Наконец, ближе к ночи, узники угомонились. Кто-то уже храпел, а кто-то принялся есть — у кого что было. Невысокого росточка мужик с окладистой бородой даже угостил Никиту краюхой заварного хлеба и кусочком сала. Угостил от чистого сердца — это было видно — и лоцман не стал отказываться, тем более кушать-то хотелось.
Молодой человек уселся на соломе, вытянув ноги — жевал сало, думал. Если смотреть правде в глаза — надежда на помощь капитана городской стражи была довольно слабенькой. Ну да, сговорились о выгодном дельце — и что? Чем рисковать, вытягивая Бутурлина из тюрьмы, господину Фельтскогу куда проще сговориться с каким-нибудь другим лоцманом или толмачом-переводчиком. Да, наверное, это проще. На первый взгляд. Однако ж, ежели с другой стороны посмотреть — коль все было бы так просто, так капитан давно б отыскал нужного человечка, не присматривался бы к Никите Петровичу… Да, да, похоже, швед заранее присмотрелся к тихвинскому лоцману, порасспросил кое-кого, а потом уж и подошел.
Доев сало, узник вытянулся на соломе, заложив за голову руки. Не спал, все так же и думал — упорно лезли в голову разные мысли. Конечно, капитан мог бы помочь… если риск вызволения Бутурлина из темницы многократно меньше будущей выгоды. Ежели особо напрягаться не надо, так почему б узника и не освободить?
Ага, не надо — как же! Тут вон какие стены, да восемь десятков орудий, да гарнизон в полтысячи человек! Это и хорошо, что полтысячи. Неужто среди такого сонмища народу у капитана Фельтскога да не отыщется какого-нибудь доброго знакомца, да не простого, а при должности? Ну, может, и не отыщется… или не захочет капитан в такое гиблое дело впрягаться, да и отрок тот, Флориан… можно ли ему вообще доверять? Может, он не думал никого искать, оно ему надо?
Тогда надо надеяться на себя. Только на себя, коли больше никто не поможет. Притвориться сломленным. Идти на казнь, понурив голову и едва волоча ноги. А потом, улучить момент и… Лучше — у виселицы. Она ведь на стене. Оттуда и спрыгнуть. Ежели повезет — прямо в Неву или Охту. А не повезет, так… Один черт — лучше уж так, чем в петле болтаться!
Думал Бутурлин, думал, пока не смежил глаза… И проснулся от окрика!
— Лоцман! Живо на допрос!
Какой еще допрос? Ведь уже и приговор подписан… Никита Петрович очумело заморгал, машинально закрываясь рукой от дрожащего света факела. А! Может быть, здесь еще один лоцман имеется?
— Ты, ты! — тюремный страж поднял факел повыше. — Чего моргаешь? Руки за спину… Шагай!
Один из тюремщиков ловко связал лоцману руки. Все, как положено, ага… Повели. Пошли по гулкому коридору. Запрыгали по стене рыжие отблески пламени. Пахнуло свежестью… Почти беззвучно — видать, хорошо смазали гусиным жиром — поднялась решетка. Распахнулась дверь.
Узника грубо вытолкнули на улицу.
— Шагай!
Интере-есно… Что же они, ночью казнить будут? Впрочем, светало уже. Где-то на востоке, над Русью, занималась заря, окрашивая золотисто-алым синий край неба. Висевшие в небе месяц и звезды уже посветлели, совсем по-утреннему…
— Сюда!
Снова башня. Массивная, обитая железными полосками, дверь. Небольшое помещение, судя по развешенным по стенам оружию и пирамиде алебард в углу — караулка. В бронзовом подсвечнике тускло чадили сальные свечки. Перед столом, на колченогом стуле, устало вытянув ноги, сидел… капитан Фельтског!
— Йохан! — узнав, обрадованно воскликнул Бутурлин.
— И тебе не хворать, Никита Пьетровитч, — швед весело оскалил зубы, крепости коих, верно, позавидовала бы и лошадь. Щекастое, похожее на брюкву, лицо капитана сейчас показалось Бутурлину таким милым и даже родным и близким!
— Развяжите его, — распорядившись, гере Фельтског поднялся на ноги и, похлопав узника по плечу, добродушно бросил: — Пошли.
Они покинули Ниеншанц не через главные ворота — в башне имелась небольшая дверца. Через нее и вышли.
Светало. По берегам реки узкой полоской стелился туман. В светлых сполохах утренней зорьки перламутром сверкала Нева. Тихо шумел камыш, шуршали волны. Йохан шагал не торопясь и, похоже, совсем не опасался погони. Наоборот — вскоре и вообще остановился. Обернулся, и, сняв шляпу, помахал ею часовому. Потом ухмыльнулся, скосив глаза на своего спутника, и махнул рукой:
— Идем… Не, нам не к мосту. Вон, лодочка.
И впрямь в камышовых зарослях неподалеку дожидался небольшой челн с каким-то неразговорчивым типом на веслах. Завидев беглецов, гребец не сказал ни слова, лишь развернул лодку…
Поплыли. Медленно, не спеша.
— Как удалось? — не в силах больше терпеть, полюбопытствовал лоцман.
— Мальчишка от тебя прибежал. Оборванец, — капитан ухмыльнулся и поправил шляпу. — Все рассказал. Вот я и пошел.
— Вот так вот просто взял и пошел?! — ахнул Бутурлин.
Швед флегматично кивнул:
— Да, так. Начальник нынешней стражи — мой друг. А секунд-майор Хольберг, первый помощник коменданта крепости — муж моей сестры Ханны.
