— Ах, да, забыл сказать. Офис окружного прокурора вызывает вас свидетелем по делу Гедды Кронберг. Я — обвинитель на этом процессе. Буду добиваться смертной казни.
— А о чём я там буду свидетельствовать? Я вообще не в курсе.
— О личной неприязни, которую она питала к вам. О тех днях, которые вы провели в тюрьме. О мучениях на электрическом стуле. Я читал ваши статьи. Это потрясающе.
— Спасибо. И да, вот ещё что, мистер Макэлрой. Среди тех улик в банке вы не нашли портфеля? Из светло-коричневой кожи. Это мой портфель, и он мне очень нужен.
— Портфель? — он нахмурился. — Не припоминаю. Там была крупная сумма денег?
Холодок пробежал по моей спине. Неужели кто-то всё-таки умыкнул бумаги Стэнли? Как же мне спасти Лиз? Damn it!
— Нет, лишь документы. Но важные.
— Ясно, мистер Стэнли… э…э можно я буду звать вас Кристофер? — я кивнул. — Хорошо. Я постараюсь отыскать ваш портфель.
Вернуться к содержанию
Глава 17. Prisoner love (Пленник любви)
Макэлрой не обманул — на следующий день, ближе к вечеру, ко мне в клинику заявился неприметный худющий парень в потрепанных джинсах, темно-серой куртке и кепке. Принёс объемистый пакет, упакованный в плотную коричневую бумагу, перевязанную лохматой бечевкой и проштампованный сургучом.
Это обрадовало и испугало одновременно. И когда парень ушел вместе с подписанной мною официальной бумагой, я долго ходил вокруг стола, как лиса вокруг курятника, посматривая на лежащий там пакет, не решаясь его вскрыть. Протягивал руку и отдергивал, будто там свернулась в клубок королевская кобра — самая ядовитая змея в мире. Мое буйное воображение разыгрывалось, и рисовало жуткую картину: стоит развязать бечевку, как прогремевший взрыв разнесет меня на куски.
Но жгучее любопытство пересилило страх, дрожащими пальцами я сломал сургуч, развязал бечевку и, затаив дыхание, заглянул внутрь. Открывшийся взору светло-коричневый кусочек поверхности немного успокоил. И через пару мгновений я уже держал в руках портфель. Ликование, немыслимая радость затопила душу, как половодье по весне. Захотелось орать и петь, будто получил на день рождения шикарный подарок, о котором давно мечтал.
Все было целым и невредимым: альбом с вырезками, записные книжки, гроссбух, исписанный тайнописью мексиканских индейцев.
Но радость сменилась сожалением и досадой — придётся отдать это сокровище мерзавцам, которые похитили Лиз. И тут на ум пришли слова Люка Стоуна: "ты же можешь сделать копию". Конечно, могу! Надо немедленно покинуть клинику, вернуться домой и заняться пересъемкой. Но врачи не отпустили меня. И это была плохая новость. Хорошая оказалась в том, что по первому же моему требованию в палату принесли отличный фотоаппарат, да к тому же зеркалку с шикарной оптикой (а она почти не изменилась за полвека) Contax-S, чем-то смахивающий на фотоаппарат "Киев", которым я снимал в детстве. "Тушка" под дорогую кожу, ребристая и приятная на ощупь, объектив от фирмы Карла Цейса, круглые блестящие ручки установки диафрагмы и выдержки. Так что освоить, а скорее просто вспомнить, мне удалось быстро.
И самое главное, что обрадовало больше всего — несколько лет назад, кажется, в 48-м году компания "Поляроид" выпустила фотокамеру моментальной печати. Стоили эти аппараты безумных денег, но для меня, национального героя, такую штуку предоставили без проблем. Теперь я мог оценить сразу результат своих усилий, не ошибиться в установленной выдержке и диафрагме.
Не зная отдыха, я переснимал документы Стэнли. Прерываясь только на еду, которую глотал, не замечая, да короткий, беспокойный сон. Так что почти перестал ощущать разницу между сном и явью. А в своих кошмарах мне виделись шпионы, наёмные убийцы, проникавшие ко мне через дверь, окно и чёрт знает, как ещё, пытаясь убить меня и умыкнуть "мою прелесть". Выглядел я, наверно, странно. Склонившись над очередной страницей, целился в неё из анахроничного винтажного аппарата, щелкал. И через минуту рассматривал проступающие на фотобумаге закорючки.
Странно, но Антонелли не появился в клинике ни на следующий день, ни через два дня. И когда я окончательно смирился с мыслью, что итальянец лежит в тюремном морге со сломанной шеей или дыркой в спине от заточки, тот возник на пороге моей палаты. Смотрелся шикарно, вылитый Марлон Брандо в фильме "Дикарь", где тот играл бесшабашного байкера. Чёрная кожаная куртка, или "бомбер" — такие штуки шили специально для американских пилотов бомбардировщиков во Второй мировой. Ярко-синие джинсы, чёрная водолазка, демонстрирующая красивый рельеф грудных мышц. И огромные, на пол-лица, непроницаемые солнцезащитные очки, из-за чего Франко смахивал на Терминатора.
Но когда Антонелли снял этот неуместный для осени аксессуар, я понял, почему мой друг решил поиграть в киборга-убийцу. Верхняя часть лица опухла и была весёленького радужного цвета. Продрал мороз по коже, когда я увидел это.
— Привет! — сказал Франко спокойно. — Как чувствуешь себя?
— Отлично.
