— Тебе сюда хода нет! Хода нет!
И волосы у неё сияют ярче золота.
Он бежит прочь, а прямо из брусчатки тянутся призрачные руки, хватают его за штанины, дёргают, тянут. И женщина в рыцарском одеяниями с гербами Дагвортов заступает ему путь, наклоняя копьё: мол, попробуй-ка, подойди, если не трус.
Валх отшатывается, как от огня.
— Ты не можешь! — кричит он жутко, и голос его словно отдаётся внутри моей головы. — Ты вещь, ты плоть, и нет твоей воли ни сейчас, ни потом, никогда…
Это, верно, злые чары; голову словно окутывает туман, и я сбиваюсь с шага, и чашка трескается у меня в руках. Издалека, будто из другого мира, доносится вдруг восклицание Эллиса, торжествующее и полное облегчение:
— Ну-наконец-то! Глянь-ка, и впрямь нетленное тело. Спички целы?
Мэдди отвечает ему что-то… и Валх это слышит.
— Что?.. — он оборачивается недоверчиво. — Как?.. Нет!
В голове у меня всё ещё туман; я понимаю, что надо что-то сделать, отвлечь его хотя бы на полминуты — и не могу. Слышу, как вскрикивает Мэдди, как изрыгает ругательство Эллис, как наяву вижу расползающиеся в своде трещины…
И в это время разом со всех сторон вдруг начинают звенеть колокола. В храме святого Игнатия; близ приюта, которому покровительствует святой Кир; в соборе святой Люсии тоже.
Валх падает, зажимая уши.
Где-то очень глубоко, очень далеко, Эллис говорит:
— Давай.
И вспыхивает спичка.
Валх снова вскакивает и бежит — вслепую, наугад. Рушится город, распадается, словно карточный домик — декорация, ненужная уже. И среди этого исчезающего мира, зыбкого сна, мы гоним Валха, как зайца.
Мы — это мы все.
А потом навстречу выходит смерть — я точно знаю, что это смерть — и она выглядит в точности, как Дженнет Блэк.
— Спасибо, леди, — говорит она без улыбки. — Давненько я его жду.
Одно прикосновение — и Валх замирает, как механическая кукла, у которой кончился завод. Смерть в облике Дженнет Блэк берёт его за руку, ласково, точно успокаивая, и ведёт за собой. Всё размывается и дрожит… И в последний момент, когда ещё видно хоть что-то, она оборачивается ко мне и говорит:
— Мы ещё встретимся. Но я не буду ждать.
Наверное, это самое обнадёживающее, что она может мне сказать.
— Славная вышла охота, — ухмыляется Мэтью Рэндалл и отступает.
Златовласая дочь ши взмахивает рукой и скрывается под сенью ветвей. Призрак замка Дэлингридж уходит, волоча по земле копьё; борозды остаются на брусчатке и завтра, верно, прохожие будут гадать, откуда они взялись. Сэран делает шаг в картину. Джул возвращается в дом и закрывает за собой дверь.
Я ощущаю необыкновенную лёгкость — и взмываю в небо.
…вижу, как Эллис и Мадлен, чумазые и закопчённые, выбираются наконец из подземелий, целуются под светлеющим небом и смеются, а монахиня с подсолнухом смотрит на них и улыбается.
…вижу, как Абени — о, Небеса, как же постарела она разом, словно бы на двести лет! — обессилено опускается на землю, и жёлтая парча её платья истлевает, тело иссыхает и обращается в прах, и только шёпот остаётся: «Наконец-то…»
Я поднимаюсь выше — и там, под самым куполом неба, когда вся земля открывается мне, вижу наконец то, что искала.
Того, кого искала.
Он далеко, на той стороне пролива; какая-то бедная деревушка, безвестная, где даже дорог-то толком нет… И, тем не менее, дом на окраине, кажется, принадлежит аптекарю или врачу. Пахнет карболкой; очень свежо — окно распахнуто настежь. У дальней стены постель, а там…
Там человек, да. Он сильно обожжён; с одной стороны волосы обгорели настолько, что висок кажется выбритым. Человек укрыт простынёй, но она сползла, и видно перебинтованную грудь и плечо.
А потом ресницы вздрагивают, приподнимаются…
— Виржиния, — выдыхает он. — Ты здесь.
Даже это требует слишком много сил; глаза у него закатываются, и дыхание становится неровным, но это уже больше не пугает.
Лайзо жив. Теперь я знаю точно, а значит, буду ждать, сколько понадобится.
Я дождусь.
Наутро… Наутро всё было как обычно — за исключением некоторых деталей, разумеется.
Не верилось даже, что самое страшное позади.
Эллис и Мадлен вернулись только к полудню, и от них несло гарью, несмотря на то что каждый принял ванну по меньшей мере дважды. Рассказ о скитаниях в подземельях изобиловал леденящими душу деталями: то призрачная рука появится и укажет на нужный поворот, то крышка гроба отъедет сама… Я внимательно слушала, охая и всплёскивая ладонями в нужных местах — и лишь в одном месте не удержалась и спросила с замиранием сердца:
— Как… как он выглядел?
Эллис сразу поскучнел и отвернулся. А Мэдди улыбнулась широко — и твёрдо ответила:
— Как мертвец!
