Мне это имя ни о чём не говорило; Клэр же явно его запомнил, но вряд ли с хорошей стороны, потому что сразу же скривился; впрочем, он почти ни о ком не говорил благожелательно.
— Секретарь сэра Грэнвилля, председателя нижней палаты. Большой любитель бойцовских собак и покера, а также заядлый театрал, — он быстро глянул на меня. — Вот и всё, что можно о нём сказать в приличном обществе. И давно он умер?
Эллис, который явно собирался ответить остротой, вдруг нахмурился и посерьёзнел.
— Две недели назад, но пишут об этом только сейчас. Странно… И ещё намекают на некие не вполне приличествующие джентльмену обстоятельства смерти — это в некрологе-то! Либо в «Бромлинских сплетнях» у него имеется личный недоброжелатель, либо дело нечисто.
— Скорей, второе, — откликнулся Клэр задумчиво. — В подобное время неслучайные люди случайно не умирают, тем более в обстоятельствах, которые препятствуют широкой огласке и отвлекают, собственно, от самого факта смерти… Однако не лучшая тема для беседы за ужином, — поморщился он. — Лучше перелистните страницу назад и огласите результаты последних скачек. У лошадей хотя бы забавные клички.
Излишняя предосторожность — младшие мальчики по-прежнему усердно расправлялись с пирогом, глядя только в тарелки, а Лиам, предусмотрительно отвернувшись в сторону, весьма талантливо копировал дядины брезгливые гримасы. Счастье, что это видела только я!
— Ну, скачки отменили, но если вам так уж необходимо услышать нечто забавное…
Пока Эллис вкратце пересказывал занимательную историю о том, как несколько лет назад прямо перед Королевскими скачками несколько студентов-шутников похитили одного из жокеев, я завладела газетой. По иронии судьбы, она раскрылась именно на некрологах. Мистер Каннинг, тощий мужчина с узким лицом и вислыми бакенбардами, печально смотрел на меня с нечёткой фотографии; коротенькая заметка сообщала, что похороны уже состоялись, а смерть хоть и явилась «в обстоятельствах, которые привели бы в ужас любого джентльмена», но всё же была естественной. Никаких убийств — значит, и никаких расследований, то есть лучший детектив Бромли был обречён коротать время в глуши ещё неделю-другую, покуда уже я сама не начну сходить с ума от скуки и не решу до срока собираться назад, в столицу… Не самая печальная судьба, учитывая местные красоты — и то, что Мэдди, кажется, полюбила гулять с ним по склону холма.
Когда мы покидали столовую, то газета, изрядно помятая, осталась на столе.
На мгновение мне почудился влажный красноватый блик на странице некролога — но, думаю, что именно почудился.
А через несколько дней погода стремительно испортилась.
Ночью с севера дохнуло не прохладой даже, а самым настоящим сырым холодом. Огромный замок, пусть и обустроенный с учётом новейших достижений прогресса, тут же стал неуютным. Всюду чудились сквозняки, даже там, где их взаправду не было; среди листвы мелькали то здесь, то там золотые пятна, а рябины на склоне холма — в нынешнем году совершенно роскошные — пылали, точно на гнущихся к земле ветках поспели не ягоды, а уголья. Утренние и вечерние прогулки Эллиса и Мэдди делались короче и короче: прятаться от настырного дождя под одним большим зонтом было и романтично, но всё же неудобно. В особенности если учесть, что лишней сменной одежды, а тем более обуви у детектива не водилось, а высыхать ботинки не успевали… Под крышей покоя влюблённым не давали дети — мальчики Андервуд-Черри, с виду смирные, но требующие к себе внимания ежечасно, и Лиам, который на просторах замка, кажется, совершенно одичал.
А ещё внимания требовал Клэр. Парадоксально, однако он полюбил играть с Эллисом в карты и даже великодушно соглашался обходиться без ставок, лишь бы детектив соблаговолил составить ему компанию… Тот и не возражал, впрочем, и только раз в сердцах бросил, когда мы остались вдвоём:
— Ему точно нравится меня мучить! То спрашивает, когда я собираюсь добиться повышения по службе, то рассказывает о том, как тяжело содержать семью, то вовсе пугает детьми… Будто я их не видел никогда — вон, целый приют под боком, и содержание их, скажем честно, лет десять по большей части лежало на моих плечах. Что думаете, Виржиния?
Он расхаживал из стороны в сторону по просторному кабинету, обставленному лишь нынешней весной. Комната немного напоминала ту, другую, в бабушкином особняке, где я вела переписку и в целом занималась делами, но была гораздо просторней, однако же недостаточно просторной, чтобы вместить одного непоседливого, упрямого, беспокойного детектива с пружинящей походкой мальчишки и с проседью в волосах.
— Что думаю? — не сдержала я улыбку, когда Эллис в последний момент успел развернуться на пятках, едва не врезавшись в стену. — Что мой несносный дядя вовсе не мучает вас, а так проявляет любовь. Уж кому, как не ему, знать о тяготах и опасностях, которые подстерегают мужчину в семейной жизни? Вот он и пытается уберечь своего друга — коим считает вас, без сомнения — от ошибок… Я тоже собираюсь вас немного помучить неприятными вопросами. Скажите, Эллис, когда вы с Мадлен собираетесь сыграть свадьбу?
Он замер на полушаге, приподняв ногу — и через мгновение поник. Плечи его опустились; медленно — и куда подевалась пружинистая походка? — Эллис пересёк кабинет и сел в кресло напротив моего стола.
