Ал тогда впервые по-настоящему засмеялся. Искренне. Я испытал облегчение. Обстановка стала более раскованной. На душе полегчало. Он действительно смеялся. Впервые за долгое время.
Закончив, Ал по актёрски состроил раздосадованное лицо и со всей жалостью сказал:
— К сожалению, нет. Но я бы очень хотел на это посмотреть.
— Почему?
Я был удивлён. Мне хотелось знать, откуда такая неприязнь к человеку, защищающим деревню, защищающим его дом от нападения уродцев с заболеванием кожи. Но Ал не ответил. Пожал плечами и отвернулся, продолжая проделывать отверстия в квадратиках кожи.
Через два дня, когда откровенно говоря, мы с Алом сидели и страдали от изнурительного безделья, к нам в кабинет врывается Эдгарс. Он был взволнован и явно перевозбуждён. Отдышавшись, он говорит:
— Инга, быстро на улицу. Борис тебя ждёт.
Я уже хотел взбухнуть, мол куда торопиться, я весь на чиле, но старик меня тут же обломал, закричав как ополоумевший:
— Быстрее-быстрее!
Глава 8
И чего так Эдгарс разволновался? Гнал меня через бесконечный коридор на улицу, чуть ли не подгоняя шваброй в спину. А когда уже показался свет в конце туннеля, взял и исчез в одном из рабочих кабинетов. Кинул у самого финала. Я подумал уже дать заднюю, вернуться к Алу, но десяток мужских глаз, собравшихся во дворе, судя по всему ради меня, быстро меня засекли. Бляха! Да и вообще, можно было особо и не торопиться.
Выхожу на улицу.
Снаружи, у самого подножья деревянной лестнице стоит кавалерийский отряд. Все всадники такие красивые, подтянутые и накачанные. Тут и Осси, и Рудх, и Дэр, и… Борис. А их лошади — просто загляденье. Словно каждая кобылка сошла с картинки старого календаря. Вот тёплый март, а вот серый октябрь. Есть май и июнь. А вот и черный холодный декабрь с белыми вкраплениями в виде крохотных снежинок, кружащих к копытам животного. Хозяин коня не лучше — сидит сугробом, зачёсывая седые кудри назад и хмуро пялится на меня. А рядом с ним — солнечный сентябрь. Рыжая кобыла с белоснежной гривой стояла без лишнего груза. Я её сразу узнал: боевая подруга, вытащившая меня из глубокой задницы. Кстати о заднице: седло на месте, а вот огромный зад жирного Амбала ей больше не прокатить с ветерком. Бедняжка, лишилась хозяина. Хотя как знать, кто тут и бедняжка.
— Садись! — скомандовал Борис, указав рукой на рыжую кобылу.
Ехать с потными мужиками хрен знает куда мне не особо хотелось, но я не уверен, что у меня есть хоть какой-то выбор. Поставив ладонь козырьком, я спрашиваю:
— А что случилось?
Подняв облако пыли, двое наездников отошли от лестницы, освобождая проход к лошади. Я не шевелился. Продолжал смотреть на Бориса в ожидании ответа, а он всё молчит. Ну, давай-давай, кто кого? Он не выдержал первым. Ладонь в кожаной перчатке со всей силой хлопнула по седлу, ожидающему моей задницы. Хлопок был такой силы, что будь эта задница молодой бабёнки — сесть бы смогла только через месяц, и то только на одну сторону.
— Я сказал: САДИСЬ!
Ладно-ладно! Жара явно подогревает не только окружающий нас воздух. Можно и не кричать. Я и с первого раза всё прекрасно понял. Даже поломаться нельзя…
Образовавшаяся тишина меня чуть напугала. Нет, окружающие мужики галдели между собой как бабки на лавке, а вот всё зверьё соблюдало гробовую тишину. Толи со мной что-то не так, толи еще чего…
Когда я начал спускаться по лестнице, рыжая кобыла заметно ожила. Развернулась ко мне мордой и как давай громко ржать. Борис тут же перехватывает вожжи и с силой тянет на себя, затыкая кобылу. И чем она тебе не угодила⁈
— Слишком грубо, — говорю я. — С девушками так нельзя обращаться. Она просто рада меня видеть.
Мужики уставились на Бориса. Даже когда я опустил свой ботинок на ступень, можно было услышать, как он со всей силой сжимает кулаки в кожаных перчатках. Звук победы. Он взбешён, но держится. Выпустил вожжи. Те безжизненно повисли передо мной. Кобыла опускает голову, давай запустить мне руку в свою гриву. Есть контакт. Горячие волны удовольствия ударяют мне в ладонь, и наваливают с новой силой, пока я медленно веду пальцы к острому уху. Я чувствую, как ей приятно. Лошадь успела позабыть настоящую ласку и сейчас была готова полностью отдать мне всю свою энергетику.
— Что с ней? — спрашивает Рудх с явной насмешкой. — Девчонка нам нужна, чтобы лошадок по ночам успокаивать⁈
Судя по всему, здесь только один человек умеет успокаивать лошадок по ночам. Вставил кольцо в ухо, и сидит лыбиться. Он бы улыбнулся сильнее, но огромный шрам не даёт ему задрать правый уголок губы, отчего его кривляния рожей смахивают на неумелые попытки показать себя лидером в этой стае. Клоун. Продолжай, может у тебя когда-нибудь что-нибудь да и получится.
— А может она моему коню погладит одно место и он резвее станет?
Ха-ха, как, блядь, смешно… Шутейка, конечно, так себе, но «стадо баранов» оценило. Попробуем шутника чуть остудить.
— Твой конь сейчас шепчет мне… — я иду к коню Рудха, — … плохо слышно.
