У меня зачесались руки заехать ему в морду. Хотя тут же предательски запылали уши от мысли, что он чертовски прав. С Лиз-то я закрутил роман. Я заглушал укоры совести тем, что пока не смог решить, мои приключения в Америке были галлюцинациями, или я физически переносился в иное измерение.
Вальяжно развалившийся в раскладном кресле в окружении помощников, Романовский удовлетворённо крикнул в мегафон: "Стоп. Снято!" Оператор, долговязый лохматый парень в майке и джинсах, оторвался от окуляра камеры, показав ему знак, мол, все получилось отлично. Съёмка очередной сцены — выход молодожёнов из храма под радостные крики массовки — завершилась. Романовский работал быстро, тратил на репетиции и сам процесс съёмки минимум времени.
Люди из массовки, разодетые по моде девятнадцатого века, мужчины в кафтанах или сюртуках, женщины в платьях, укрытые шалями, разбрелись по двору. Серебрянников бросил Альбину, подошёл к Милане, которая играла подружку невесты, и что-то сказал, улыбаясь. Милана счастливо рассмеялась, запрокинув голову.
Задребезжал мой мобильник, я взглянул на дисплей с надписью: "Милана". И сбросил звонок. Когда я связывался с редакцией моего журнала, Михаил Иванович жаловался, что ему приходится объяснять Милане, которая сильно беспокоилась из-за моего исчезновения, что я на особом задании.
Рассмотреть выражение лица Миланы, когда она отняла от уха мобильник, я не мог, но показалось, что она тяжко вздохнула. А я находился совсем рядом с ней, буквально в паре шагов. И сердце пронзила раскалённая игла стыда, что заставляю мучиться её из-за своих подозрений.
— Эй, парни, просыпайтесь! — послышался окрик Федорчука. — Быстренько собрались. Надо все барахло затащить в церковь.
Вместе с Сашкой мы вернулись на двор, подошли к генератору, чтобы разобрать и по частям отнести в помещение храма.
По двору прохаживались люди, кто курил в сторонке, кто пил воду из пластиковых стаканчиков, уставленных на раскладных столиках, или просто балаболил. Монотонный гомон, висящий над площадкой, словно сигаретный дым в дешёвом кабаке, прерывался смачными матерными криками техперсонала. Неразбериха и бардак как всегда были неотъемлемой частью кинопроцесса.
Солнце низвергало на землю мириады наночастиц расплавленного золота. На высоком, будто отмытом, бледно-лазоревом небе растеклись едва заметные ажурные хлопья облаков.
Мы начали разбирать генератор, нагревшийся так, что от него, несло, как от раскалённой печки. Я чудовищно взмок от пота, и представил с вожделением, как вернусь в дом, в котором жил у знакомых, и встану под ледяной душ. И тут же за шиворот упало несколько капель, а на серой плитке начали расплываться тёмные кляксы. Я зябко поёжился и поднял глаза к небу. Облака чуть сгустились, низ окрасился синевой, но солнце по-прежнему жарило так, что нагретый воздух дрожал, как марево.
Уже не капли, а холодные струйки воды начали заливать спину. Лёгкий дождик мгновенно перешёл в стремительно падающий с неба водопад, как будто в небесной канцелярии прорвало плотину. Я посчитал, что ребята бросят работу и уйдут в трейлеры, но они по-прежнему возились с ящиками. Мне ничего не оставалось делать, как утопая по щиколотку в бурлящих потоках, следовать их примеру. Когда, наконец, мы сложили все барахло у входа, я остановился передохнуть на крыльце.
— А, Серёга! — услышал я голос Федорчука. — Все занесли? Слушай, давай дуй в подсобку, душ прими. И переоденься, а то замёрзнешь.
— Во что я переоденусь? — проворчал я.
— Да придумаем чего-нибудь, — бросив на меня быстрый взгляд, махнул рукой Федорчук. — Ты, кстати, верующий? — поинтересовался он вдруг. — То есть, я хотел сказать… — он почесал в затылке, вспоминая о чём-то. — Да, понимаешь, попы требуют, чтобы в ихнем помещении обязательно работали только верующие. Надо, чтобы крест был.
Я расстегнул ворот рубашки и показал ему крестик, который всегда ношу, не снимая. Особенно с той поры, когда пришлось бороться с силами Тьмы.
— У, старинный? — протянул он уважительно, приблизив глаза к моей груди. — Серебряный?
— Дедов крест, — объяснил я коротко.
— Ну, отлично. Одёжу сейчас тебе занесём.
Перешагивая через бушующие водовороты, я добрался до трейлера, где находился душ, и встал под тёплые лёгкие струйки, приятно щекочущие кожу. А когда вышел, вытирая волосы, в дверь постучали, и тут же, не дожидаясь разрешения, на пороге нарисовалась Юля, наш администратор. Не обращая внимания на мою наготу, которую я едва успел прикрыть, она выложила на низкий топчан стопку одежду и спокойно удалилась.
Под барабанный грохот разбушевавшейся за окном стихии, я переоделся, натянув брюки защитного темно-зелёного цвета, которые были мне коротковаты и такого же цвета куртку. Захватив большой зонт, которым заботливо снабдила меня Юля, я отправился в храм. Перекрестившись на пороге, вошёл внутрь и замер потрясённый.
