Выбора не было. Я вскочил, сделал прыжок в сторону и снова выстрелил.
Гурьев крикнул, схватился за ногу, упал на одно колено, но тут же поднял пистолет и снова пальнул.
Меня словно раскаленным железом садануло по плечу. Боль вспыхнула мгновенно — пуля прошла по касательной, оставляя горящий след. Но останавливаться было нельзя. Гурьев спрятался за машиной и теперь метил в своего пленника.
Я бросился к отцу, схватил его за плечо, рывком подтаскивая к себе и в сторону. Ушел с линии огня. Но Гурьев атаковал, покинув укрытие, выскочил прямо на меня.
Я всё-таки успел раньше.
Мой выстрел пришёлся ему прямо в живот. Второй пробил горло, артерия брызнула кровью.
Он дёрнулся, зашатался, сделал пару шагов назад, не веря, что его взяли так просто, и рухнул в пыль, разметав руками гальку. Два раза булькнул, ловя ртом воздух, и замер уже навсегда.
Остался последний — Горбоносый. Я медленно поднялся, перевёл взгляд.
Тот стоял в десяти метрах, держа в руках нож. Он не успел добежать до меня и напасть. Притаился, замер, но я обернулся и увидел его.
Глаза чёрные, пронзительные, в них — только ярость и жажда крови…
Он знал, что у меня пистолет, но всё равно решил драться.
— Ну давай, сука! — с акцентом процедил он. — Брось пушку, дерись, как…
Договорить я ему не дал, оставим пафосные битвы для фильмов. Я вскинул «Вальтер», и громыхнул выстрел.
Он замер, медленно посмотрел на себя, на руки, на нож, потом перевел взгляд на меня, будто не веря в произошедшее.
И рухнул лицом в грязь.
Тишина легла на плечи свинцом. Рука нестерпимо болела. Адреналин схлынул и перестал действовать как обезболивающее.
Тишина… Только ветер гуляет между руинами. Только отец хрипло дышит, пытаясь прийти в себя. Только у меня кровь стекает по пальцам, капает на землю — кажется, от этих капель мне слышен тяжелый звон.
Но я победил…
Пыль оседала медленно, будто не хотела тревожить мёртвую зыбь заброшенного завода. Запах пороха смешивался с застарелой гарью и осенней сыростью. Я прислонился к бетонному обломку, дыбившемуся в небо, переводя дыхание. Куртка на левом плече была липкой от крови, но рана оказалась поверхностной — пуля только задела мягкие ткани, я это чувствовал. Главное — отец жив. Я жив.
А вот Гурьев и его подельники лежали неподвижно. Земля впитывала их кровь, а ветер тихо завывал в разбитых окнах цехов.
Нужно торопиться. Нет, я не собирался вызывать наряд, оформлять все по закону. Вряд ли я смогу доказать, что это были бандиты и что меня хотели убить. Папаша Гурьева сделает все возможное, чтобы обелить сынка (однажды, пообещал я себе, доберусь еще и до него). Нет, не услышат, скорее всего, мне грозит срок за превышение должностных. Но когда дело касается моей семьи, у меня свой закон, и снова в тюрьму я не собираюсь.
Я подошёл к «двойке» Гурьева, заглянул внутрь. Ключи торчали из замка зажигания. Как удобно.
Тогда взял за шкирку Рябого, оттащил его тело к задней части машины. Горбоносого — следом. Гурьев оказался самым тяжёлым, но оставшийся адреналин в крови помогал двигаться быстрее и преодолеть ноющую боль в плече. Пусть полежат пока в кучке.
Я нашел неподалёку колодец. Глубокий, бездонный, оставшийся от старого водозабора. В таких местах легко исчезают следы и трупы.
Двое ушли вниз быстро, исчезли в тёмной пасти без звука. Третьего, Гурьева, я сбросил последним.
— Прощай, Хозяин, — пробормотал я, глядя, как его тело проваливается в пустоту, беспомощно всплеснув руками. — Ты убил меня в прошлой жизни, уничтожил мою семью… Но я вернулся за тобой с того света. Счастливого пути в ад.
Я вернулся к машине и, шаря по земле, собрал все гильзы, свои и чужие. Гильзы и пистолеты Гурьева и Рябого отправились туда же, в колодец. Гравий под ногами оказался рыхлым. Несколько энергичных движений ботинками — и следы крови на земле исчезли. Только там, где я пробил горло Гурьеву, пришлось собрать в пригоршню влажную от крови землю и выкинуть всё в тот же колодец.
Жигуль я отогнал и спрятал в руинах. Потом вернусь за ним и уничтожу. Теперь я знаю, как заметать следы. Снова опустив руки к земле, я залепил грязью пулевые отверстия в двери «Волги». Надо будет срочно поменять дверь, и без лишнего шума. Наконец, я сел в машину. Отец лежал без сознания, но дышал ровно. Я похлопал его по щекам.
— Эй, очнись.
Он застонал, слабо приоткрыл глаза:
— Голова… чёрт…
— Ты жив. Это главное.
Он с трудом сфокусировал на мне взгляд, приподнялся на локтях.
— Что… что случилось?
— Тебя хотели убить.
Отец моргнул, помотал чуть головой, будто отгоняя наваждение.
— Чёрт… Да, они… они меня куда-то везли… Я почувствовал удар… дальше — пустота…
Я пристально смотрел на него.
— Ты больше никогда не свяжешься с такими, как они. Понял?
Отец нахмурился.
— Ты кто вообще такой?
— Тот, кто тебя спас. И тот, кто говорит: забудь этот день, забудь, что здесь произошло.