— Мы думали об этом, — тихо сказал он. — И собирались пожениться как можно скорее, быстрей даже, чем позволяют приличия, скажем, в конце лета… Но сперва Фрэнсис Марсден, а потом война; Лайзо исчез неизвестно куда, вы расторгли помолвку — до радостей ли? Мы с Мэдди решили подождать. Хотя бы до весны, а там… а там, надеюсь, будет чуть больше тепла и света.
Вряд ли его смущала погода. Но я понимала, что он имел в виду, и потому кивнула:
— Весной и вправду проще найти цветы, достойные венка и букета невесты для Мадлен. А вы, Эллис, может, к тому времени научитесь отвечать на вопросы дяди Клэра — или хотя бы говорить ему прямо, чтоб он не лез не в своё дело, ибо ваш семейный очаг — только ваша забота. И немного моя, потому что я собираюсь подарить вам с Мадлен дом. Где бы вы хотели жить?
Лицо у Эллиса вытянулось; он явно хотел что-то сказать, но только хватал воздух ртом, а потом, совладав с чувствами, выбранил меня, ничего не ответив по существу. Так фрегат благих намерений разбился о рифы действительности.
Но меня это не смущало, право.
И Валтеры, и Эверсаны неостановимы в своём стремлении творить добро.
Так или иначе, но больше затягивать мучения — ни детектива, который пытался одновременно прятаться от меня, Клэра и детей, ни свои собственные — я не стала. Мы вернулись в Бромли на исходе второй недели осени. Погода к тому времени, как ни странно, вполне наладилась. По-прежнему было пасмурно; тучи, тяжёлые и рыхлые, нависали так низко, что почти ложились на крыши, и острые пики флюгеров намертво увязали в этом сером месиве, похожем на нечёсаную овечью шерсть. В безветрии, во влажной духоте город казался оцепеневшим… Мне его оцепенение, впрочем, представлялось не безжизненным, а задумчивым. Было не тепло и не холодно — и очень, очень тихо; визгливые гудки клаксонов, шум над рынками и доками, птичьи крики — всё тонуло в тумане и облаках. Улицы выглядели более пустыми, чем обычно, и даже газетчики не оглашали скандальные заголовки на углах.
Пожалуй, такая меланхоличная тишина была созвучна тому, что я чувствовала.
Но, хоть и чудилось, что жизнь остановилась, на самом деле она продолжала кипеть. Эллиса похитили у нас прямо на железнодорожном вокзале — и не кто-то, а лично мистер Хоупсон.
— Городское Управление спокойствия нуждается в вас, мистер Норманн, — важно произнёс он, украдкой вытирая платком испарину со лба и висков, и прерывисто вздохнул. — Причём уже несколько дней. Я велел телеграфировать вам…
— А я нуждаюсь в завтраке, — дерзко соврал Эллис, который перекусил в поезде не далее чем полчаса назад. — И, боюсь, с вашей телеграммой мы разминулись.
— До завтрака ли, когда четыре человека в доме Брумов, не считая прислуги… — возвысил было голос мистер Хоупсон, но, покосившись на меня, снова утёр испарину. — Прошу прощения, миледи.
Извинившись перед нами — и особенно горячо, разумеется, перед Мэдди — Эллис отправился исполнять свой служебный долг, доверив нам заботу о его багаже, одном-единственном тощем саквояже. За вещами вечером явился доктор Брэдфорд; меня он не застал — я всё ещё оставалась в кофейне — и через Паолу велел передавать сердечный привет и слова неизменной благодарности от Дороти Ишервуд, которую в Бромли знали больше под именем Феи Ночи, знаменитой на двух континентах циркачки.
— Мы немного поговорили с доктором, — добавила Паола, и взгляд её на мгновение подёрнулся мечтательной дымкой. — Могу ошибаться, но, кажется, к весне они с мисс Ишервуд хотят пожениться, уж коли она приняла его предложение.
— Доктор Брэдфорд так сказал?
— Нет, но мы поговорили об обручальных кольцах и о том, как различаются свадебные обычаи Аксонии и Романии, а ещё о том, как идут невестам венки из первоцветов…
Она продолжала рассказывать, а у меня отчего-то вдруг в груди всё похолодело.
«Весной земля оживает и расцветают цветы, — подумалось вдруг. — Для Мадлен, для мисс Ишервуд, и даже Паола мечтает, кажется, получить букет… А я? На что надеяться мне?»
Мои сны сейчас не пахли вербеной. В них царила серая тишина и мягкий сумрак — такие же, какие овладели Бромли с начала осени, и никто не мог ответить, изменится ли что-то потом. Весна, без сомнений, должна была наступить в срок… но не для всех.
Минорные настроения витали и в кофейне.
Луи ла Рон изрядно поумерил свой полемический пыл и перестал спорить с миссис Скаровски о поэзии и политике. Порой они начинали дебаты на какую-нибудь философскую тему, например, кто глубже зрит в сердцах человеческих, мужчина с его холодным разумом или чуткая от природы женщина, но больше это походило на размышления вслух. Кроме того, каждый будто бы пытался нарочно подыграть оппоненту, и ла Рон охотно соглашался, что умение ясно мыслить не обязательно есть достояние мужчины, и расчётливых женщин хватает, а миссис Скаровски тут же признавала за ним чуткость и внимательность. Не ссорились и леди Клампси с сэром Хоффом — и, что уж совсем удивительно, Георг прекратил п