— Секундантов мы, пожалуй, отпустим, — усевшись на корме, громко произнес офицер. — Но вы, господа, будете обязаны свидетельствовать на суде.
Задержанные сидели, насупившись, и ничего не отвечали. Тем не менее командир стрелков продолжал, обращаясь уже непосредственно к Бутурлину:
— А вы, господин лоцман, как зачинщик, пойдете в тюрьму! И молите Бога, чтобы дело закончилось отправкою на галеры. Оттуда вас, может быть, выкупят. Если найдется, кому.
Никита Петрович тоже молчал — а что было говорить-то? Тем более переживал: все же выходило, что он подставил своих друзей, единственных друзей в Ниене! Да, получалось так… Но все же, все же! Что же за сволочь этот Фриц Майнинг!
Впереди показалась пристань, за нею — верфь с остовами недостроенных фрегатов, лес мачт, дома и торговые склады. Баркас мягко стукнулся о причал левым бортом.
— До встречи на суде, господа мои! — приподняв шляпу, офицер галантно простился с секундантами. С Бутурлиным же разговор был другой.
— А вам — сами знаете, куда, господин лоцман. В нашу гостеприимную городскую тюрьму! Здесь недалеко, совсем-совсем рядом, в крепости.
В крепости… Вот то-то и оно, что в крепости. Оттуда не убежишь, нечего и пытаться.
Крепость Ниеншанц была основана на Охтинском мысу королем Швеции Карлом IX еще во времена Смуты, в 1611 году, на землях, отнятых у России. Еще лет за триста до этого примерно на этом же месте стояла древняя крепость Ландскрона — «Венец земли», в дальнейшем до основания разрушенная новгородцами. В середине шестнадцатого века дьяк Иван Выродков, инженер и фортификатор Иван Грозного, заложил на этом месте русский городок под названием Невское Устье, которое и послужило основой городу Ниену, когда невские земли вновь отошли к Швеции.
Четырехугольник с грозными бастионами. Несколько десятков артиллерийских орудий, почти полтысячи солдат — поди, возьми! Главные ворота Ниеншанца выходили к Охте, через которую был перекинут неширокий мост, связывающий крепость с центром города. Вот через эти-то ворота задержанного и ввели на просторный двор, застроенный караульными помещениями, амбарами и жилыми домами. В подземелье одной из угловых башен и располагалась тюрьма.
— Долго сидеть не придется, — принимая узника, успокоил дородный усач-сержант. — Завтра-послезавтра уже суд. Господин Линдберг, судья, откладывать дела не любит. Ежели какое простое дело — чего ж с ним тянуть? Или, как говорят, у вас, у русских — выводить канитель.
Ишь ты, вот еще — знаток русского языка выискался! Бутурлин невольно улыбнулся:
— Еще у нас говорят — «наводить тень на плетень» и «откладывать дела в долгий ящик».
— Как-как? — искренне заинтересовался стражник. — В какой такой ящик?
— Ну, заводи уже, — офицер недовольно скривился. — Давно уже обедать пора, а мы тут возимся. Да! Вот его шпага… вот кошель…
— Что же, пошли. Нам с тобой, брат, в Карлову башню.
Подмигнув задержанному, сержант поправил на голове шляпу и, прихватив с собой двух дюжих солдат с алебардами, повел узника по длинному и полутемному коридору, освещенному лишь чадящими факелами. Под ногами прошмыгнули крысы, и это было хорошей приметою — значит, узников, худо-бедно, кормят. Впрочем, судя по словам доблестного тюремного стража, Бутурлину долго задерживаться в тюрьме не придется. Что и хорошо! Не особенно-то здесь и приятно.
— Сюда… Стоять. Лицом к стене. Ага…
Сержант зазвенел ключами. Что-то лязгнуло…
— Заходи, друг! Приятного сидения… ха-ха!
Хлопнув узника по плечу, стражник захлопнул тяжелую дверь. Замерев на пороге, Никита Петрович вежливо поздоровался с сидельцами и сделал шаг вперед:
— Ну, и куда тут упасть можно?
Двое нахрапистого вида мужичков, азартно игравших в кости, разом обернулись:
— А вон, в угол. Где солома, ага. В кости играешь, уважаемый?
— Играю, да нынче не на что, — угрюмо отмахнулся лоцман.
— Как не на что? — игроки переглянулись. К ним еще прибился и третий — вертлявый, голый по пояс, тип с бритой наголо головой и физиономией висельника. Все тело его было покрыто татуировками. Какие-то корабли, сисястые красотки, кружки-бутылки и прочее.
— Вон, у тебя, господин хороший, камзол-то какой, а! Поди, пару талеров стоит, ага?
Подскочив к Бутурлину, вертлявый нахально пощупал пальцами рукава камзола, и самом деле, отнюдь недешевого: а что поделать, времена такие — по одежке встречали!
— Добрый, добрый камзол, — поцокал языком висельник. Что-то в нем было… не то чтоб уж очень опасное, скорее — гадливое, как у мелкого беса. Говорил «бес» то по-шведски, то по-немецки, а то и по-русски — запросто. Правда, по-русски — с заметным акцентом.
— Коли играть не хочешь, мил человек, так мы камзол твой и так заберем. А ну, сымай!
Вертлявый бес схватил Бутурлина за ворот… и тут же получил то, на что и нарывался — смачный удар в ухо!
Отлетев от удара в угол, висельник завыл и, выхватив нож, бросился на обидчика:
— Пар-р-рву! Пар-режу-у-у!
