«Все всё понимают», — подумал я. «Только сделать ничего никто не может. Ну, конечно же, кроме меня».
Сразу после сигнала рефери я продуманной комбинацией зажал соперника в угол. Моей главной задачей было не дать ему перехватить инициативу. Было уже понятно, что, если он вырвется на середину ринга и получит свободу действий, то превратит боксерский поединок в грязную драку. Поэтому лишить его такой возможности «разыграться» было наилучшим выходом для меня.
Однако и мой противник тоже был не глуп. В какой-то момент я, видимо, чересчур увлекся атакованием. В моем мозгу стучала одна-единственная мысль: «продолжать до тех пор, пока не будет команды рефери!». Мне казалось, что ослабь я атаку хотя бы на полсекунды — и он поведет против меня такую контратаку, что я уже не смогу ему даже сопротивляться, не говоря уже о том, чтобы отвечать. Все мое существо в этот момент было подчинено только главной задаче: не позволить ему продвинуться или даже сделать лишнее движение!
И, увлекшись этим процессом, я даже сам не заметил, в какой момент он ухитрился выплюнуть капу. На языке боксеров это означает, что ему плохо, он почти в нокауте и больше не может продолжать бой. Сейчас со стороны все должно было выглядеть так, что я своими нечестными действиями загнал соперника в угол и чуть ли не покалечил его. Другими словами, это был тот вид мошенничества, при котором виноватым выглядит не мошенник.
Как и следовало ожидать, на действие соперника рефери отреагировал незамедлительно.
— Ты что же это такое делаешь, сука, — прошипел я сквозь зубы. — Ты на хрена из себя инвалида изображаешь?
— Ты о чем? — казах сохранял страдальческое выражение лица, но глаза его довольно сверкали.
— О том, что ты сука, — коротко бросил я.
«И что теперь?» — лихорадочно соображал я, из последних сил удерживая себя, чтобы не взять этого прощелыгу за грудки и не боднуть его изо всех сил так, чтобы он вырубился раз и навсегда. «По идее, ситуация-то скользкая, и все зависит от того, как именно ее трактовать. В зависимости от судейского настроя одного из нас могут дисквалифицировать. Хотя, в принципе, могут обойтись и без этого — просто объявят кого-то победителем и все. Только вот кого?»
Здесь действительно не только решалась судьба нашего поединка, но и демонстрировалась степень честности судейства. Если победу отдадут мне — значит, все художества моего соперника были засчитаны, и он удалится отсюда с позором и со знанием того, что нечестными путями победу в таких соревнованиях не добыть. Если же триумфатором станет он — ну что же, значит, это будет и мой негативный опыт, о котором я так много рассказывал Сене. И, по большому счету, уже неважно, был ли этот чемпионат куплен, или этот казах — чей-то родственник, или что-то еще.
Противник тем временем продолжал корчить из себя страдальца, время от времени постанывая и изображая на лице трагические гримасы.
— Смотри не лопни от усердия, — шепнул ему я.
Рефери между тем поглядывал поочередно то на нас, то на судей. В принципе, ему я тоже не очень-то завидовал — невелика радость брать на себя такую ответственность: всем не угодишь, а недовольные будут обвинять не проигравшего бойца, а тебя. Впрочем, он такую работу выбрал сам.
Но, сказать по чести, его судьба меня волновала мало. В висках назойливо стучал один и тот же вопрос: кому же все-таки отдадут победу? Кому?
Глава 18
Вместо имени победителя мы услышали объявление… о моей дисквалификации. Впрочем, это тоже можно было назвать объявлением победителя — ведь если я дисквалифицирован, значит, формально мой соперник выиграл. Так и вышло, рефери поднял руку моему сопернику.
— Да вы что, совсем уже охренели, что ли! — раздался зычный голос Григория Семеновича. Я повернул голову и увидел, как разгоряченный тренер с перекошенным лицом бросился в сторону судейской коллегии. — Вы думаете, никто не понимает, что вы тут подсуживаете?
— Вы бы, товарищ, поаккуратнее с такими выражениями, — заметил кто-то из судей.
— Моих выражений вы еще не слышали! — огрызнулся Григорий Семенович. — Вы что вообще творите на глазах у стольких людей? Вы всех за дураков держите, что ли?
Наблюдая эту картину, я думал о том, что, несмотря на разные эпохи, в этом смысле принципиально ничего в нашем деле не изменилось. Все так же судьи подтасовывают результаты в чью надо пользу, все так же ничего никакими путями невозможно доказать, все так же дружба с «нужными людьми» может оказаться важнее твоих профессиональных качеств и навыков. Исходя из этого, было уже заранее понятно, что, как ни возмущайся Семеныч, ничего доказать у него не получится. Конечно, в боксерском мире все его знали как честного и опытного профессионала. Но если против тебя работает хорошо организованная бюрократическая машина — никакой профессионал не выстоит.
Хотя его тренерские эмоции я хорошо понимал. Его ученика только что откровенно засудили в фактически равном бою, где судьи не заметили ни одного нарушения со стороны соперника, в то время как ученику не засчитали половину из того, что должны были — попробуй тут не взорвись! Но, тем не менее, понимал я и то, что на результат боя это повлиять уже не может никак.