Народ продолжает смеяться, а я продолжаю подходить к коню. Говорю:
— Он шепчет мне… ОЙ!!! Такого быть не может!
Я распахиваю рот от удивления и закрываю его ладонью. Я говорю:
— Быть такого не может!
Подношу ухо к голове кобылы, прислушиваюсь. И говорю:
— Что-то?
Смех затихает, а я продолжаю:
— Тебе не нравиться… о, нет, такое нельзя произносить вслух, но я попробую… Тебе не нравиться, когда твой хозяин лижет тебе яйца?
Все утихли. Мужика перекосило так, что он с трудом смог опустить на меня глаза.
— Твой конь жалуется на то, что у тебя слишком сухие губы. А твой язык… он хуже песка в жопе!
Сейчас уже все замолкли. Молчал даже воздух. Этот петух, что минутою ранее гордо восседал и смеялся надо мной, весь напрягся, скукожился. Его губы побелели от напряжения. И как только капля пота обжигает ему глаз, он взрывается. Дёргается в мою сторону, чуть ли не спрыгивая с кобылы, но та как по волшебству дёрнулась в бок, убирая от меня безумца. Он перекидывает ногу через седло. Походу дела сейчас прыгнет и понесётся ко мне… Но… Борис громко кричит:
— ПРЕКРАТИТЬ! Рудх, немедленно угомонись!
— Но эта су…
— Я сказал: УГОМОНИСЬ! Даже не смей спрыгивать с кобылы! Ты меня понял⁈
Он всё понял. Влез обратно в седло и принялся пялиться на меня. Обиженка, бля.
— Инга, что ты вытворяешь?
— Правду говорю…
Ну и лгунишка же я.
— Прекрати!
Всё это время лошадь Бориса крутилась вокруг себя, из-за чего ему постоянно приходилось крутить головой, ловя меня взглядом.
— Нам плевать, что тебе говорят наши животные! Поняла! Я не слышу?
— Поняла…
— Если ты продолжишь — маски своей не увидишь. Это понятно?
— Понятно…
— Нам нужно торопиться. Быстро садись в седло!
Когда Борис угомонился, а вокруг повисла тишина, я снова напрягся. Взбирался в седло и думал, почему все лошади молчат. Ни единого звука. Неужели приключения с крысами было острой формой шизофрении, втянувшей меня в очередную пиздецовую историю, как всегда это бывает. Или привиделось, послышалось, показалось? Хрень какая-то… Как бы не оказалось, что Борис поставил на меня весь свой авторитет, а я всё проебал… И больше нет у меня никакого дара. Уже хочу ему признаться, но о чудо! Влезая в седло под взгляды десятка наездников, я чётко слышу:
— Я рада нашей встречи.
Вначале я не поверил. Даже обернулся, не поняв, где расположился источник голоса. Слова пронеслись сквозь голову, словно в ушах два китайских наушника: вначале звук раздался в первом, а потом плавно перетёк во второй.
— Это я, — голос медленно перетёк слева на право.- Ты меня не узнаёшь?
И тут до меня дошло. Со мной всё в порядке. И хотя я таблетки давно перестал принимать, голоса в голове были не следствием шизофрении. Голоса животных вернулись. Вернулся дар. Я здоров!
Можно выдохнуть!
Я в деле!
Перед глазами начала вырисовываться картинка, как мы мчимся по пыльной дороге. Прохладный ветер хлещет лицо. Свобода быстро окутывает моё тело, подогреваю женскую гормональную составляющую до опасного кипения. Там, в кабинете Ала было иногда и прикольно, но скука сводила меня с ума. Мне нужны эмоции… Мне нужен драйв…
— Постойте!
Из здания выскочил старик. Эдгарс несся к нам на встречу, держа в руках десяток кожаных ремней. Широких и плотных. На каждом висело по пять кожных подсумков. Я попробовал рассмотреть, что внутри, но те были закрыты. Эдгарс поочередно раздал по одному ремню в руки (мне, конечно же хуй чего), а когда протягивал ремень Борису, сказал:
— Должны сработать.
Борис убирает ремень в сумку, висевшую на кобыле, и спрашивает:
— Ты уверен?
— Однозначно. Шуму наведёт — мало не покажется.
— Ограничения?
— Рядом с собой не используйте. Кидайте как можно дальше.
Борис кивает головой. Эдгарс отступил от всадников, взобрался по лестнице и, перед тем как испариться в дверях «Швеи», махнул нам рукой на прощанье. Борис перевёл взгляд на меня.
— Инга… — начал он, но мне уже было всё ясно.
— Погнали, бля!
Не нужно никакого кондиционера. Не нужно никакого шлема и лобового стекла.
Ни что… Слышите! Ни кто не имеет право отделить вас от свободы, врезающейся вам в лицо. Есть только вы и одна лошадиная сила. Одна лошадиная сила между женскими ногами.
Мы мчались сквозь густые зелёные леса. Огибали быстрые реки. Неслись хуй пойми куда, поднимая огромные клубы пыли.
Мы были словно банда байкеров.
Мы были «ангелами ада»!
Ночными волками!
Нам было на всё наплевать.
Такую свободу я не мог испытать даже сидя за рулём своего фургона. Пьяным. С полной кабиной проституток. Они громко долбились в дверь, не давая мне слушать музыку. Они громко орали, перекрикивая грохот подвески, которая с трудом переваривала ухабистую дорогу глухой деревни. И даже когда я душил эту все дозволенную грязь, посмевшую тыкать в меня пальцем и называть мудаком, не умеющим водить машину, я не мог испытать той свободы, что сейчас холодными струями ветра хлестала меня по лицу. Это был кайф. Неизвестность возбуждала.