— А-а-а, вон оно что, — глубокомысленно протянул Никита Петрович. — Тогда понятно. А-а-а… А кто же комендант?
— Сэр Томас Кинемонд.
— Сэр?
— Шотландец… Хочешь спросить — как все устроилось? — Йохан кашлянул и сплюнул в воду. — И зачем тебе это?
— Просто интересно, — честно признался лоцман. — Понять не могу, как вот так можно! Взять и вывести приговоренного к казни прямо из крепости! И никто и не почесался!
— Ну-у… конечно, пришлось кое-кому заплатить…
— В этом-то я не сомневаюсь! И все отдам, — перекрестившись на маячившую в тумане маковку Спасской церкви, горячо заверил беглец.
— Отдашь, отдашь, — Фельтског негромко засмеялся. На «ты» приятели перешли еще в «Трех коронах» после второй кружки.
— Так все-таки, как ты меня вытащил-то? — не отставал молодой человек.
Капитан отмахнулся:
— Ты видел — как. Просто вывел. И да — завтра в крепости повесят двенадцать человек. Дюжину. Всех — по приговору судья Линдберга.
— Двенадцать… — шепотом повторил Бутурлин.
Швед покивал:
— Двенадцать. Столько их и повесят, ни больше, ни меньше. По бумагам. На самом же деле — одиннадцать.
— Но…
— Считает повешенных мой родственник. Он же составляет бумаги. По всем отчетам все будет правильно.
— А…
— Стражников и палача вообще не интересует — сколько и кого казнить. Сколько есть — все их.
— Однако ж судья…
Вот тут господин Фельтског расхохотался:
— Судья лишь выносит приговор. Более-менее справедливый. А уж следить за тем, как приговор приводится в исполнение… Не-ет, Законник Карл вовсе не из таких. Отсудил — и забыл. Совсем скоро новый суд. Новые дела. И новые приговоры.
Они вовсе не свернули к Спасскому, как думал беглец. Наоборот, челнок направился в самое людное место — к пристани!
— Да-да, — осклабился швед. — Там тебя уже ждет корабль. Зачем терять время?
Ага… вот и корабль уже есть! Теперь понятна вся легкость освобождения…
— Я бы выкупался, — неожиданно попросил Никита Петрович. — Ну, ополоснулся бы, смыл бы с себя тюремный запах.
— А, это можно, — капитан хлопнул гребца по плечу. — Сверни к излучине, Ларс.
Предоставленный Йоханом корабль с первого взгляда показался Бутурлину странным. Узкий корпус, две мачты, самая высокая — грот — располагалась ближе к корме. Судя по реям, судно несло только косые паруса и совсем не походило на те корабли, какие лоцман привык видеть в Ниене. Вообще же, кораблик казался чрезвычайно изящным и производил, скорее, приятное впечатление.
— Проходи, — кивнув Никите на сходни, гере Фельтског поднялся на палубу первым и тут же приказал позвать капитана.
Последний не замедлил появиться, радостно приветствуя гостей.
— Прошу! Прошу в мою каюту, господа.
Капитан «Морской девы» (так именовалось судно) вовсе не походил на морского волка, а скорее напоминал типичного конторского клерка или, говоря по-русски — приказного дьяка, бюрократа до мозга костей. Аккуратный черный камзол с белым отложным воротником безо всяких кружев, белая же сорочка, узкое бритое лицо, стриженная «под горшок» шевелюра.
— Сюда… проходите.
Каюта капитана, как водится, располагалась на корме. Узкая, но опрятная, опять же — без всяких излишеств, коих, судя по всему, хозяин судна не очень-то жаловал. Все строго функционально: узенькая койка, лавка, стол, комод. Из украшений, пожалуй, лишь висевшая на стене гравюра с изображением какого-то города.
— Вот это тот лоцман, о котором я говорил, — по-немецки представил Бутурлина швед. — Никита Пьетровитч. Прошу любить и жаловать.
— Пьетро-вит… — капитан попытался выговорить, да махнул рукой. — А я — Джон Смит. Владелец и шкипер «Морской девы».
— Англичанин? — удивился Никита.
Капитан коротко кивнул:
— Да. А вы знаете англичан?
— Знавал парочку шкиперов. Заходили в Тихвин.
— Ну, вы тут знакомьтесь… — гере Фельтског поднялся на ноги. — Имей в виду, Никита — отходите уже сейчас. Маршрут обычный — Ниен — Нева, Альдейга — Ладога, Сясь, Тихвинка.
— На морском судне — по рекам? — искренне удивился лоцман. — Ну, Сясь еще куда ни шло, но… Тихвинка?
— «Морская дева» — хорошо управляемое судно с низкой осадкой, — с гордостью пояснил капитан Смит. — Такие суда еще достаточно редки, именуются — шхуны. Косые паруса, минимум экипажа. Против ветра идет еще лучше, чем по ветру.
— Но… Тихвинка!
— Вы там все мели знаете?
— Конечно! Я ж все-таки лоцман.
— Осадка — три фута!
— Это…
— Три локтя…
— Всего? — Бутурлин изумленно покачал головой. — Тогда, пожалуй, пройдем… Но наши реки петляют…
— Маневренности «Морской девы» вы будете только удивляться, уважаемый господин лоцман! — приложив руку к сердцу, заверил капитан. — Что ж — рад знакомству.
— И я очень рад… — пожав капитану руку, Никита Петрович бросился следом за шведом. — Йохан, дружище! Я тебя провожу.
Оба вышли на палубу и спустились по сходням.
— Спасибо, — снова поблагодарил Бутурлин. — Спасибо за все.