Старик вздохнул, словно ему было жаль меня.
— Тогда ступай, начальник… Только знай, назад можешь не вернуться…
На это я не стал отвечать.
— Помоги добраться. Есть транспорт какой-нибудь у тебя? Да хоть мотоцикл или велосипед. Мне до рассвета успеть позарез надо.
Старик молчал, разглядывая меня с прищуром, будто взвешивал на невидимых весах. Я не торопил — знал, что тут давить бесполезно. Наконец, он глубоко вздохнул и потер ладонью лицо.
— Ты крепкий, начальник, спору нет… Но пешком туда не поспеешь до рассвета. Далековато, да и лес ночью недружелюбен.
— Вот и я о том же, — кивнул я. — Дай мне транспорт. Ульянку, говоришь, у тебя украли, а есть еще лошади? Я во дворе видел стог сена.
Старик снова покачал головой, нахмурился.
— Конь-то у меня есть. Яшка пегий. Да вот беда — норовистый он. Чужих не любит, куснуть может, а то и лягнуть так, что костей не соберёшь. Не доверяет никому, кроме меня.
— Это важно, отец… — твёрдо ответил я. — Не могу сказать больше, тайна следствия. Но ты должен помочь. От тебя сейчас зависят жизни.
Он хмыкнул, потёр седую щетину на подбородке.
— Много ты мне недоговариваешь, начальник… — пробормотал он. — Ладно. Придётся рискнуть.
Я с облегчением выдохнул, но тут же добавил:
— И ещё кое-что. Мой товарищ, Глеб, остался у дороги на повороте, его придавило деревом. Надо б его вытащить. Возьми пилу и освободи его. Там наша машина, она заглохла, помощь чуть позже будет.
Старик посмотрел на меня исподлобья.
— А мне-то что? Я людей спасать не нанимался…
— А ту девочку ты хотел спасти? Которая пропала? — в лоб спросил я, сжав челюсть, и голос вышел громче, будто призыв на суде.
Старик осекся, поджал губы.
Я понял, что задел за живое, и продолжил:
— Ее не спас, так сейчас помоги… Жизни людские — это, знаешь ли, самое ценное, что есть на свете.
Его брови изогнулись, он почесал макушку, крякнул.
— Ладно, будь по-твоему, начальник. Уговорил. Но ежели что случится — на мою голову не пеняй.
Я кивнул:
— Глеба вызволи — и там сидите, помощь ждите. А скажи, старина, кто тебе та девочка была?
— Дочка, — еле слышно пробормотал старик. — С тех пор я ее ищу.
— Ясно. Где ж твой Яшка?
— Во, в загоне, — старик махнул рукой. — Только аккуратнее с ним. Говорю тебе — характер у него.
Я вышел на порог. Старик за мной, с его лампой мы прошли за сарай. В загоне в свете керосинки я увидел здоровенного тёмного коня, со сверкающими белками глаз. Он при виде нас захрапел, переминаясь с ноги на ногу.
— Ну, дружок, — пробормотал я, осторожно приближаясь. — Давай с тобой договоримся…
Глава 20
Я осмотрелся. Лесник стоял рядом, прищурившись, и наблюдал за мной и Яшкой. Лошадь била копытом по черной земле, шевелила ушами, явно не доверяя мне.
— Ну-ну, дружище, — пробормотал я, медленно протягивая руку, — не бойся, я свой.
Яшка хрипло фыркнул, попытался дернуть головой в сторону, но я не отступил. Первое впечатление — важная штука. Ни грубости, ни резкости. Спокойно, уверенно. Я аккуратно похлопал его по шее, затем провел ладонью по гриве. Лошадь нехотя, но приняла прикосновение, хоть и все еще держала настороженность.
Старик молча наблюдал, ссутулившись, сжимая в пальцах самокрутку. Я вздохнул. Пора… Поставил ногу в стремя, подтянувшись, плавно сел в седло. Яшка напрягся, повел ушами, сделал пару нервных шагов в сторону. Но я крепко держал поводья, не давая ему сорваться вскачь.
— Ладно, парень, давай договоримся, — шепнул я, наклоняясь к его уху, — ты поможешь мне, а я помогу твоему хозяину — Ульянку найду, когда дела улажу. Ты же скучаешь по Ульянке, да?
Конь снова дернул головой, но напряжение немного спало, когда Яшка услыхал знакомое имя. Я слегка нажал пятками, и он пошел вперед, еще порываясь взбрыкнуть. Но через десяток шагов поддался.
Лесник хмыкнул, потряс головой.
— Эко ты его… — он посмотрел на меня с явным уважением. — Не всякому подчиняется стервец этот. Видать, дух у тебя сильный.
Он залез в карман и вытащил что-то бумажное, пожелтевшее.
— На, — протянул он мне потрескавшуюся фотографию. — Это моя дочь…
Я развернул старый снимок. Девочка в пионерской форме, улыбающаяся, с короткими косичками. Фото было старое, черно-белое и подвыгоревшее, с потрепанными краями.
— Она в лагере была… Давно… — Лесник на мгновение замолчал, глядя куда-то мимо. — Я её жду… А может, и зря… Но ты… если встретишь… приведи домой. Ладно?
Что-то внутри неприятно сжалось. Старик, возможно, уже не в своем уме — вправду ли можно кого-то ждать столько лет. Но фотографию я взял.
— Хорошо, отец. С делаю всё, что смогу.
Лесник посмотрел мне в глаза, кивая, но не говоря больше ни слова.
Я тронул поводья, и Яшка медленно двинулся в ночь.
