– Как-то странно вы рассуждаете, Вадим Фёдорович, – подозрительно посмотрел на меня гусар, – не ожидал…
– А чего ожидали? – Я постарался изобразить на своей физиономии максимальную благожелательность. – Что я начну ликовать при мысли о немедленной атаке противостоящих нам французов? Иван Севастьянович, душевно вас прошу не обижаться, но, на мой взгляд, это пока совершенно несвоевременно. Первоочередная задача корпуса – прикрывать направление на столицу. И только это. Действовать неосмотрительно нельзя ни в коем случае – перед нами не турки, а завоевавшая почти всю Европу армия.
– Бивали мы эту армию, – запальчиво отозвался поручик.
Это он-то «бивал». Удачное дело под Клястицами… Явно, что и Фридланд, и Пулутск, и Эйлау, не говоря уже о Шенграбене, прошли без его участия. Но – гусар, гродненец, а уж Яков Петрович Кульнев, дай Бог ему здоровья, воспитывает своих офицеров исключительно победителями…
– Бивали. Но не армию – корпуса. Причём обороняясь. Согласитесь, что переходить в наступление против превосходящих сил Удино, имея на правом фланге Макдональда, было бы неосмотрительно.
– Так что же вы предлагаете? Стоять и ждать?
– Я ничего не предлагаю, Иван Севастьянович, я не командую корпусом и даже не являюсь членом штаба графа. Высказываю своё мнение. И мнение таково: стоять здесь, защищать столицу, удерживать против себя превосходящие силы неприятеля, не давая им возможности усилить войска Наполеона ни одним полком, ни одним солдатом. Это уже немало.
– Просто стоять? Вадим Фёдорович, если бы не ваши награды, если бы я не знал о той истории на Немане, то, извините, счёл бы вас, – Глебов замялся, подыскивая нужные слова, – излишне осторожным человеком.
Нарывается парень…
– То есть трусом?
Блин! А ведь это уже я сам нарываюсь…
– Да Господь с вами! Клянусь честью, что даже мыслей об этом не было, – вытаращил на меня глаза гусар. – Просто…
И замялся.
Ну да, обычное дело – начать облекать свою мысль в звуки, прежде чем она сформировалась окончательно.
– Надеюсь, что понял вас, Иван Севастьянович, – поспешил я прийти на помощь запутавшемуся в словах молодому человеку. – Вам, как лихому кавалеристу, не терпится ворваться в сечу и крушить налево и направо врагов Отечества.
– Не совсем так прямолинейно…
– Но понял я вас правильно, не так ли? Ни в коем случае не собираюсь читать нравоучения, пользуясь разницей в наших возрасте и чине, но в масштабах корпуса и Армии, не стоит рассуждать так опрометчиво. Мы обер-офицеры – прикажут, так пойдём и умрём вместе со своими подчинёнными.
– Само собой, Вадим Фёдорович. А к чему вы это?
– К тому, что перед нашими генералами стоит задача не погибнуть геройски и не погубить «геройски» находящиеся в их подчинении войска, а выиграть ВОЙНУ. У французов здесь весьма серьёзное превосходство в силах. И считать их неумелыми и трусливыми у нас нет никаких оснований.
– Возразить не могу, но ведь мы под Клястицами…
– Одержали победу? Да. И славную победу. И остановили нацелившихся на Петербург Макдональда и Удино. Браво!
И удерживаем их здесь, повторяю. Как бы вам это ни было неприятно услышать: судьба войны решается на другом направлении – на московском. Туда идёт Бонапарт с основными силами. Идёт, и с каждой верстой теряет силы его армия – от болезней, голода, дезертирства. А к Кутузову постоянно будут подходить подкрепления. С Дона, из южных губерний… Да и к нам в будущем наверняка присоединятся корпуса из Финляндии и из столицы.
А вот наши визави достаточно скоро прикончат всё съестное, что имеется в округе. И их корпуса начнут таять, как сугробы по весне. Тогда французы либо атакуют сами, а мы встретим их на хорошо укреплённых позициях сытые и здоровые, либо истощатся настолько, что нам можно будет начать наступление с большими шансами на успех и малыми потерями.
– Где же тут доблесть? – недоверчиво посмотрел на меня гродненец.
– Наибольшая доблесть, Иван Севастьянович, не броситься одному на пятерых и геройски погибнуть в бою, а уничтожить или пленить врага, понеся минимальные потери. Но для этого нужно уметь ждать и терпеть.
Хотя вам-то чего беспокоиться? Ваш полк – глаза и уши корпуса. Вероятно, ваши гусары спокойной жизни не знают – всё время какие-то отряды в разведку отправляются.
– Несомненно. И, вспоминая наш последний рейд, нахожу подтверждения вашим словам – захватили одного пленного. Вернее, дезертира. Пехотный лейтенант, офицер, и то не выдержал голодухи – сбежал. Когда в лагерь привели, он две миски каши умял с ходу и ещё просил, – поручик лучезарно улыбался.
– Что-то рано они тут так оголодали, – засомневался я, – урожай только-только снят. И чтобы офицер…
– Но это факт. И, как он утверждает, дезертирами корпус уже потерял около тысячи человек, а возможно, и больше. Вы бы его видели – высохший как жердь.
Да вы и сами можете с ним побеседовать – он пока у нас в гостях.