Ох, какого он пытался нагнать страху! Выпучил глаза, орал… а ножом-то размахивал зря… Не надо бы так, это ж тебе нож, а не сабля. Да этот лысый черт — не татарский мурза Касим-бей, знаменитый воин, с коим как-то схватился Никита Петрович где-то под Желтыми Водами не на жизнь, а на смерть. Вот тогда да, могло и нехорошо для Бутурлина кончиться… а здесь же…
Молодой человек давно уже углядел, с чего сей бритоголовый хмырь такой храбрый. Поддержка у него имелась, ага, уж как же без этого? Вон те двое, с игральными костяшками…
Обманное движение — дестреза! — влево… Удар лысому по руке… Так… отобрать нож… и — левой рукой — в скулу! Получи, сволочина!
И сразу же, отправив незадачливого беса обратно в угол, Никита подскочил к игрокам… одному сразу же сунул ногою в нос, второго схватил за шею, приставив острие только что отобранного ножа к горлу.
— Мне терять нечего. Сунется кто, задавлю гниду!
Все эти слова молодой человек произнес без особой угрозы, спокойно. Правда, в синих глазах его сверкнула смерть. Бутурлин все же был человек служилый, и в воинском деле толк знал, иначе давно бы сложил буйную голову где-нибудь под Москвой или в дальних южных степях, гоняясь за разбойной сволочью поганого крымского хана.
Захваченный — круглоголовый, с окладистою бородою — засипел, дернулся.
— Цыц, борода многогрешная! — зло охолонил его Никита Петрович. — Дернешься — головенку оттяпаю враз, не сомневайся.
— Да я не и сомневаюсь, мил человек, — бородач, похоже, не особенно испугался, видать, привычный был ко всему. Так, ясное дело — лиходей-разбойник!
— Я просто спросить хочу, можно?
— Ну, спрашивай, — Бутурлин не спускал глаз со всех остальных. Впрочем, из всех сокамерников какую-то угрозу представляли, пожалуй, только эти трое — игроки и лысый.
— Ты где, мил человек, так воевать научился?
— Где, спрашиваешь? — не ослабляя хватки, лоцман сплюнул на пол. — Да много где…
— У Португальца он учился, — бросил кто-то в углу. — Я точно помню.
— У Португальца? — как-то расслабленно пробормотал бородатый. — Так что ж ты раньше-то молчал, человече? Ты его знаешь, что ли?
— Сеньор Жоакин Рибейруш — мой друг! — молодой человек гордо выпятил грудь.
— Так он и наш друг, — как-то весело и совершенно по-доброму рассмеялся бородач. — И друзья наших друзей — наши друзья. Так что, друг? Выпьем за знакомство… да хорошенько закусим! А все обиды забудем, ага…
— Забудем, допустим… — хмыкнув, Никита Петрович убрал нож. А куда было деваться? Из сложившейся ситуации как-то надо было выходить. Иначе… Иначе долго тут не продержишься — дашь слабину, задремлешь… и все.
Так уж доверять ушлым сидельцам Бутурлин, впрочем, не собирался, ухо держал востро. Выпили — да, водки из серебряной фляги, закусили холодной телятиной, луком с яйцами да краюхой хлеба.
— Ты ешь, ешь, — смеялся бородатый — звали его, кстати, Карпом. — Закусывай. И глазьями-то не зыркай — теперь уж не убьем! Коли ты у самого Португальца в дружках. Так ты лоцман, выходит?
— Лоцман, лоцман.
Карп вдруг стал серьезным:
— Тогда у нас, у всего опчества, к тебе предложенье будет.
О как! И у этих тоже — предложение! Никита Петрович хмыкнул в рукав:
— Медью свейской торговать предложите? В обход таможни.
— Не токмо медью, — неожиданно улыбнулся бородатый лиходей. — Медь — как пойдет. Главное, с нашей стороны, чтоб товар обычный, с вашей, тихвинской, ярмарки. Деготь, пенька, поташ.
— Поташ? — тут и Никита расхохотался.
— Да хватит тебе ржать-то, — обиженно протянул Карп. — Да — поташ. Оно ведь кажется, мелочь. Но ежели этой мелочи много да беспошлинно… Сговоримся?
— Подумаю. Ежели отсель не на галеры выйду.
— А и на галеры, так что с того? — бородач хмыкнул и махнул рукой сотрапезникам — чтоб дали флягу. Те, хоть и побитые лоцманом, особой вражды нынче не проявляли… хотя и радушия — тоже.
— Главное, чтоб живым, — сделав долгий глоток, вполне справедливо заметил разбойник. — На галерах-то в шиурме, знаешь ли, тоже люди. И в профосах-палачах — люди же. Сбежать, поди, можно. Лишь бы не казнили тебя, мил человек.
— А что, могут? — молодой человек невольно напрягся. — Я ж никого не убил!
— И что с того, что не убил? Тут уж как судья. Как кости лягут… Кто у тебя судья-то?
— Не ведаю точно, — Бутурлин почесал затылок. — Какой-то Линдберг.
— Карл Линдберг?! — прощелыги разом переглянулись.
Карп покачал головой:
— Тогда, верно, зазря мы с тобою сговариваемся. Законник Карл может и в петлю. Запросто!
— Какой-какой Карл?
— Законник, — спокойно пояснил второй игрок — Лазебя. — Прозвище у него такое. За то, что не договоришься. Никак. Хотя… иногда и там — как кости выпадут. Вообще, он педант — есть такое шведское слово. Вдовец. Любит свою дочку, а больше — никого.
За разговорами не заметили, как за решетчатым оконцем под самым потолком поплыли зыбкие вечерние тени. Все ж август, хоть еще и тепло, а белые ночи закончились, темнело быстро.