Впрочем, насчет страха тут же высказался Петруша Волк, ничтоже сумняшеся предложивший «для усиления ужаса» казнить каждого десятого, а лучше — каждого пятого. Кого повесить, кому — отрубить голову, а кого и утопить в протоке!
— Ты еще колесовать предложи, — положив руки на штурвал, задумчиво усмехнулся лоцман. Красивое лицо его вдруг просияло, озарившись самой веселой улыбкою — словно солнышко выглянуло в пасмурный ноябрьский день. — Предложи, предложи, — подмигнув, Никита Петрович похлопал детинушку по плечу. — Да погромче. Чтоб все наши пленные хорошо все услышали… — тут лоцман понизил голос: — Да сбежали. Была охота с ними возиться, вот еще!
Детинушка — ай, не дурак! — понял все правильно. Уперев руки в бока, прошелся по палубе, громко перечисляя все виды казней, коими пираты намерены вскорости подвергнуть каждого пятого пленника.
— А продать их мы, так мыслю, все одно не успеем? — покончив с этим делом, Петруша сошел по спущенным сходням на берег, где Бутурлин вел тщательный подсчет всей захваченной добычи.
— Та-ак… Олово, медь — сла-авно! — потирая руки, деловито подсчитывал Никита Петрович. — Сукно, двадцать четыре кипы. Славно, славно. Эй, как бы не вымокло.
— Так, грузить, господине? — подбежав, круглоголовый детинушка Ровинь одернул свой крапивного цвета зипун, левый рукав коего был изрядно запачкан кровью — то ли чужой, то ли своею…
— Эй, ты ранен, что ли?
— Гы… Не! То кровушка не моя.
— Ну и ладненько. Грузить, грузить, а как же! Сукно всегда в цене, реализуем. Да! Вино не забудьте.
— Так, может, господин капитан… — оборвав фразу на полуслове, Петруша Волк глянул на Бутурлина с лукавым прищуром, даже с некой надеждой… кою лоцман прекрасно понял. И не стал препятствовать.
— Да, мы устроим пир.
— Вот это славно!!!
— Но сначала покончим со всеми делами.
— Конечно, конечно… — поправив на голове косынку, обрадованно закивал пират. — Так, может, назначим пока парочку человек… ну, кока… повара, да и так… Пока костер разожгут, то да се…
Никита Петровичи снова кивнул: Петруша предлагал дело. Действительно, пока то да се… И так стемнело уже. Хоть и «белые» ночи — ложку мимо рта не пронесешь, не споткнешься — а все же уже не день, скоро в сон потянет.
Сколько смогли добра, столько и перевезли, особо не жадничали. Уж сколько успели! Два рейса не делали, сколько влезло в трюмы «Святого Александра», столько и взяли да вывезли. Подняв косые паруса на бушприте и бизани, верткая каперская шнява ловко нырнула в протоку и, пользуясь попутным ветром, медленно пошла вдоль берега к месту своей прежней стоянки. А что? Местечко там было достаточно глухое, укромное — чего еще и искать-то?
На захваченном корабле никакой охраны не оставили. Бутурлин лишнего кровопролития не хотел, как и не собирался кормить пленных, надеясь, что те, услыхав про лютые казни, все же попытаются как можно скорее сбежать. Немец-капитан, к слову сказать, вовсе не лишился жизни и вполне мог попытаться стащить судно с мели, или уж, по крайней мере, перевезти оставшийся товар на баркасах. Да не так там мало и осталось! Шнява все же не хольк.
Как бы то ни было, а дальнейшая судьба пленников и их судна Никиту Петровичу не интересовала напрочь, он лишь делал порученное ему дело, точно выполняя приказ. Ну, да, получилось немножко прибарахлиться — и слава тебе, Господи, почему бы и нет? Но все же это не являлось для ватаги главным… Хотя, может быть, не для всех.
Бросив якорь у излучины, «Святой Александр» почти совсем слился с окружающей местностью — низкий его корпус ничем не выделялся на фоне густых зарослей ракиты, ивы и вербы, мачты же затерялись среди строевых сосен, росших чуть выше, за черноталом.
Используя шлюпки, организовали выгрузку, быстро переместив добро в укромное место — в расположенный неподалеку овражек, заросший мелкими колючими елками и можжевельником. В лесу уже сделалось темновато, ватажники царапали руки, ругались… привлекая к себе излишнее внимание чужих… вернее сказать, местных — невские берега в те времена пустынными вовсе не были, хватало дворянских и купеческих усадеб, финских мыз, деревень…
— Ах, ты ж, ититна мать! — заковыристо выругался детинушка Ровинь, случайно уронив себе на ноги увесистый оловянный слиток.
Выругался так, что дремавшие на ветках птицы разом взлетели, закружили, заполошно хлопая крыльями и недовольно крича.
— Слышишь? — пробираясь по узкой рыбачьей тропинке, вьющейся среди смородиновых кустов, вдруг насторожился круглоголовый парень с усыпанным веснушками лицом и рыжею шевелюрой. — Слышишь, Хейкки? Птицы кричат.
— И что с того? — белобрысый Хейкки — покруглее, пошире в плечах и, кажется, чуть постарше — скептически хмыкнул. — Подумаешь, птицы. Они ведь все время кричат. Вот еще сказал — птицы…
— Да нет, не все время… — рыжий упрямо набычился. — Ведь вот когда мы шли — не кричали же! А теперь? Словно их кто встревожил, ага.
— Все тебе, Урхо, не так! — хмыкнул Хейкки. — То рыба мелкая, то, вишь ты, птицы… Лодку-то нашу не украли там?
