Слегка потрынькал струнами, настраивая принесенный инструмент, и начал свою коронку:
Утро туманное, утро седое,
Нивы печальные, снегом покрытые…
Нехотя вспомнишь и время былое,
Вспомнишь и лица давно позабытые.
Ох, простите, Иван Сергеевич. Упер я ваш текст внаглую. Но вы не первый в этом веке из мной ограбленных…
Вспомнишь родные, нежные речи,
Взгляды, так жадно, так часто ловимые…
Первые встречи, последние встречи,
Милого голоса звуки любимые…
Обычно, когда пою, уподобляюсь токующему глухарю, слышу только себя и ни на что вокруг не обращаю внимания. Ну, почти ни на что, конечно, посмотреть на реакцию слушающих хочется. Вот и сейчас мельком взглянул на Настю и в очередной раз поразился: как хороша!
И в очередной раз возникло недоумение, почему эта девушка обладает такой… Да нет, не красотой. Я уже говорил, что ничего особенного в ее лице не было. Не дурнушка, но отнюдь и не красавица. И тем не менее… Какая-то непонятная притягательность…
И тут, кажется, понял: ее лицо очень красиво живет. Именно ЖИВЕТ. Когда она говорит, смеется, улыбается. Даже сейчас ее лицо практически неподвижно, все во внимании к моим руладам, только веки и ресницы подрагивают… Но что-то неуловимое показывает эмоции, которые бурлят в этой очаровательной головке.
Все-таки, хоть ты тресни, женскую красоту и очарование не определяет только анатомия. Уж я-то в школе насмотрелся на девиц девяносто-шестьдесят-девяносто, которые категорически не умели владеть своим телом, столь щедро выделенным им матушкой-природой: идет такая вся из себя модель, но мужской глаз совершенно не цепляет.
И наоборот – вроде совершенно ничего особенного, но двигается с такой потрясающей грацией и женственностью, что голова против воли разворачивается вслед, как зеркало радиолокатора.
И с лицом то же. Зачастую и личико милое, и глаза антилопьи (в хорошем смысле), но столько в этих глазах пустоты…
И наоборот – ну вообще никакая девчонка, а вот что-то есть в этих неярких глазах, обрамленных недлинными ресницами, такое, что зачастую сожалел: «Где мои семнадцать лет…»
Вспомнишь разлуку с улыбкою странною,
Многое вспомнишь, родное, далекое.
Слушая говор колес непрестанный,
Глядя задумчиво в небо широкое…
Медленно замолкала последняя тронутая струна. В молчании. Только когда утих последний звук, выщипанный мною из инструмента, Анастасия легким восхищением (как мне очень хотелось считать) произнесла:
– Чудесно! Никогда раньше не слышала. Очень непривычно и очень красиво.
– Не заставляйте меня краснеть, Анастасия Сергеевна, – начал я показательно скромничать. – Красивый романс, но ведь не мой же…
– А чей? Кто автор?
– Нууу! Откуда же я знаю? Услышал в дороге, понравилось, запомнил. Моей заслуги никакой.
– Что вы! Вы же так замечательно спели!
– Песню не делает ее исполнитель. Он лишь инструмент в руках ее автора. Вы не согласны?
– Пожалуй, да. Но ведь и инструменты бывают разные… А у вас еще есть такие необычные песни?
– Надо вспомнить. Но, с вашего позволения, не сегодня. Я ведь вообще заглянул сюда, беспокоясь за вашу руку. Уж никак не собирался давать концерт. Прошу простить за вторжение.
– Вадим Федорович, вы же сами понимаете, что ваши извинения излишни. Огромное вам спасибо за романс, за ваш визит. И… Спокойной ночи.
Я, понятное дело, откланялся и вернулся к своему бокалу портвейна на террасе.
Нет! Все же какая замечательная девушка! Елки-палки, ведь влюблюсь!
«А ну усохни, донжуан псковский! – цыкнул на меня мой… не понял, из-за какого плеча, то ли хранитель, то ли искуситель. – Знай свое место и не раскатывай губенки. Ишь размечтался!»
То есть взяли меня в оборот до самого отхода в царство Морфея: полное смятение в мыслях, мечты, мечты, мечты и соответственно дерганье за крыло назад на грешную землю. В приземленную донельзя реальность. С тем и заснул.
Создание первого «чуда»
А с утра было событие. Для данной местности, как я понимаю, очень даже значительное.
Да можно и без «я понимаю»: весь народ, стоящий на ногах, высыпал к дороге. По ней шел драгунский полк. Не знаю, куда и откуда, но проходил мимо.
Наскоро проглотив завтрак, я присоединился к толпе зевак. Посмотреть было на что. Все-таки самая красивая и элегантная военная форма носилась в русской армии именно во времена Александра Благословенного.
И пусть именно у драгун она была наименее броской, но все-таки впечатление производила. Да и не только обмундирование – стройные и подтянутые усачи на элегантных (а по мне – так других и не бывает) лошадях… Это было что-то! Зрелище!
Каски, зеленые приталенные мундиры, воротники огневого цвета – красота!
