– Плохо спала, – произнесла вдруг Мадлен ясным, спокойным голосом. – Поздно вернулась, очень устала. И вовсе не плохо выглядит, – улыбнулась она с вызовом. – Просто бледная.
– О, я тоже скверно провела ночь, – вмешалась Паола прежде, чем Клэр успел ответить. – И мне постоянно мерещился подозрительный свет в детской и зловещий шелест страниц, – добавила она, со значением посмотрев на Лиама. Тот вскинул подбородок:
– А я что? Я ничего… почти. И вообще, кто вместо учения спит, тот потом улицу метёт. Так святой Кир Эйвонский говорил. Ну, или примерно так. Он вообще учение завсегда уважал.
Паола удивлённо вскинула брови:
– Неужели? Не припомню такого изречения.
– Честно-честно, вот не вру! – горячо откликнулся Лиам, и глаза у него засияли. – Я вот сам не слышал, мне парень постарше рассказал. Бобби Бревно его звали. Он с урока у Мэри Кочерги сбежал и спрятался в церкви, за лавкой. Подремать, значит. И вдруг ка-а-ак упала на него метла! Не пойми откуда! И голос такой строгий: «Если учиться ленишься, так хоть двор иди прибери, бездельник!». Ни дать ни взять – знамение. Ну, а со святым какой дурак-то спорить будет? Бобби хоть и Бревно, но не совсем же без мозгов. Так и поплёлся на двор с метлой этой, до самого обеда пыль гонял. А жара стояла – ух! Он с тех пор больше с урока не сбегал и в церкви не спал. И мне не велел, а я что? Я послушный, – вздохнул он, изображая образцовое смирение и благонамеренность.
К концу рассказа братья Андервуд-Черри вовсю хихикали в кулаки, Мэдди беззвучно рассмеялась, и даже строгая Паола улыбнулась. Разумеется, после такого отступления продолжать изысканную, полную многозначительных намёков пикировку было невозможно. Клэр только пожал плечами:
– Бессонница, значит. Рад, если дело только в этом. Я боялся, что на балу с вами произошла… неприятность, скажем так.
– Вы не так уж далеки от истины, – честно ответила я. – Однако подробности лучше разузнайте у мистера Рэндалла. Если он сможет рассказать, конечно.
Последняя нарочито загадочная ремарка, похоже, отвлекла Клэра от исчезновения водителя. Впрочем, вряд ли надолго, учитывая дядину способность анализировать факты, не имеющие к нему совершенно никакого касательства, и делать неудобные выводы.
Кофейня в тот день, к счастью, была закрыта. Я осталась дома и посвятила свободное время документам – той пугающей горе, которая накопилась из-за предпраздничного хаоса. Впрочем, таяла она даже слишком быстро, на мой вкус. Ближе к вечеру стали возвращаться те слуги, которые брали выходной на Сошествие. Заглянула Юджиния и поблагодарила за новое платье, затем повар спросил разрешения опробовать два рыбных блюда, кажется, марсовийских; потом мистер Чемберс принёс свежий номер «Бромлинских сплетен»… Жизнь шла своим чередом.
Уже поздно вечером, проходя мимо библиотеки, я заглянула в приоткрытую дверь. Отцовская сокровищница мудрости на время превратилась в детскую: Лиам и Юджи читали новый «Атлас» под присмотром Паолы, а Кеннет и Чарльз катали в игрушечном автомобиле чёрную кошку.
«Кошка? – пронеслась в голове мысль. – Откуда в моём особняке вообще взялась…»
А затем я вспомнила всё – и прошлый день рождения, и коробку с гадюкой, и подарок Крысолова, ту самую изящную пушистую «леди», впоследствии названную в честь Эмбер, леди Вайтберри.
Ноги у меня подкосились.
Я смотрела на кошку, а видела клетку, в которой её принесли. Тонкие, но исключительно прочные прутья, золотистый блеск… И невозможно было сдвинуться с места, сделать шаг в библиотеку или дальше по коридору – до тех пор, пока автомобиль не столкнулся с книжными полками; желтоглазая Эмбер с воплем взбежала на самый верх, цепляясь когтями за ветхие корешки.
Дубовый венок всего за день ссохся и почернел. Я приказала Юджинии выбросить его, но тщетно. В спальне всё равно стоял отчего-то призрачный запах истлевших листьев. Ночь снова пролетела без снов, в тишине и вязкой темноте. Меня это мучило, но – вот парадокс! – в то же время изменять ничего не хотелось.
– Как человек, который сам себе завязывает глаза, чтобы не увидеть чего-то страшного, – пробормотала я, когда Юджиния укладывала мне волосы.
– Простите, миледи?
– Пустое, – улыбнулась я механически, глядя на своё отражение. Из-за скудного освещения веки выглядели синеватыми. – Глупые мысли вслух.
О происшествии на балу газеты не обмолвились ни словом.
«Ах, да, Фаулер ведь теперь не пишет статьи», – подумалось вдруг, и по спине пробежала дрожь: ещё один человек, бесследно пропавший из моей жизни. Не то чтобы я скучала по нему, конечно…
Неожиданный визит Мэтью утром третьего дня после маскарада показался абсолютно бесцельным. То, что маркиз пока занят и не может сам уделить мне время, и так было ясно. Устное поздравление? Почти те же самые слова значились на карточке, приложенной к подарку. Извинения за неприятности, доставленные Особой службой из-за Финолы Дилейни? Скорее, просить прощения следовало у миссис Перро.
