущённо, резко. Попытался открыть дверь, выйти, но двое на заднем сиденье дёрнули его за плечи. Один мгновенно сунул что-то в бок — не разобрать, нож или пистолет, но своего добились — отец застыл.
Гурьев всё так же ровно, гладко улыбался.
Шины взвизгнули. Машина резко тронулась с места.
Я зло выплюнул папиросу, развернулся, метнулся к своей «Волге». Уже не раздумывал. Всё, что осталось — инстинкт.
Запрыгнул за руль. Завёл мотор и, переключив скорость, втопил газ. Я шёл за ними.
Жигуль Гурьева, издавая натужный вой, рванул вперёд, на удивление резво набирая скорость, будто старое, ржавое корыто вдруг получило второе дыхание. «Волга» еле поспевала, хотя ей положено было бы взять верх. Я вжимал педаль в пол, а в голове ухал набатом один-единственный план: догнать, прижать, выбить из машины и уложить мордой в землю, а там — будь что будет.
Эти ублюдки начнут врать, это понятно. Будут строить из себя честных граждан, случайных людей, которые просто ехали по своим делам. А отец? Что скажет он? Признает, что его забрали силой, или побоится, и его слово утонет в потоке лживых показаний, где будут три голоса против одного? И один из троих — сотрудник милиции, к тому же сынок высокопоставленного полковника. Но плевать. Главное — не дать им уйти.
Преследователи меня заметили. Двести метров. Сто. «Волга» уже было начала сокращать дистанцию, все-таки движок у нее добрый. Но Гурьев знал город как свои пять пальцев. Он нырял в проулки, перескакивал бордюры, уходил в такие места, куда нормальный водитель даже нос не сунет. Машина с хрустом и треском размолола кусты шиповника, пролетела по газону.
Я рванул следом, но, вовремя заметив фонарный столб, вынужден был вильнуть и потерял драгоценные секунды. Чёрт!
Проскочил на красный, распугав пешеходов на зебре, в зеркале заднего вида мелькнули испуганные лица горожан, сжимающих авоськи с хлебом и молоком. Сердце у меня колотилось об рёбра, но времени сожалеть не было. Извините, граждане… действует милиция…
Впереди крутой поворот — Гурьев резко сворачивал, чуть не вынеся боком стеклянную витрину магазина. Я уже шёл за ним след в след. Но он снова вильнул в проулок — и оторвался.
Пока я его нагнал, дома Угледарска уже поредели. Вместо бетонных высоток вдоль дороги сиротливо грудились избушки. Мы вырвались за город.
Куда ты ведёшь меня, гад?
Я видел, как на переднем сиденье маячила фигура отца. Почему он болтается, как кукла с переломанной шеей? Почему не остановит водителя, не вцепится в руль? Ответ пришёл неприятным комом: его ударили. И, скорее всего, вырубили. Жив ли ещё?
Злость хлынула в кровь, обостряя чувства.
Бам!
На очередной колдобине я едва не оставил передний мост, машину дёрнуло, но я не сбавил ход. Мы мчались по грунтовке, и Гурьев ловко объезжал знакомые кочки, я же шёл напролом, не зная местности, и раз за разом попадал в ямы. Дёрнуло раз, другой, кузов скреб по кустикам, а я мысленно молился, чтобы не пробить колесо или картер. Если сейчас что-то сломается — всё. Конец.
— Потерпи, машинка, потерпи… — выдохнул я, торопливо и коротко поглаживая руль после очередного удара, будто Мухтара трепля по спине.
Вдали замаячили руины. Громадный остов заброшенного завода, похожий на высохший скелет исполинского зверя. Окна — пустые глазницы, изъеденные временем стены покрыты подтёками ржавчины, под проломленной крышей торчат рыжие балки, будто сломанные рёбра. Где-то в тени обвалившихся колонн можно разглядеть ржавые силуэты станков, изуродованные десятилетиями запустения.
Машина Гурьева нырнула на территорию. Теперь не уйдёшь, тварь! Я видел, что дорога ведёт только в одном направлении — в мёртвое сердце этого железного кладбища. Выезда другого нет.
Я ворвался следом, и в этот момент раздались выстрелы.
Бах! Бах!
Лобовое стекло с хрустом разлетелось, осыпав меня дождём осколков.
Я ударил ногой по тормозам, мгновенно выжав ход педали до отказа. Машину повело, понесло на щебёнке, колеса размётывали в стороны пыль и камни, а я едва не вылетел в лобовое, судорожно вцепившись в руль, словно в спасательный круг. Гулко ухнуло сердце, и «Волга» встала. В тот же миг я нырнул вниз, на пол. Распахнул дверь, перекатившись, вывалился из машины и укрылся за разломанной бетонной плитой, словно за могильным памятником.
Бах! Бах! Ещё два выстрела — пули со скрежетом прошили дверь. Вот суки! В мою машину стрелять⁈
Я выдернул «Вальтер», рывком снял с предохранителя, загнал патрон в патронник. Пару секунд отдышался, прислушиваясь, и осторожно высунулся из-за укрытия.