– К сожалению, не могу воспользоваться вашей любезностью – по-французски я говорю не очень бегло. К тому же служебные дела.
Пришла очередь удивиться Глебову:
– Не говорите по-французски? Вы, дворянин и учёный…
– Так сложилась моя жизнь… Впрочем, это долго объяснять…
– Воля ваша. Но странно… – поручик не скрывал своего изумления.
– Согласен. Как-нибудь, при случае, могу рассказать свою историю подробнее, если пожелаете, конечно.
– С огромным удовольствием, Вадим Фёдорович, побеседую с вами ещё раз. Но вряд ли скоро – француз рассказал немало любопытного, и Яков Петрович планирует в ближайшее время провести глубокую разведку…
Что? Что-то больно любезный «язык» попался. Чёрт! На всякий случай стоит с ним пообщаться. Хоть и через переводчика. Я, конечно, тот ещё следователь, но зря, что ли, столько детективов в своей жизни перечитал-пересмотрел…
– Иван Севастьянович, а я, пожалуй, поговорил бы с этим пленником. Будете так любезны послужить посредником в переводе?
– С удовольствием. А чем вызвано ваше внезапное желание?
– Возникли некоторые подозрения. Нам далеко?
– Верхом – около четверти часа.
– Тогда, если не затруднит, задержимся на несколько минут, чтобы я мог тоже передвигаться в седле?..
Тихон в течение нескольких минут подготовил Афину, и мы с Глебовым направились в расположение Гродненского гусарского. По дороге, раз уж было время, я вкратце поведал поручику свою «легенду», объясняющую слабое владение французским, и постарался выспросить о пленнике.
– С пятнадцати лет в армии Бонапарта, – рассказывал Иван Севастьянович, – из солдат. Под Фридландом был ещё сержантом. Знаете, Вадим Фёдорович, если и такие офицеры дезертируют – совсем плохи дела в Великой Армии…
Да уж. Что-то слишком плохи, ненатурально плохи, если такие лейтенанты в сентябре голодают и бегут рассказывать противнику чуть ли не дислокацию своих войск…
Потихоньку добрались. Не первый год в войсках, но такого количества гусарских мундиров вокруг себя никогда не наблюдал. Голубые с серебром…
Наверное, за всю историю армий мира не существовало более красивой и элегантной формы, чем у русских гусар Александра Первого.
Но, вероятно, именно она и была самой дорогостоящей (кроме рыцарских лат, конечно) и нефункциональной из всех. Особенно для офицеров: раз уж в гусарах – будь любезен, чтобы белый приборный металл являлся натуральным серебром, а жёлтый – золотом. Так что какой-нибудь корнет Мариупольского гусарского носил на себе значительно больше золота, чем Портос на своей знаменитой перевязи.
Служба в любом гусарском полку была возможна только для самых состоятельных дворян того (этого?) времени. Только лейб-гвардии Конный и Кавалергардский в этом плане были более затратными.
Именно по этой причине знаменитая кавалерист-девица Надежда Дурова служила не в гусарах, как думают многие благодаря фильму Рязанова, а в Литовском уланском – там быть офицером дешевле…
Мы с Глебовым спешились, и он повёл меня к группе офицеров. Среди них выделялся один, в тёмно-синем мундире с жёлтым воротником. Явно он и является «пациентом». Форма совершенно не российская.
Между гродненцами и пленным шло оживлённое общение.
Французский я за два года, конечно, слегка освоил, но примерно где-то на троечку.
Пленный офицер стоял ко мне спиной, но подойдя поближе, я смутно почувствовал, что его голос мне знаком, да и пластика движений тоже. Даже когда человек стоит, он всё равно двигается: телом, руками, головой… Всё это неуловимо, но имеет место быть… И голос…
Моего знания языка хватило, чтобы в общем смысле понять фразу, которой заканчивал свою тираду французский офицер. Что-то типа: «Я был чемпионом своего полка, месье. И если вы вернёте мне шпагу, или возьмём хотя бы учебное оружие, то почти наверняка выйду победителем в поединке с любым из вас…»
Я не ошибся.
– Риске-ву дё круазе лё фер авек муа, лё мэтр Жофруа?[193]
Бывший Лёшкин гувернёр вздрогнул, даже ещё не увидев меня – или голос узнал (хоть я с ним никогда на его родной «мове» не общался), а может, напрягло провокатора имя, под которым он прожил в России несколько лет. Скорее второе – когда он повернулся и увидел того, кто к нему обратился, на лице француза нарисовалось чёрт-те что. Явно не ожидал встретить здесь старого знакомого.
Но соображает, гадёныш, мгновенно, я бы на его месте чёрта с два столь стремительно успел придумать такую «единственную», хоть и временную отмазку:
– Месье! Я видел этого господина в штабе маршала Удино. Это шпион!
– Да что вы говорите, господин Жофрэ! – Я перешёл на английский. – И когда это было?
– Я никакой не Жофрэ – моя фамилия Санес, – продолжал ломать дурочку мэтр.
– Господа! – обратился я к гусарским офицерам, находившимся в некотором ошалении. – Этот человек – бывший гувернёр в имении моего тестя подполковника Сокова. Учитель его сына, Алексея Сергеевича, с которым знаком и ваш боевой товарищ, поручик Глебов.