— А по роже и не скажешь.
— Ты на свою посмотри, — парировал я. — Дон Корлеоне хренов.
— Кто? Чего мне на мою смотреть, для меня это привычное дело.
Сняв куртку, Антонелли аккуратно повесил её на спинку кресла, любовно разгладил и ласково похлопал, как породистого жеребца. Уселся, положив ногу на ногу. Достал початую пачку с золотым прямоугольником, увенчанным короной — марку "Честерфилд". Эти сигареты рекламировали все, кому не лень — от Грегори Пека, комика Боба Хоупа, до Фрэнка Синатры и Джо Димаджио. Особенно осточертел мне образ белозубого Рональда Рейгана, будущего президента США и могильщика Советского Союза, предлагающего покупать эту отраву, как лучший подарок на рождество друзьям.
Выпустив сизую струйку дыма, Франко понаблюдал, как она расплывается в цветок лилии у самого потолка, и только потом перевел на меня магический взгляд каких-то совершенно неуместно ярких и немыслимых в своей голубизне глаз.
— Тебя копы э…э…э пытали? — поинтересовался я.
— Н-е-е-е-т, — протянул он, сузив глаза, будто пытался четче рассмотреть своих врагов, и от этого взгляда реально хотелось скрыться, как от красного кружка лазерного прицела оптической винтовки. — У них другие методы. В комнате для допросов включили отопление на полную мощь, а когда я попросил воды, принесли пару бутылок рутбира.
— Заботливые.
— Угу. Забота — первый класс. Когда мне припёрло в сортир, они сказали, что нет — сиди, пока не расколешься. А потом с мокрыми штанами бросили в камеру. Ну, а там меня уже обработали. По полной. Но всё оказалось не так просто. Кажется, я сломал кому-то руку.
— Или шею? — подхватил я.
— Возможно, и то, и другое, — хмыкнул Франко, но как-то совсем не весело, и задумчиво добавил: — Но все равно они меня отпустили. Признавайся! — он шутливо ткнул в меня длинным указательным пальцем, как кольтом. — Твоя работа?
— Ну, да. Ко мне приходил Макэлрой. Нынешний помощник окружного прокурора. Я попросил его освободить тебя.
— А, этот "pezzo di merda" (кусок дерьма — итал.). Заявился ко мне в Райкерс (тюрьма предварительного заключения, находится на острове) и сказал, если не признаюсь, что участник банды, которая грабанула банк, они кинут меня в общую камеру к мексиканцам. И там я пожалею, что вообще родился на свет.
— И что?
— Что-что? Сказал ему, что латиносы лучше, чем его "faccia da culo" (лицо как задница — итал.). А он расхохотался и предупредил, что мне стоит подумать о собственной заднице, которую могут поджарить на "Старине Спарки".
— Вот не могу понять, твою мать, — я реально разозлился. — Ты же вообще не причастен. Почему они вообще тебя арестовали?
— А что тут непонятного? Потому что я — "грязный итальяшка", "белый мусор". Этого достаточно. Кто-то же должен был ответить за шесть трупов? А я вовремя подвернулся. Помнишь дело Сакко и Ванцетти? Да где тебе. Ни хрена ты не помнишь, — махнул рукой и очень точно запустил в окно окурок.
Тот пролетел по красивой дуге и спланировал в щель, что я оставил между рамами.
Слова Франко задели до глубины души, хотелось описать в ярких красках, что историю итальянских анархистов, которых мифологизировали в Союзе, знаю наизусть. Их именем называли улицы, санатории и фабрики. И фабрику, которая выпускала карандаши.
— Почему же. Хорошо помню. Их обвинили в ограблении кассира и его убийстве. Казнили на электрическом стуле. Все свидетели, которые пытались обеспечить им алиби, были итальянцами, поэтому присяжные им не поверили. А свидетели обвинения путались в показаниях.
— Вот! — Франко поднял вверх длинный указательный палец, загнул его, словно упирался им в спусковой крючок кольта. — А чего ж ты тогда удивляешься? Правда, Макэлрой сам пришёл ко мне, сказал, что моё алиби подтвердилось. И даже извинился. Впервые! Наверно, потому что он — ирландец.
— И чего? — не понял я.
— Мдя, здорово тебя шандарахнуло, что ты забыл об этом. Вы ирландцы тоже "белый мусор". Как и мы служите Папе Римскому. А он управляет из Ватикана всеми католиками, как марионетками.
Вначале слова Франко показались бредом, но потом я вспомнил, что это действительно так. Основная религия в США была протестантизм. А к католикам итальянцам, ирландцам они питали недоверие и неприязнь. Впрочем, не только из-за Папы Римского. В начале века в Америку хлынул поток эмигрантов — из Италии, Ирландии. Те, кто выжил и доехал живым, пытался обустроиться в "свободной" стране, но та приняла их настороженно и постаралась выкинуть на помойку. Ну а те, кого делают изгоями, обычно сбиваются в стаи, банды, начинают грабить и убивать. Не всё, конечно.
— Слушай, у меня созрела офигенная тема для статьи. Америка — "плавильный котел", в котором можно свариться живьем.
— Не парься. Никому это не нужно, — пробурчал Антонелли, но по легким морщинкам, разбежавшимся от уголков глаз, я понял, что он благодарен за эти слова, хотя и не верит, что реально можно что-то изменить. — Тебя и так считают комунякой, агентом Москвы, красным придурком, а тут еще будешь за всякий сброд заступаться.