«Двойка» стояла чуть поодаль, возле полуразрушенного здания, ржавая, с искорёженным крылом, а рядом с ней трое: Гурьев, рябой и горбоносый. Троица, мать их.
А на земле…
На земле, распластавшись, лежал отец. Суки! Убили⁈ Нет, вижу — он шевельнулся, застонал, попытавшись поднять голову, но Гурьев пнул его прямо по голове. Отец снова упал и замер. Висок залит кровью. Твари!..
Всё-таки я не ошибся — его везли убивать. Но почему не прикончили прямо сейчас? Ответ пришёл мгновенно: чтобы выманить меня. Поняли, что их жертва мне важна, что я полезу за ним, что у меня не хватит выдержки просто сидеть и смотреть, как они добивают его.
— Эй, ты! Робин Гуд! — прокричал Гурьев, нагло сплюнув под ноги. Даже из-за бетонной глыбы я видел его ехидную ухмылку, издалека читал в глазах презрение. — Выйди, поговорим! Тебе нужен наш снабженец? Иди, забирай… Ну? Чего ждёшь? Да не ссы, мы тебя не тронем. Слово даю! Хе-хе!..
Его подельники в голос гоготнули. У рябого в руке тускло блеснул воронёный ствол пистолета.
— Тебе всё равно деваться некуда, — голос Гурьева стал тягучим, липким. — Ты не вылезешь из-за этой плиты незамеченным. Тебе не уйти.
Они не знали, кто я. Не поняли ещё, кто их преследует. Все-таки Гурьев не разглядел моего лица, а может, и вообще не запомнил после той встречи в кабинете Кулебякина, когда я «учил его манерам». Машина у меня тоже без маячков и раскраски. Моя «Волга» примелькалась в Зарыбинске, там ее прекрасно знали, но не здесь. Номера заменены, потому что предыдущие содержали несчастливую «тринадцатку», и я постарался избавиться от этой дряни. Но мало ли чёрных «Волг» в области?
Если сейчас открыть карты, сказать, кто я, эти ублюдки только озлобятся. Попытаются меня прикончить. А потом, не оставляя свидетелей, добьют отца.
Пока они думают, что я просто гражданский, зачем-то увязавшийся за ними, у меня есть шанс. Они хотят выяснить, кто я и зачем мне это всё, чтобы впредь не допускать подобных промахов. А значит, попытаются выйти на разговор. И ещё они понятия не имеют, что у меня ствол.
«Вальтер», о котором никто не знает — это моё преимущество, мой туз в рукаве.
— Ну так что⁈ — снова крикнул Гурьев. — Выходишь? Или тебя выковыривать? Считаю до трех! Не выйдешь, я прикончу твоего корешка, а потом выкурим тебя из-за плиты. Р-раз!.. Два-а!..
Я прищурился.
— Выхожу!
— Вот молодца! — не сдержал радости Гурьев. — Руки в гору — и медленно выходи.
Я натянул кепку поглубже на лоб, сунул «Вальтер» за ремень, за спину, и шагнул из-за укрытия.
— Руки подними, я сказал! — гаркнул Гурьев, вглядываясь мне в лицо.
Я медленно поднял открытые ладони. Шоу начинается. Пошел вперед — шаг, второй, не торопился, будто спокойной своей походкой хотел загипнотизировать противника. Бешено колотилось сердце, но лицо оставалось спокойным, будто я и впрямь шел просто поговорить.
Гурьев довольно прищурился.
— Ну вот и ладушки. А ты, я смотрю, смелый… или дурной?
Увидев, что у меня в руках нет ни ножа, ни палки, троица немного расслабилась, уже мысленно празднуя легкую победу.
Рябой и Горбоносый держались чуть позади главаря, расслабленные, уверенные, что сейчас поставят меня на колени. Выведают все, что нужно, а затем добьют, как подранка — и дело с концом.
Отец застонал, слабо пошевелился.
— Кепку-то сними! — скомандовал Гурьев. — Что ты там прячешь? Морда у тебя знакомая. Ты кто будешь, бедолага?
— Я? Я начальник милиции.
Его улыбка мгновенно сползла с лица. Рябой фыркнул, Горбоносый раскрыл рот.
Но моя рука уже метнулась за спину за оружием. Я рванул его резко, рука взвилась как змея, хватаясь за рукоять и выбрасывая пистолет вперёд.
Гурьев не ожидал. Грохнул выстрел — я ушёл вбок, падая на колено, нажимая на спуск.
Пуля выбила грязь из-под ног Рябого. Тот отшатнулся, но не успел поднять свой пистолет, потому что я выстрелил снова. Уже более точно.
Бах! И на груди Рябого появилось расползающееся чёрное пятно, он захрипел, осел на землю, хватаясь за рану.
Гурьев выхватил табельный из кобуры на поясе под курткой, но я уже перекатился, уходя за разбитый бетонный блок. Грохнули два выстрела, осыпая меня осколками щебня.
Горбоносый бросился в обход, я услышал его быстрые шаги. Он нырнул за кирпичную кладку, что примыкала сбоку, явно намереваясь зайти со спины.