Так что же ещё?
– Вы выглядите рассеянной, леди Виржиния, – осторожно заметил Мэтью.
– О, это из-за погоды. Который день метель, – отделалась я отговоркой, размышляя, как бы деликатно разузнать, нет ли у маркиза на примете водителя. Добираться в «Старое гнездо» в кэбе, не вызывая неудобных вопросов, становилось всё сложнее.
Мэтью настороженно склонил голову:
– Вы можете на меня положиться в отсутствие маркиза Рокпорта – так же, как на него самого или даже больше, – и добавил уже на пороге: – Вы не похожи на себя, леди Виржиния. Как будто оцепенели от холода… Может, правда из-за погоды. Давно не было такой суровой зимы.
«Оцепенела».
Я зацепилась за это слово, как цепляется тонкое кружево перчатки за вычурный перстень, когда в толпе двое случайно соприкасаются руками. Потянулась нитка ассоциаций – тревожащая, жёсткая, напряжённая.
«Оцепенела» – значит остановилась. Обратилась в лёд или камень, обрекла себя на медленную смерть на холоде, потому что жизнь подчас – это стремление, иногда бесцельные метания. Но никогда – равнодушный покой.
«Крысолов не пришёл на встречу, которую сам назначил, – стучало в висках метрономом. – Лайзо не вернулся. До сих пор. До сих пор».
Дважды обойдя холл, я поднялась по лестнице, затем снова спустилась – и теперь уже без колебаний направилась к той маленькой комнатке в крыле для прислуги, куда всегда подселяли водителей. Долгое время там обитал старый выпивоха, после смерти леди Милдред совершенно забросивший свои обязанности. Ныне это небольшое помещение совершенно преобразилось. Грязный хлам исчез, вещей стало куда меньше, и всё от пола до потолка пропитал тонкий запах вербены.
Мысли прояснялись. Я сбилась на полушаге и опять возвратилась в холл, вызвала мистера Чемберса и велела ему принести запасной ключ от комнаты Лайзо, а затем отослала. Оцепенение, поразившее мой разум и чувства в последние дни, потихоньку отступало. Так истаивает на оконном стекле тонкий, похожий на шёлковое кружево морозный узор. Вместо бессмысленных фраз в голове крутились теперь обрывки воспоминаний об Эллисе, точнее, его рассказы о дотошных обысках в домах у подозреваемых. Мне было ясно, пусть и приблизительно, с чего начинать.
За несколько дней воздух в комнате выстыл, а колдовской аромат вербены поблёк. Однако чутьё напротив точно обострилось. Я ощущала тончайшие оттенки запаха, вплоть до пыльного дерева или угля, а когда перетряхивала постель в поисках тайника, то голову повело. К счастью, Лайзо не отличался изобретательностью, когда его мастерил, или, возможно, просто не думал, что комнату станут обыскивать тщательно. В полу под правой верхней ножкой кровати обнаружилась полость. Понять, как вынимается доска, я не сумела, а потому просто-напросто вызвала Мэдди и послала её за топором. Вдвоём мы не без труда сломали злосчастную доску.
Под нею и правда обнаружилось нечто вроде тайника, в котором лежала продолговатая шкатулка, обитая снаружи чем-то плотным и мягким. Замков не было. Внутри лежали драгоценности – перстни, медальоны, браслеты, запонки, все достаточно дорогие на вид; лаковая миниатюра с изображением женщины, причём не сразу удалось признать в черноволосой красавице Зельду; какие-то порошки в крошечных коробочках; потрёпанная колода карт; шахматная ладья… А в красивом атласном мешочке бережно хранился тонкий белый пояс, густо вышитый серебром.
Тот самый, что я, краснея, вручила Крысолову год назад.
Мадлен наблюдала за мною, не произнося ни слова, только глядела встревоженно.
– Вот наглец, – сказала я и наконец сумела улыбнуться. С души словно свалился огромный груз недомолвок и лжи самой себе. А всего-то и надо было признать: Крысолов – это Лайзо, а Лайзо – это Крысолов, и, кажется, у меня есть к нему некое сильное чувство. Какое – можно и позже разобраться. – Надо будет непременно спросить его, как он пробрался на «Мартинику».
Вышивка на поясе слегка царапала кончики пальцев. А я чувствовала себя наконец живой – живой и полной сил, как никогда, и потому больше не намеревалась покорно и уныло ждать, пока Лайзо соизволит разобраться с Дилейни и вернуться ко мне.
Холодная паутина оцепенения исчезла. Наступило время действовать.
Из атласного мешочка пояс перекочевал в шкатулку, закрытую на ключ, в моём кабинете.
Решение это было важным, однако положения оно, увы, не изменило. Ночь снова прошла в темноте забвения. Я попыталась действовать так же, как в прошлый раз, когда искала убийцу в Валтере, но тщетно. Стоило закрыть глаза, как меня охватило непреодолимое желание уснуть. Кажется, прошла минута, не больше, и наступило утро.
На часах было пять с четвертью. Весь дом, за исключением кухни, ещё спал, а потому Юджинию пока подменяла Магда, которая помогла мне с платьем и затем принесла чашку кофе и пару ломтиков поджаренного орехового хлеба, чтобы легче было дожидаться завтрака.
– Вы сегодня что-то ранёхонько, да, леди Виржиния? – прощебетала Магда, с умилением наблюдая, как я расправляюсь с тостами, и ожидая дальнейших указаний. – И бодрая прямо такая, как давненько не было. Сон хороший?