Снова грянул залп… И вдруг шведы, вместо того чтобы зарядить мушкеты и палить себе дальше, разом встали и, пользуясь повисшим над кустарником пороховым дымом, быстро зашагали прочь.
— Уходят!
— За ними! Вперед. Не стрелять покуда…
Со стороны крепости доносилась нескончаемая канонада, крики «ура» перемежались громом орудий и мушкетными залпами. Что там делалось? Бог весть…
Подувший с реки ветер развеял дым… Врагов поблизости не оказалось! Ну, не было их видно нигде.
— Да где же они, черти? — озадаченно повел глазами Алатырь Татарин. — В ад, что ли, провалились? Сгинули?
Востроглазый Акимка тут же показал рукой:
— Да вон они, в овражке… Ой!
То-то и оно, что «ой»! Вместо пары дюжин заметно подуставших и израненных мушкетеров «серого регимента» из оврага неожиданно вылетела конница! Отряд латных рейтар, в стальных касках, с карабинами и тяжелыми палашами, грозно сверкавшими на выглянувшем из-за облаков солнце.
— Рассредоточиться! — выхватив из-за пояса пистолет, распорядился Бутурлин. — Изготовиться… Приложить фитили! Пли!
Залп удался на славу! Правда, кавалерийскую лаву он не остановил, лишь несколько всадников вылетело из седла, да захрипела раненая лошадь. Лихие шведские рубаки неслись прямо на отряд ополченцев! Уже были хорошо видны их лица — торжествующие, ухмыляющиеся, наглые…
Враги прекрасно понимали — пешим от них не уйти! Не уйти и не спрятаться — поздно. Оставалось одно — подороже продать свои жизни!
— А ну, братцы, давайте к кустам! — махнул рукой лоцман.
Пожалуй, да. Как всегда, у ольховника почва была болотистой, вязкой — не для коней. Хоть какой-то выход… на какое-то время…
Тут вдруг снова раздались выстрелы — стреляли подоспевшие стрельцы. Молодец, сотник! Привел-таки. Правда, мало их, мало…
Завидев более грозных врагов, рейтары повернули по плавной дуге, рассредоточились и, разворачиваясь все той же несокрушимой лавою, понеслись вперед.
Тем временем ополченцы успели перезарядить орудия…
— Пли!
Пара рейтар свалилась… Пара лошадей… Ну, и все…
— Эх, что же делать-то?
А делать было нечего. Лишь погибнуть с честью, не посрамив русской земли. Погибнуть…
— Ну, братцы, держитесь!
Похоже, все уже скоро закончится… закончится смертью. Чуда не будет…
И вдруг…
Справа со стороны крепости вдруг послышались громовые крики «ура»! Затрубили трубы, грозно зарокотали барабаны. Появилась новая лава — всадники в стеганых тегиляях, с саблями, с пиками наперевес! Их вел какой-то грузный воевода — по всей видимости, боярин или даже князь. Верхом на горячем белом коне, в блестящей бандане, в высоком шлеме — шишаке, боярин несся в первых рядах. В правой руке его сверкала сабля, в левой — дымился от только что произведенного выстрела короткий пистоль. Рядом с боярином скакал такой же отряд — в шлемах и панцирях, с карабинами и палашами. Ратников было много — откуда они только взялись? Верно, выскочили из крепости… Вовремя! Вовремя… Услыхал Господь молитвы, услыхал…
Две лавы сшиблись, началась кровавая рубка… Впрочем, длилась она недолго: увидев численное превосходство врага, шведы предпочли отступить.
— Догнать! — отдав приказ, боярин повернул коня к ополченцам.
Подъехал, спешился — весь из себя дородный, с круглым щекастым лицом и густой светло-рыжей бородою, кокетливо заплетенной в две косички.
— Ну, здоров, молодцы!
— И ты здрав будь, батюшко! Благодарствуем — спас! Все б такие, как ты, были…
— Ничо…
Улыбнулся боярин, пригладил бороду со всем своим довольством… и вдруг маленькие, глубоко посаженные глазки его удивленно округлились, кустистые брови поползли вверх:
— Однако здравствуй, Никита Петрович! И ты здесь?!
— И тебе, Анкудей Иваныч, не хворать…
Узнав в спасителе давнего своего соседа и врага боярина Хомякина, лоцман не знал, что и делать. От такой встречи опешил малость, но все же поблагодарил — никуда не денешься. Правду сказать, если б не Хомякин — туго бы бутурлинскому отряду пришлось, да и стрельцам бы — несладко.
— Что это ты, Никита Петрович, в платье басурманском ходишь?
— Про то князь-воевода знает.
— Ах да, да… холопи твои при нем обретаются, отроцы… Отойдем?
— Обождите малость, — махнув своим, Бутурлин следом за боярином направился к ольховнику, заваленному трупами шведов. Ветер разносил дым, шевелил матовые остроконечные листья.
— Вот что, Никитушка, — повернувшись, хрипло молвил боярин. — Ты знаешь, и я ведаю… Мы с тобою — враги. Там, дома. Здесь же мы — вместе. Вражины тут нынче другие — свеи. Согласен со мною?..
— Тогда держи пясть! Вражду свою мы там, дома, докончим… Здесь же свеев воевать надобно, а не грызться промеж собой.
Пожал Бутурлин боярскую руку. Руку врага своего пожал. А что тут скажешь? Нынче прав был Анкудей Иваныч Хомякин. Насквозь прав!
Город горел, исходя едкими дымами. Никто уже его не защищал. Кто успел — сбежал, кто не успел — тому не повезло. Война есть война — горе побежденным! Войско воеводы Потемкина взяло и крепость, и город, и теперь, по обычаю, Ниен был отдан на разграбление ратникам — на целых три дня.