Кавалеристы, проезжая мимо толпы, в основном состоящей из детей и женщин, приветливо улыбались в усы и помахивали руками в перчатках – для них, по всей вероятности, проезд мимо населенного пункта тоже был событием, слегка развлекавшим в длинном и вряд ли веселом пути.
Интересно: станут ли теперь, в свете появления меня, эти усачи кирасирами? Как стали в реальной истории. Ведь именно псковским драгунам были отданы белые трофейные кирасы, снятые с мертвых и пленных французских кирасир, переколотых и плененных партизанами Давыдова и Сеславина. Ну, или я слегка ошибаюсь… Но в реале именно этому полку достались те самые кирасы белого металла, и воротники из огневых сделались малиновыми.
Зацепился за память этот факт, так же как приборный цвет полка. И не только этого – те самые наборы открыток я пересматривал и перечитывал десятки раз. Помню не все, но многое: типа приборный цвет Иркутского драгунского – белый, кирасирского Военного Ордена – черный, у гусар так вообще помню все цвета доломанов и ментиков, приборный цвет и приборный металл.
Красивая была, черт побери, форма. Все само запоминалось, без всякого напряжения.
Вот с пехотой у меня похуже – гвардию от остальных отличу, ну, или гренадера от обычного пехотинца, а вот с простыми пехотными или егерями – фигушки. Не помню, хоть убей.
Кстати, пора бы мне научиться верхом передвигаться, раз уж я так накрепко попал в это время. Наверное, не слишком сложная наука. За неделю можно будет наловчиться в седло запрыгивать и с него при спокойном шаге или мерной рыси не падать. Вроде бы и не дурак я, и спортсмен какой-никакой – должно получиться. А то в дальнейшем местные совершенно не поймут-с… Если кроме незнания французского еще и от лошадей шарахаться буду, то меня точно нынешнее дворянство не примет, да еще и жандармерия, если она уже имеется, на карандаш возьмет…
Мимо проплывала та самая походная кузница. Двухколесная и в основном состоящая из здоровенных мехов. Зеленая, разумеется.
Понятно, что штука в походе нужная: лошади-подковы-кузня. Но мой рояль в кустах в виде полевой кухни покруче будет. А уж раз кузнечные мехи на колеса поставили, то и печку с котлом как-нибудь пристроим.
В общем, на ближайшее время две основные задачи: научиться передвигаться верхом и убедить Сергея Васильевича на предмет полевых кухонь. Первая, мне кажется, будет наиболее сложной.
Ого! Легок на помине!
Сначала, обогнав колонну драгун, во двор влетел Егорка на своем вороном жеребце, а через несколько минут показалась и коляска моего гостеприимного хозяина.
Благо, что для встречи Сергея Васильевича народу хватало: сначала на шее у отца повисла Настя, потом подполковника поприветствовал сын… В общем, дошла очередь и до меня.
Соков пожал мне руку и пригласил к себе минут через десять.
То есть разговор со мной был приоритетом даже после столь долгой и вряд ли веселой дороги.
– Ну что же, Вадим Федорович, вот ваши бумаги, – мой хозяин протянул конверт, – надеюсь, что все было не зря. Здесь свидетельство о вашем происхождении и дарственная на Тихона.
Оба-на! Становлюсь крепостником! Этого мне еще не хватало!
– Сергей Васильевич! Не знаю даже, как вас благодарить…
– Не надо благодарить словами. Слово вы уже дали. Просто сдержите его.
– Но как вам удалось… Ведь я же представляю… Вернее, даже и не представляю…
– Вот и не надо. Не пытайтесь представить. – Соков совершенно неожиданно мне улыбнулся. – У меня тоже свои маленькие секреты.
– Ну а у меня от вас секретов нет. Почти уверен, что оцените мое предложение, как можно улучшить быт русского солдата.
– Любопытно.
– Вы ведь наверняка отшагали в переходах со своим полком не одну сотню верст, так ведь?
– Я бы сказал – не одну тысячу. Батюшка Александр Васильевич своим войскам засиживаться не давал.
– Ну и чем занимались ваши мушкетеры по завершении дневного перехода?
– Да понятно чем – лагерь разбивали да кашу варили.
– А теперь представьте, что эту самую кашу варить не надо – она уже готовая и горячая, только миски подставляй. Что скажете?
– Ничего не скажу. Вас послушаю. Раз вы говорите о таком чуде, значит, имеете на это основания. Итак?
– Да никакого чуда, просто варится каша на переходе. Вот представьте: железная печка с котлом, запасом дров и на колесах. Тянет все это одна лошадь. Я тут приблизительный чертежик набросал.
Подполковник, живо сообразивший, о чем речь, жадно выхватил из моей руки протянутую бумажку и впился в нее глазами.
– Господи! Как просто-то! Как же до этого раньше не додумались?
– И, по-моему, вполне реально, исходя из имеющихся возможностей. Другое дело, что такая кухня потребуется на каждую роту, а если учесть, сколько в русской армии рот… Промышленность-то, наверное, справится, но ведь тогда придется не делать что-то другое.
– Это неважно! Если оснастить таким всю армию… – Глаза у Сокова горели, словно у подростка, впервые увидевшего купающуюся нагишом девицу. – Ради такого многим можно пожертвовать. Ведь только дневной переход пехоты можно будет на десяток верст увеличить!