Он прикусил губу, глядя на меня.
— А Гурьев? Его люди?
Я отвернулся к дороге.
— Их больше нет.
Отец долго молчал.
— Ты их…
— Больше они тебя не побеспокоят. Но ты должен молчать. Никто никогда не должен знать, что ты был с ними. Что вообще выезжал за город.
Он смотрел на меня, его лицо побледнело.
— А тебя?
Я сжал руль.
— Ты никогда меня не видел.
— Кто ты?
Я нажал на газ.
— Просто друг. А теперь ты должен рассказать мне все. Как ты связался с этими ублюдками? Почему они хотели тебя убить — и кто за ними стоит…
Отец насупился. Пожевал губу, а потом проговорил:
— Тебе можно доверять?
— А ты как думаешь? — хмыкнул я. — У тебя замечательная жена и сын. Ты о них должен думать, а ты… не ходи больше по кривой дорожке. Договорились?
— Откуда ты знаешь про мою семью? — встрепенулся отец. — Да кто ты такой?
— Я? Я — начальник милиции…
— Что⁈ Я арестован?
— Нет… Я правильный начальник милиции. За людей. Рассказывай, Александр Сергеевич. Я должен знать все, чтобы, в случае чего, подобного не повторилось.
И отец приготовился рассказывать…
Глава 16
Моя «раненая» служебная «Волга» катила по пустынной проселочной дороге в сторону Угледарска. Сквозь выбитое лобовое стекло в грудь бил холодный ветер. В другой момент я бы замерз, но сейчас что-то словно грело меня изнутри.
Отец, сидя на пассажирском сиденье, медленно повернулся ко мне. Его лицо, еще недавно полное горечи и стыда, теперь казалось покрытым тонкой пленкой спокойствия, но за нею будто бы искрилось сожаление и боль. Он начал тихим голосом, почти шепотом:
— Я все расскажу… Как мне вас называть?
— Давай на «ты», — мягко проговорил я. — Меня зовут Сан Саныч, Морозов.
— Как⁈ — встрепенулся отец. — Морозов? Я Морозов! Моего сына зовут Александр, и отчество у него — Александрович!
— Да, — закивал я. — Получается, мы с ним тезки… Ну или, быть может, какие-то родственники. Дальние, просто об этом не знали. Такое бывает, наверное, да?
Отец посмотрел на меня и вздохнул:
— Я точно где-то тебя видел. Не пойму где… а кто у тебя родители?
Мы еще поговорили о возможном родстве, но скоро разговор всё же перешел на то, как Гурьев влез в жизнь Александра Сергеевича.
— Саша, знай, я никогда не был преступником по своей натуре, — рассказывал отец. — Я был человеком старой закалки — старался жить честно, работал честно, решать всё надеялся справедливо. Но жизнь однажды вынесла меня туда, куда я совсем не хотел.
Я слушал, сжимая руль, и сердце билось громко, словно предупреждая, что сейчас я услышу нечто болезненное.
— Я трудился в системе снабжения, сначала на маленьком складе, потом переехали в Угледарск, стал работать в большой организации, где распределялись разные товары, был и дефицит, он расходился по своим. Знаешь, как это сейчас бывает, заведующие складов могли наживаться на том, что исчезало с одного склада и появлялось на другом. А многие товары не доходили до магазинов вовсе, все распределялись на уровне баз горторга. Документы оформлялись по двойным накладным, часто товар могли продать по завышенной цене, минуя установленную государством сетку. И разница, конечно, уходила в карман нужных людей. Я… просто делал свою работу, но закрывал глаза на махинации, ибо против системы идти было невозможно.
Он помолчал немного, как будто заново решая — а невозможно ли?
— Мне просто нужно было кормить свою семью. Но потом появился Гурьев — молодой, хваткий тыловик из УВД. Он увидел во мне надёжного, аккуратного работника, способного вести документацию. Сначала попросили подписать пару бумаг, потом прикрыть нехватку товара в отчётах, потом предложили долю — мол, зачем жить на одну зарплату, когда все вокруг берут. К чему отказываться и становиться в позу последнего рыцаря? А потом — потом дороги назад уже не было. Я понял это слишком поздно. Долго терпел, пока не увидел, что за махинациями скрываются вымогательства и шантаж. Это уже было… совсем другое. Я хотел выйти из игры — поверь, хотел.
Он обращался ко мне, но почти не поворачивался, смотрел вперед и говорил, говорил. Вряд ли обратить на меня взгляд ему мешала именно рана. Но я его не перебивал, и он продолжал рассказ:
— Пообещал, что никому ничего не скажу, лишь бы отпустили. Я даже предлагал, мол, могу уехать, уволиться. Но Гурьев не верил людям — и мне не верил. Для него тот, кто знает слишком много, становится угрозой, потенциальным предателем, и я стал для него таким. И тогда он решил — убрать меня. Ты понимаешь, Саша, в этом лживом мире, если ты внутри, ты должен играть по его правилам, а если уйдешь — либо попадёшь в гроб, либо в тюрьму. Поначалу Гурьев не отпускал меня, даже когда я пытался мирно уйти. Он сделал так, чтобы я остался пленником той грязной схемы, и вскоре я понял: надо было рассказать всё, чтобы спасти себя, чтобы спасти нашу семью. Он не мог позволить себе, чтобы его прошлое всплыло. Сегодня Гурьев позвонил, сказал, что согласен меня отпустить, если мы провернем последнее дельце. Я очень ждал, что мне дадут возможность уйти, и согласился. Но на деле все оказалось… иначе. Получается, что сегодня он должен был меня убить.