Покусывая усы, Никита Петрович шел по такой родной и знакомой Королевской улице, ныне казавшейся чужой. Тут и там вались трупы — мужские, женские, детские… женские — в основном полураздетые, а то и вовсе без одежды. Попользовались победители — такие уж были времена.
По домам обывателей шныряли озабоченно-радостные стрельцы и прочие служилые люди — тащили добро. Кто гуся, кто корзину со всякой снедью, а вот сразу четверо стрельцов, отдуваясь, выносили на улицу тяжелый резной шкаф со стеклянными вставками.
— Шкаф-то вам зачем, черти? — проходя мимо, удивленно бросил Бутурлин. — С собой-то домой не потащите ведь.
Лоцман уже был одет в стрелецкий кафтан, чтоб не приняли за шведа. С кафтаном удружил сотник — хороший человек оказался. Жалко, ранили тяжело — пуля угодила в колено. Будет ли теперь ходить? Эх, бедолага.
— Да в нем тайник, в шкафу-то, — обернувшись, пояснил один из парней. — Горницы-то у них узкие, там несподручно рубить. Вот мы и… Сейчас управимся…
— Ну, удачи вам.
— И тебе не хворать, братец.
Бутурлин искал своих. Игнатку с Ленькой. Хомякин сказал — те были при воеводе. А где нынче воевода — пока еще никто точно не сказал. Да и до воеводы ли? Когда тут такая вольница! На три дня… не так уж и много.
Где-то рядом истошно закричала женщина — Бутурлин равнодушно прошел мимо. Война есть война. Если б шведы захватили, скажем, тихвинский посад, так и они вели себя точно так же. Как уже бывало не раз. И будет еще… Победитель всегда прав! Горе побежденным…
Так-то оно так, но… А если бы здесь вот сейчас находилась бы возлюбленная Аннушка… Ее спас бы! Несомненно. Жизнь бы отдал. И Рибейруша бы спас, и доктора… увы, тех уже давно казнили. Эх… добрые были друзья.
Из крайнего — на углу — дома снова донесся крик. Истошный, женский… Такой резкий, что лоцман невольно повернул голову… и заметил валявшийся на крыльце какой-то предмет… Веер! Желтый шелковый веер с лаковой бамбуковой ручкой. На шелке черной и красной тушью нарисованы затейливые иероглифы. Веер… Тот самый… что подарил Марго… или как ее там? Да как бы ни звали…
Обнажив шпагу, Бутурлин ворвался в дом… И застыл. На столе была разложена — именно что разложена — абсолютно нагая Марго, ее белое тело украшали синяки и ссадины, изо рта доносились стоны… Какой-то осанистый мужик со спущенными штанами, пристроившись к деве, мерно дергался, остальные держали несчастную и гнусно смеялись. У самого порога лежала еще одна голая девушка — истерзанная и мертвая, с пробитой клевцом головою. Что ж… Попользовались и убили. Как вот и эту убьют… и она это, верно, если и не знает, то предчувствует — точно.
— Здорово, молодцы! — хмыкнул лоцман. — Это что тут у вас?
Дергающийся мужик обернулся… Знакомая толстая морда, заплетенная в косички борода… Хомякин!
— Никитушка! — подтянув штаны, усмехнулся боярин. — И ты здесь! Девку хошь? Тощевата правда, однако ж…
— Хочу, — отрывисто бросил молодой человек. — Я ее с собой уведу, если можно.
— Хо!
— Это служанка моя.
— А, служанка… Тогда забирай, — покладисто бросил Хомякин. — Мы себе другую найдем. Домов-то здесь много…
— Так забираю? — осмотрев комнату, Бутурлин заметил в углу рваное платье. Поднял, бросил Марго…
Анкудей Иваныч великодушно махнул рукой:
— Да забирай, забирай! Не хватало нам еще из-за девки ссориться. Да! Ты воеводу-то нашел?
— Нет еще, — вытолкнув несчастную деву, лоцман обернулся на пороге. — А что?
— Он в доме судьи. Знаешь, где это?
— Знаю.
— Ну, так погоди маленько… Нас проведешь, покажешь. Там, говорят, богатства…
— Это у Законника Карла богатство? — желчно ухмыльнулся Бутурлин. — Ну-ну… А вообще, жду. Выходите.
Выйдя на улицу, он посмотрел на усевшуюся прямо на мостовую Марго. Наклонился, встряхнул за плечи:
— Жить хочешь?
— А? — девушка словно не понимала, пришлось хлестнуть пару раз по щекам.
— Жить? Пожалуй, что и нет… незачем…
— Ну и дура. Зря я тебя выручал… Тогда пойду…
— Эй, эй… Господин! Никита! Постойте… Я… я не знаю, что мне делать теперь, куда идти?
Дрожащая, бледная, как смерть, Марго стыдливо прикрыла рукой грудь, торчащую из прорехи в платье… Ага, уже почувствовала стыд! Это неплохо.
— Пойдешь в Спасское. Найдешь лодочника… переправишься… На вот тебе деньгу — заплатишь. Там сыщешь старосту или дьячка. Скажешь, что от меня, от Никиты-лоцмана. И, самое главное, еще скажешь, что умеешь плести кружево. Настоящее брабантское кружево. Поняла?
— Ага, ага… — девушка быстро-быстро закивала. — Про кружево не забуду… Я ведь впрямь умею его плести. Ну, не брабантское… но ничуть не хуже…
— Ну, прощевай тогда. Удачи, — чмокнув девушку в щеку, Бутурлин неожиданно улыбнулся. — А тебя по правде-то как зовут?