Все стены, купол покрывали живописные фрески. Широкий сводчатый проход заканчивался огромным иконостасом, расположенным в нише, обрамленной каменными арками, также украшенными росписью. Свет, проходя через высокие в два ряда окна, отражался в обильной позолоте окладов икон, рождал в душе приподнятое ликующее настроение. Православные храмы сильно отличаются от храмов протестантских или католических. Католические внушают трепет, страх, делают человека маленьким и ничтожным перед лицом Бога. Православие наоборот даёт человеку возможность стать ближе к Богу, ощущать только душу, не отягощённую телесными оковами.
Царила раздражающая своей неуместностью в таком месте сутолока. Техперсонал устанавливал софиты, отражатели, камеры, микрофоны. На полу, вымощенной плиткой в медно-терракотовой гамме, извивались, словно толстые змеи, кабели.
Перед невысокой ажурной золочёной оградкой, отделяющей иконостас от остального помещения, стояла массовка, разодетая по русской моде прошлого века. Я не удержался от кривой усмешки, когда увидел Серебрянникова в костюме жениха рядом с невысоким худосочным парнем, который играл роль дублёра Альбины для установки фокуса камеры. Ассистент оператора держал рядом с лицом "невесты" флешметр, замеряя уровень освещённости.
Сама Альбина, явно не озабоченная мыслями о предстоящей работе, блуждала по помещению, осматривая роспись, будто оценивала стоимость, находясь в модном салоне. Я поморщился, когда она остановилась около огромной, во всю стену, фрески, изображавшей оплакивание Христа, и потрогала поверхность наманикюренным пальчиком.
— Борюсик, а нам Бужбецкий эту картину-то предлагал? — её голос грубо прорвал священную тишину.
Романовский, стоявший поодаль, вздрогнул, на миг растерявшись от совершенно неприличной бестактности супружницы.
— Нет, дорогая, не эту, — объяснил он спокойно. Оказавшись рядом, деликатно взял её под локоток, и отвёл от стены подальше.
— Да? А я бы хотела купить такую. Ничего так. Стильно, — добавила она, зевнув, чем вызвала у меня нескрываемое отвращение и желание треснуть её по башке.
Мне на мгновение показалось, что Альбина начнёт капризно требовать от мужа, чтобы тот приказал соскрести фреску со стены и увёз в качестве сувенира.
— Казаков? — я обернулся на звук тихого, но требовательного голоса, заметив рядом Морозова, невысокого солидного мужчину в тёмных брюках и светло-сером жилете поверх водолазки. Аккуратно подстриженная бородка на его округлом лице с высоким лбом, и очки в тонкой металлической оправе больше подходили профессору университета, чем бригадиру техников. — Пошли, поможешь камеру установить. Ты ведь в технике смыслишь?
Я кивнул, наблюдая краем глаза, как Альбина "приценивается", дотошно рассматривая большой подсвечник на бронзовом основании, установленный в арочном проходе, рядом со стеной, отделанной резным красным деревом.
— И как земля носит эту курву, — в сердцах произнёс Морозов себе под нос, и незаметно перекрестился. — Надо быстрее здесь закончить, пока она весь храм не разнесла, — добавил он едва слышно.
Вместе с техниками я помог собрать тележку для установки камеры: закрепить колеса на кронштейнах, которые потом затянули блокировочными зажимами. Затем к центральной части привернули два сиденья на разной высоте. На штативную головку, закреплённую на телескопическом пьедестале, установили кинокамеру. Затем начали монтировать софиты и отражатели.
Мы провозились часа два, пока первый помощник Романовского репетировал с Серебрянниковым и актёром, изображавшим священника в золотом облачении, сцену венчания.
Когда мы, наконец, закончили монтаж, главный оператор Прозоров, придирчиво обследовав собранную технику, подошёл к Романовскому. Услышав его отчёт, главреж, с напряжением следивший за передвижениями жены, вздохнул с облегчением.
Даже не взглянув в объектив камеры, Романовский взмахнул рукой, обозначая начало съёмки. Сделав технический дубль, он подозвал Альбину, и, поставив её рядом с Серебрянниковым, снял сцену. Через полчаса все уже завершилось. Я ощутил сильное разочарование — убить полдня на установку оборудования, чтобы через полчаса работы вновь начать все разбирать.
Мы открутили камеру от штативной головки, сняли сиденья, и Морозов указал мне вывезти тележку из храма. Оказавшись на крыльце, я выпрямил натруженную спину, и в то же мгновение инстинктивно заслонился ладонью, сложив козырьком. Когда глаза привыкли к яркому свету, у меня перехватило дыхание. На фоне нежных, как лебяжий пух, облаков на бледно-лазоревом шёлке неба проступала двойная радуга: нижняя дуга поменьше, и сверху над ней более яркая вторая.
— Что встал, как пень? — грубый пинок вернул меня с небес на землю.
На крыльцо вместе с Романовским выплыла Альбина, по-хозяйски оглядывая двор перед храмом. Только сейчас я обратил внимание, что площадь была перекрыта крест-накрест мостками. Хотя ещё час-полтора и на палящем зное все лужи, в которых сейчас резвились солнечные лучи, высохли бы.
Подобрав платье, Альбина осторожно двинулась в сопровождении Романовского по доскам. И на миг я со злорадством представил, как она оступается и падает в лужу. Но когда они проходили мимо фонтана, произошло странное. Внутри чаши из серого резного камня что-то зашипело, забулькало, и вверх метров на двадцать ударил тёмный бурлящий поток. Низвергнувшись всей массой вниз, он мгновенно превратил Альбину в грязевой столб.