Он длинно выдохнул и уткнулся лбом мне в плечо, в пушистый белый мех накидки.
– Хорошая зима. Просто замечательная, – губы онемели, но я улыбалась. – Мне нравится.
Я немного склонила голову набок – совсем чуть-чуть. Меня словно тянуло к теплу Крысолова, а сердце в груди щемило от пряно-острого волшебства этой ночи, от невозможности быть еще ближе…
– Здесь очень тихо. Музыки не слышно.
– Она утомила вас, леди?
Чтобы ответить, ему пришлось вновь приникнуть губами к моему уху. От шепота по спине пробежали мурашки. Кажется, я стала привыкать к этому странному, но приятному ощущению.
– Нет. Я люблю быть в сердце событий, – неожиданно искренне ответила я. А почему бы и нет? Этот человек, кем бы он ни был, все равно не знает меня, и вряд ли мы когда-нибудь еще встретимся. Можно же ведь позволить себе немного сказки? Хоть глоток? – Мне нравится говорить с людьми, знать чужие секреты. Нравится помогать.
– А защищать?
Шепот – как вздох.
– И защищать тоже, – твердо ответила я. – Но желание защищать и помогать – совершенно естественное. Любой человек стремится опекать тех, кто слабее, заботиться о них. Но у одних больше возможностей для этого, а у других – меньше… Почему вы смеетесь? В конце концов, это невежливо и… и… оскорбительно!
Разозленная не на шутку, я попыталась было обернуться, но Крысолов мне не позволил – прижался виском к моей щеке.
– Тише, тише. Вспомните наш уговор, леди, – меня бросило в жар. Я сконфуженно прикусила губу. Жаль, что нельзя спрятать сейчас лицо за веером! – А почему я смеюсь… Вы слишком хорошо думаете о людях, леди. Я знал очень, очень многих – наследников огромных состояний, титулованных красавиц, офицеров, завоевавших в боях славу, обожаемых публикой актеров, художников и певцов, судей, облеченных властью казнить и миловать… – шепот его сделался монотонно-завораживающим, нагоняющим жуть. Мне остро захотелось обхватить себя руками, как в детстве, защищаясь от… от чего? Кто знает… – И тех, кто достиг самого дна – воришек и уличных попрошаек, держателей чжанских курилен – торговцев смертью, и женщин, продающих себя самих, и даже убийц, чьи руки были по локоть в крови… И знаете, что? – жарко выдохнул он мне в ухо. Я с трудом заставила себя остаться на месте и не отпрянуть, только зажмурилась крепко. – Стремление защищать и помогать не зависит от титула или богатства. И на дне, и у самых небес встречаются люди, готовые протянуть руку ближнему. Но и там, и там бывают те, от которых и снега зимой не допросишься, кто равнодушно отвернется от истекающего кровью человека – и уйдет, убеждая себя, что ему померещилось. Люди, драгоценная моя леди Метель, жадные эгоисты. Они желают всего – и сразу, сию секунду. Но вы… вы другая.
– Вы льстите мне, – ответила я еле слышно. Губы уже не слушались совершенно – мороз. – Я тоже ищу свою выгоду. Если мне не заплатят вовремя, я выселю арендатора без всякой жалости. Если смогу как-то получить скидку и дешево купить редкие специи, то сделаю это – даже в ущерб продавцу. Не пытайтесь сделать из меня создание небесное, сэр Крысолов. Право, мне это не идет.
– И не пытался, – усмехнулся он и дунул мне в ухо – похоже, уже нарочно. Я нахмурилась. – Вы удивительная девушка, леди Метель. Я не лукавлю и не льщу. Если в вас и есть эгоизм, то он подчинен холодному разуму. Вы знаете, что такое справедливость, и поступаете по совести. Но заворожило меня в вас другое, признаться честно.
– Что?
Где-то далеко внизу то ли от ветра, то ли от тяжести дрогнула ветка яблони – и на землю с легким «ш-ш-шух!» обрушилась целая снежная волна.
– Вы страстная натура, леди Метель, – заговорщически прошептал Крысолов. – Очень страстная. Но не чувства правят вами, а вы – чувствами.
Внезапно на меня навалилась тяжким камнем страшная усталость. И суеверный страх: почему этот человек говорил так, будто знал меня лично? Причем знал давно. Может, это чья-то шутка? Но чья? Среди моих знакомых не было ни одного мужчины, похожего на Крысолова. Тайный поклонник? Преследователь? Или… внутри у меня все похолодело… или существо, подобное Сэрану с картины Нингена, зловещее наваждение?
Нет, не может быть.
С трудом взяв себя в руки, я вновь прислушалась:
– …Каждый восхищается тем, чего не хватает ему. Крысолов, поддавшись гневному порыву, обрек на горе множество людей – из-за греха всего лишь одного человека. А вы… Удивительная. Единственная… И, кажется, вы замерзли. Идемте в тепло.
И он осторожно развернул меня лицом к замку – и подтолкнул, одновременно поддерживая за плечи, чтобы я не поскользнулась на обледенелых плитах галереи.
В коридоре, который прежде казался выстывшим и насквозь продуваемым сквозняками, теперь мне было даже не тепло – жарко. Лицо полыхало, в руки словно впились тысячи мелких иголок. Оправив одежду и возвратив на место накидку, я окликнула Крысолова:
– Как ваша маска? Можно оборачиваться уже?