— Не… Не украли… — дойдя до конца тропы, Урхо как раз и пошарил в камышах, да, ухватившись за веревку, подтащил ближе к берегу узкий рыбацкий челнок-долбленку. Как раз на двоих, ну, и еще для сетей да улова местечко останется.
— Ну, слава святой Катерине! Хоть что-то сладилось… — белобрысый махнул рукой и задумчиво покачал головою. — Эх, маловато нынче рыбы-то. Стыдно домой возвращаться.
— Это ты о чем? — моргнув, насторожился Урхо.
Его напарник лишь хмыкнул:
— Ты ж знаешь, о чем. К Майноле поплывем да сетки проверим.
— Но это ж…
— А нечего ротозейничать!
— А ежели попадемся?! Утопят! Майнольские такие, с них станется.
— Боишься? — с усмешкой подначил приятеля Хейкки. — А с таким уловом зазнобушке своей показаться на глаза не боишься? Что скажет старик Лехтикайнен? Что голову-то повесил, а?
Рыжий махнул рукой:
— Ничего хорошего он не скажет.
— Вот! — Хейкки со всей возможной важностью поднял вверх указательный палец. — И я о том. Да мы, Урхо, друг, быстро. Только глянем…
В стороне — где-то неподалеку — вновь заволновались, закричали птицы — на этот раз утки закрякали.
— Утки! — рыжий покусал губу. — С чего бы им? Ночью-то…
— Знать, спугнул кто-то!
— О! Я и говорю — спугнул. Глянем?
— Глянем, — согласно кивнул Хейкки.
Парни переглянулись и, вытащив из-за поясов ножи, нырнули в лесную чащу. Обоим хотелось знать — кто это тут по ночам ошивается? Может, конечно, и майнильские — но им-то ночью зачем? Тогда, выходит, чужаки! И тут уж нужно было разведать, установить поточнее — кто да зачем явился? Может быть, сборщики податей в неурочное время нагрянули? Именем его величества короля Карла Густава.
— Думаешь, мытари? — продираясь сквозь заросли малины, шепотом пытал сотоварища Урхо.
— А что гадать-то? — резонно отозвался тот. — Сейчас вот подберемся поближе да поглядим.
— Верно! Только — тсс. Осторожней надо.
— Кто бы говорил…
— У меня такое чувство, будто б нас кто-то разглядывает! — выпив, Петруша Волк с подозрением покосился на видневшийся на том берегу протоки ельник. — Словно бы таится там кто-то… Вот бы из пищали туда выпалить! Иль хотя б из пистоля. Не! Пистоль — не дострелит.
— С ума сошел — выпалить?! — хмыкнул Бутурлин, пересаживаясь поближе к огню.
Да, собственно говоря, уже и огня-то никакого и не осталось, так, алели, догорая, угли — шаяли.
Верзилушка вновь потянулся к баклажке:
— Да понимаю, что нельзя. Так, шучу… А рейнское вино — доброе!
— Кто бы спорил, — согласился Никита Петрович. — Вот что, Петр. Мы ныне дело важное начали — так что выпить есть повод. С почином!
— С почином! — здоровяк охотно плеснул вина по подставленным кружкам и, глянув на прикорнувших неподалеку ребят — Игнатку с Ленькой, — невольно осклабился. — От, молодежь. Спят себе! И ни о чем душа не болит.
— У меня зато болит, — поставив опустевшую кружку наземь, во мхи, лоцман поднялся на ноги и потянулся. — Завтра в Ниен отправимся.
— В Ниен? — сразу не поняв, возмущенно дернулся детина. — На шняве?!
Бутурлин со смехом помахал рукой у виска:
— Ну, ты уж совсем…
— Понимаю, — тут же спохватился Петруша. — Дурень! Так ты ж, господин капитан, скажи, объясни толком.
— Я и объясняю… А ты слушай! Да тут и объяснять-то нечего.
И впрямь, что тут было объяснять, когда и так все ясно! Ясно, что здесь, на шняве, вместо Бутурлина за старшего оставался Петруша Волк, как человек опытный и бывалый. Под его началом каперы и должны были продолжать лихие рейды, отпугивая, отгоняя от Ниена многочисленные торговые суда. Если какой-то удастся захватить — милое дело. Нет, ну, конечно, не хольк или пинас, и даже не флейт… а вот морской карбас — вот это бы в самый раз оказалось.
Таким образом, поручение воеводы Потемкина в этой сфере уже выполнялось очень даже не худо, без лишней крови и без лишних слов. Место в невской дельте — нахоженное, кораблей много — еще дня три-четыре такой деятельности, и всякий купец будет опасаться сунуться! И тогда, встревоженный сими недобрыми делами генерал-губернатор Ингерманландии гере Густав Горн, раз уж он тут, в Ниене, отдаст приказ изничтожить злодеев! Ну, пока суда снарядят, да, может, и посуху отрядец отправят — еще неделя-другая пройдет. А вот этого времени у шведов и не было! Правда, они пока об этом не знали. О том, что не сегодня-завтра выступит в путь войско воеводы Потемкина, ударит по крепости, разнесет все в пух да прах. Вот только ждет не дождется князь-воевода план крепости Ниеншанц, который, кровь из носу, а добыть надо как можно скорее. И вот этим-то делом и должен был нынче заняться Бутурлин, приступить без всякого промедления.
Опасно? Да. В Ниене Никиту многие знали, все ж таки — лоцман. Да еще, кстати, в прошлом году казненный, повешен прямо в крепости на Карловой башне! По крайней мере, по отчетам все обстояло именно так. Ах, Йохан, Йохан, дружище! Если бы не контрабандная медь, так и впрямь болтаться Никитушке в петле. И болтался бы! Но тут вон оно как все обернулось.