Ночной лес окружил меня мглой. Луна лишь изредка пробивалась сквозь густые кроны, отбрасывая причудливые тени. Тишина здесь была другой — не умиротворяющей, а настораживающей. Где-то далеко ухнула сова, что-то зашуршало в кустах, но я знал — бояться надо не зверей сейчас.
Ехал вперед, держа направление, указанное лесником. Иногда останавливался и сверялся с картой, подсвечивая полудохлым фонариком. Старался запомнить как можно больше. Ведь скоро фонарик вообще нельзя будет включать, чтобы полностью слиться с ночной тенью.
Заброшенный пионерский лагерь… Он уже был недалеко.
Когда деревья начали расступаться, обнажая огромную поляну, показались первые строения. Темные силуэты корпусов, провалившиеся крыши, пустые оконные глазницы, из которых тянуло будто бы потусторонней чернотой — вот что передо мной предстало. Флагшток на центральной площади согнулся и так и стоял мертвой ржавой рукой, указывающей в пустоту.
Передо мной стояла выщербленная статуя — два пионера с поднятым знаменем. Камень потрескался, лицо одного мальчика совсем стерлось, словно у призрака, а второй, с мраморной холодной улыбкой, будто смотрел прямо на меня.
Яшка захрапел и встал как вкопанный. Что-то здесь не так. Я потрепал его по шее и спешился.
— Спокойно, дружище…
Я шагнул вперед, осмотрется. Под ногами захрустело битое стекло. Вдалеке зашевелилось что-то. Пригляделся — это рваный кусок брезента, накинутый ветром на ржавый рукоход, развевался будто пиратский флаг.
Окинул молчащий лагерь внимательным взглядом. Немые силуэты корпусов напоминали полуразрушенные склепы. На некоторых дверях еще держались таблички — «Отряд 'Орлята», «Столовая», «Спортивный зал». Но и эти буквы уже почти стерлись.
Вдруг порыв ветра заставил скрипнуть одну из дверей строения с надписью «Душевая». Я обернулся. Показалось… или действительно в темном углу мелькнул чей-то силуэт?
Крепче сжал автомат. В этой мертвой тишине даже собственные шаги звучали слишком громко.
Лагерь давно покинут. Но он не пуст, я это чувствовал. Нужно его обследовать.
Привязал Яшку в укромном месте. Нашел для него подходящее в густой чаще разросшегося на территории леса, где ветер не гулял так свободно. Примотал поводья к крепкому стволу осины, похлопал помощника по шее. Лошадь нервничала, фыркала, но не сопротивлялась.
— Жди, дружище. Надеюсь, долго не задержусь, — прошептал я.
Сжимая автомат, я шагнул в темноту, держась тени корпусов, сливаясь с ночью. Все дышало мертвым запустением. Почему лагерь не снесли? Зачем остался здесь этот призрак прошлого?
Двигался аккуратно, обходя обломки досок и битое стекло. Тишина казалась слишком вязкой, будто здесь давным-давно не ступала нога человека.
И тут я увидел свет. Встал и вглядывался в мерцающий желтый огонек. Опять показалось? Но нет, робкие отблески не исчезали.
Свет. Тусклый, неуверенный, но живой. Горел он в окне одного из маленьких приземистых строений. Я подобрался ближе и с трудом прочитал на стене покоробленную табличку: «Медсанчасть».
Я затаил дыхание. Сафрон? Попался, сука…
Подойдя ближе, крадучись занял позицию возле стены, глянул в окно. Стекло мутное, в копоти и пыли, разглядеть что-то невозможно. Но тень там двигалась. Я чувствовал присутствие, кто-то был внутри.
Пальцы сжали цевьё автомата. Приготовился. Рывок, короткий разбег — и я резко вынес дверь. Дерево треснуло, хлопок эхом разнесся по пустым корпусам лагеря. Ворвался внутрь, наставляя ствол на единственную фигуру, сидящую за столом.
— Стоять! — рявкнул так, что воздух колыхнулся.
За столом сидел мужик, и он вздрогнул, уронив кружку. Железная, с облупленной эмалью, она глухо ударилась об стол и покатилась по дощатому полу. Чай разлился, свечи дрогнули, но не погасли. В их свете я разглядел лицо незнакомца.
Не Сафрон.
Совсем не тот типаж. Этому мужику лет сорок пять, неуклюжий, ссутуленный, в потертой куртке. Полуинтеллигентного вида — худощавое лицо, очки с толстыми стеклами. Одет неброско — серая фланелевая рубашка, старые брюки с залоснившимися коленями, старая армейская телогрейка на плечах. Ничего угрожающего. И, судя по выражению лица, он сам жутко меня испугался.
— Ты кто? — резко спросил я, не убирая ствола.
Мужик моргнул, переводя взгляд с дула на меня, потом снова на автомат.
— Меня… Меня зовут Фёдор Алексеевич, — проговорил он с хрипотцой, осевшей от испуга. — Я сторож.
Я сузил глаза, сканируя его.
— Сторож? В заброшенном лагере?
Он кивнул, медленно, как будто сам пытался осознать нелепость ситуации.
— Так ведь это государственное имущество, — объяснил он, нервно поправляя очки. — Надо, чтобы не растащили. Лагерь хоть и не работает, но имущество осталось. Вот меня и оставили тут смотреть.
Я молчал. Врет? Нет. Голос дрожит, но не как у преступника, скорее, как у человека, внезапно оказавшегося под прицелом. Глаза бегают, но не с хитростью, а от испуга.
Я убрал автомат, но бдительности не терял.
— Морозов. Милиция, — представился, наблюдая за реакцией.