– Да, – коротко и отрывисто ответил он. Голос его был привычно искажен маской. – Леди Метель, нам лучше возвратиться в зал – я боюсь за ваше здоровье. Вам нужно согреться. Может, бокал вина или танец? Или… – он помедлил. – Или танец вы уже обещали кому-то?
Это «обещали» словно вспыхнуло у меня в голове, высвечивая отодвинутые «на потом» обещания – так молния на миг высвечивает неподвижные ветки в ночном саду.
Фаулер! И дама в розовом!
– Святая Генриетта Милостивая! – охнула я, вцепляясь пальцами в пышные юбки. – Совсем забыла! Мне же нужно было найти… – вовремя оглянувшись на Крысолова, я опомнилась. – Благодарю за чудесный вечер, прошу простить, я очень, очень спешу!
Не дожидаясь ответа, я подобрала юбки – и побежала со всех ног к заветной лестнице. Крысолов так и застыл – видимо, ошарашенный моей невежливостью. Наверное, не стоило покидать его столь быстро, но, право слово, мне еще никогда не было так стыдно. За этими танцами и беседами в галерее я совершенно забыла о том, что обещала Эллису помощь…
…я замедлила шаг. До зала оставалось совсем немного…
…и забыла о том, что Крысолов должен был назначить время и место следующей встречи – мой проигрыш никто не отменял.
О, святые небеса, надеюсь, что меня не сочтут теперь обманщицей, сбежавшей под выдуманным предлогом!
Я давно не испытывала такого стыда – с тех самых пор, как еще в детстве забралась вместе Дагвортскими Близнецами на старую вишню в саду, порвала платье, расквасила нос, разревелась и была в таком виде застигнута леди Милдред. К слову, досталось мне тогда не за испорченную одежду, а за «недостойное леди поведение». И, подозреваю, бабушка вовсе не лазанье по деревьям и даже не разбитый нос имела в виду.
Интересно, а Крысолов попытается меня найти, чтобы стребовать свой выигрыш, или…?
Впрочем, даже если я сейчас и поступила глупо и недостойно, то возвращаться и извиняться за это было бы еще глупее. Лучше вместо этого пойти и разыскать наконец Фаулера, дабы положить конец суете вокруг розовых кринолинов.
Когда я вошла в зал, там как раз танцевали – на сей раз «Морской бережок», контрданс неспешный и долгий. Впрочем, он пришелся весьма кстати – время уже было далеко за полночь, и гости изрядно утомились. На что-нибудь быстрое и сложное, вроде той же «Реки», сейчас ни у кого бы не хватило сил.
Идти в один из боковых залов с риском наткнуться там на любопытную Абигейл мне не хотелось совершенно. Поэтому я устроилась в одном из кресел, наиболее близких к танцевальной зоне, и принялась разглядывать отплясывающих гостей, приняв скучающий вид – как и положено леди. Несколько раз ко мне подходили и пытались завязать разговор. И если от очередного поклонника удалось отделаться обычным «Ах, сэр, простите, я ожидаю своего мужа!», то пышнотелую даму в летах, жаждущую излить на случайную собеседницу свои мысли о падении нравов и «дорвавшейся до балов черни» пришлось выслушать. Я рассеянно кивала, поддакивая – верно, верно, как вы правы, это появление какой-то там «Мими» среди леди просто ужасно, ах-ах! Довольная сочувствующей и не слишком разговорчивой слушательницей, дама все больше воодушевлялась.
А меня сильнее и сильнее с каждой минутой угнетало собственное бездействие.
Я до рези в глазах вглядывалась в хоровод танцующих – но тщетно; ничего, даже отдаленно похожего на костюм Железного Фокса. Зато розовых кринолинов промелькнуло, кажется, три или четыре.
– Безнадежно, – вздохнула я. – Как иголку в стоге сена искать.
– Что-что? – встрепенулась моя нечаянная собеседница и озадаченно подергала свой рукав, как будто думала найти упомянутую иголку там.
– Говорю – прекрасный вечер, не так ли? – улыбнулась я обворожительно.
Тоска навалилась с новой силой, и мне даже захотелось, чтобы вдруг появилась миссис О’Дрисколл и разбавила утомительную говорливость навязчивой дамы, а то и вовсе забрала меня от нее.
Но, как назло, экономки и след простыл.
Потом закончился контрданс, и наступила пауза между танцами – тем более утомительная из-за неумолчной болтовни у меня под ухом. Прежде хотя бы музыка заглушала ее, а теперь приходилось прилагать недюжинные усилия, чтобы поддерживать дружелюбную мину. Наконец я все-таки твердо решила прервать затянувшийся пустой диалог и уверенно начала:
– Прошу прощения, но мне, увы, приходится вас покинуть…
И тут гомон бессчетного множества гостей, шорох шлейфов, дробный перестук каблуков, смех, звон бокалов и едва слышную песню флейты перекрыл чудовищный крик.
Яростный.
Истеричный.
Определенно не женский.
Секунда тишины – и все всполошились, как перепуганные хорьком лошади в конюшне.
– Что случилось, что случилось? – охнула моя дама, стаскивая с лица анцианскую маску. – Неужели опять какая-то никчемная Мими? Заковать ее в кандалы бы, как в старые времена, вот тогда…
– Прошу прощения, мне действительно нужно идти!
Я поднялась, более не обращая внимания на говорливую даму, утирающую платком вспотевшее от волнения лицо, и ринулась сквозь толпу – туда, откуда донесся крик.