Думаю, что и Григорий Семенович это тоже хорошо понимал. И хотя судейская коллегия, пытаясь изобразить принятие честного решения, сделала вид, что напряженно совещается, вряд ли в зале был хоть один человек, который всерьез верил в этот спектакль.
— Слышь, ты это… — раздался голос у меня за спиной. Оказалось, что, пока я наблюдал за Семенычем и судьями, ко мне подошел мой соперник, который теперь держался намного скромнее, чем во время боя, и стоял передо мной даже с немного виноватым видом. — Ты не подумай, я на самом деле все понимаю. Я знаю, что выиграл ты. Ну, тут, сам видишь…
— Угу, — сухо буркнул я в ответ. Так и хотелось ему высказать: мол, что же ты, друг мой ситный, участвуешь в подлости, если сам прекрасно знаешь.что это подлость? Но доказывать что-либо все равно было бессмысленно. Слова бесполезны, а дашь ему в морду — так и дисквалификацией не отделаешься, до милиции дойдет.
Между тем к сопернику присоединился его тренер, который подошел ко мне и протянул руку:
— Хочу тебя поздравить с блестяще проделанной работой, — серьезно произнес он. — Ты продемонстрировал очень высокий уровень. Молодец.
«Да они что, издеваются, что ли?» — раздраженно подумал я. Правда, с другой стороны, такие шаги тоже дорогого стоили: не каждый соперник скажет что-то подобное после боя и уж точно не каждый тренер будет нахваливать конкурентов. Тем более в ситуации, когда их победа была делом заранее решенным.
Тем временем судейская коллегия закончила свое цирковое представление под названием «совещание» и ещё раз объявила моего соперника победителем. Как ни странно, к этому моменту мои эмоции уже, можно сказать, улеглись, хотя прошло не более пары минут. Вообще, я всегда старался относиться к таким ситуациям философски. Зачем переживать о том, что невозможно изменить? Это же пустая трата времени и сил! Про себя я и так все знаю, да и другие тоже все видели. А что касается тех, кто подсуживал — в конце концов, это им с этим жить, а не мне.
— Мишаня, не слушай их! — налетел на меня Лева, когда я спустился с ринга. — Ты все равно победитель, и пошли они все знаешь куда!
— Да, да, Миш, — затараторил возбужденный Сеня, — я вообще не понимаю, как это они так? Нет, понимаю, конечно, но на глазах у всех?
— В большом спорте, Сеня, еще и не то бывает, — улыбнулся я, — мир спорта далеко не всегда справедлив. И вообще, скажи еще спасибо, что они хоть в финале дали выступить!
— Это как еще? — изумился Сеня. — А как бы они тебе не дали выступить, интересно?
— Да мало ли, — пожал я плечами. — Способов много есть разных. Можно подстроить отравление, можно руку случайно сломать, можно обувь испортить или еще что… И в результате человек вместо ринга отправляется, скажем, в ту же больничку отдыхать. И не придерешься — кто же виноват, что здоровье подвело.
— Вот это да! — у Сени вытянулось лицо. Я уж не стал ему приводить примеры из бандитских девяностых, когда все могло решиться еще проще — одним недлинным разговором, в котором тебе в красках распишут, что произойдет с тобой лично, а еще лучше — с твоими близкими, если ты решишься победить. От таких рассказов, наверное, Сеня и сам бы на нервной почве в больничку уехал, учитывая его впечатлительность.
— Наплюй на них и разотри, — поддакнул мрачноватый Колян. — Нет, ну то есть, по-хорошему, портрет бы каждому из них подпортить не мешало бы, конечно. Но раз это невозможно, то, как говорит мой дед, на каждый чих не наздравствуешься. Ну а на каждую сволочь внимание обращать — так и вся жизнь с ними пройдет.
«Надо же», — подумал я. «Кто бы ожидал вдруг от Коляна — и такой философии».
— Вот козлы они какие, а! — со злостью сплюнул подошедший к нам Григорий Семенович. — И ведь хоть кол им на голове теши! Ничем не пропрешь!
— Да ладно вам, Григорий Семенович, — улыбнулся я. — Пусть их там рисуют что хотят. Все ведь прекрасно все понимают.
— Понимают-то понимают, да только от этого не легче, — проворчал Григорий Семенович и похлопал меня по плечу. — А ты, Михаил, и вправду большой молодец. Я тебе говорю как опытный боксер и тренер: сегодня в этой категории ты был безоговорочным и единственным чемпионом! И запомни, что просто так я такими словами не разбрасываюсь!
— Я знаю, Григорий Семенович, — отозвался я. — Спасибо вам огромное!
— Да за что там… Ладно, — вздохнул наш заметно уставший от всей этой нервотрепки тренер, — пойдемте посмотрим, как будет биться наш Дениска.
Бабушкин как раз в этот момент готовился выйти на ринг. Он стоял у выхода, сосредоточенно думая о чем-то своем.
— Денис, — негромко обратился к нему Григорий Семенович и, как мне показалось, сам задумался о том, какие слова лучше всего подойдут в данный момент. — Ты знаешь что… ты не тяни время. Сам видишь, что всю дорогу происходит. Они на конец боя могут оставлять всякие нехорошие сюрпризы.