Расспрашивать подробней я не решилась.
Остальные же вели себя как ни в чём не бывало. Джул о ночном сражении не упомянул ни разу и сделался почти прежним, почти похожим на человека, и только иногда краем глаза можно было заметить багровые языки пламени. Клэр жаловался, что не спал из-за меня всю ночь, но вообще-то он уснул под утро, прямо с книжкой, и, похоже, немного смущался этого. Дети не заметили ничего. Кроме Лиама — тот придумал большой завиральный сон, но, похоже, всё-таки увидел что-то, некие отголоски. Он добавил, завершая рассказ:
— А та жуть, которая мамкой прикинулась, больше не приходила! Видать, испугалась. Ну и поделом ей!
И впрямь, кошмарные сны с тех пор нас больше не беспокоили.
Радость омрачали только мысли об Абени, которая так и не получила возможность прожить счастливую жизнь, когда исчез её мучитель… Впрочем, она хотя бы обрела наконец свободу.
В городе тоже было спокойно. О ночном налёте дирижаблей, к счастью, неудачном, ещё некоторое время говорили, даже писали о том, что «Бромли необходимо оборудовать средствами авиационной защиты», что бы это ни значило. Но постепенно разговоры утихли…
…пока недели через три, ближе к концу ноября, не вышла ошеломляющая статья:
… ноября … года
«Бромлинские сплетни»
ГЕРОЯ СПАСЛИ РЫБАКИ,
или лодка, направленная Небесами
Часто ли мы вспоминаем о судьбе? Часто ли торжествует правда? Увы, слишком редко, но иногда сама жизнь напоминает о том, что Благие Дела непременно будут вознаграждены.
Итак, не буду томить вас ожиданием: жив таинственный герой, который, как ранее считалось, пожертвовал своей жизнью, дабы сбить Смертоносную Триаду алманских дирижаблей, атаковавших наш славный Бромли. Как удалось его найти? Позвольте вашему Покорному Слуге поделиться этой удивительной историей, в своём благородстве воистину вдохновлённой Небесами.
Когда догорали в пламени Бездны осколки дирижаблей и занимался рассвет…
И так далее в таком же выспренном духе.
Подписана статья была именем «Воодушевлённой общественности», и этот цветастый слог, столь любимый публикой, я узнала сразу.
— Мне пришлось вернуть одного агента из Алмании, потому что он нужнее здесь, — не стал отпираться маркиз Рокпорт, когда явился ко мне в кофейню — и принёс, к слову, ещё один экземпляр газеты со злополучной статьёй. — И, как видите, я не ошибся. Героя, который спас Бромли от бомб, снова обсуждают.
— Значит, снова Фаулер, — подытожила я, пригубив кофе.
— Он полезен, — усмехнулся маркиз. — И ожидайте ещё несколько статей в течение месяца или двух — нам надо закрепить успех.
…Когда он доставал из кармана свои цветные очки, перед тем как уйти, то на пол выпал вышитый платок — крошечные пузатые осы и аккуратные яблоневые лепестки.
Фаулер, похоже, так счастлив был вернуться на родину, что опубликовал не три или четыре статьи, как обещал маркиз, а дюжину.
Дюжину!
Сперва — интервью с «таинственным героем», в котором тот поведал наконец, как сумел сразить дирижабли; судя по репликам, которые Лайзо бы не произнёс никогда в жизни, интервью было выдумано от начала до конца. Затем появилась статья, описывающая тягости жизни в Смоки Халлоу, «которые, однако, не сломили врождённого благородства». Третья заняла два разворота и описывала тот случай с ядовитым газом на поле боя — и роль Лайзо во всём этом…
Тогда же, к слову, впервые было упомянуто его имя.
Маркиз только посмеивался, когда я при каждой встрече возмущённо зачитывала эти лживые — хотя и льстивые — произведения журналистского жанра, порождения, так сказать, больной фантазии.
— Смиритесь, Виржиния, — посоветовал он в конце концов. — Позвольте создавать репутацию тем, кто разбирается с этим.
— Фаулеру?
— Мне, — усмехнулся он, глянув поверх синих стёклышек. — И ещё. Вы можете сколько угодно говорить, что стиль публикаций вам претит, но когда вы читаете их вслух, то каждый раз улыбаетесь.
Я смутилась и отвернулась к окну; падал снег — крупные хлопья, похожие на лепестки вишни.
— Мне просто не терпится уже узнать, когда… когда Лайзо наконец вернётся.
— Когда придёт время, — ответил маркиз, поднимаясь. — Но если хотите совет… Традиционный бал на Сошествие, разумеется, отменят, но к весне рекомендую вам обновить гардероб — так, чтобы можно было показаться, скажем, на торжественном мероприятии в присутствии Его Величества.
— А что будет весной? — взволнованно спросила я, поднимаясь тоже, едва не опрокинула столик — хорошо ещё, что свидетелей этого позора не было, потому что маркиз предпочитал навещать «Старое гнездо» по утрам, до открытия.
Он обернулся на пороге, надевая цилиндр:
— Будет мир, Виржиния. По крайней мере, я очень рассчитываю на это.
Конечно, я знала, что маркиз Рокпорт — не тот человек, который станет бросать слова на ветер и манить надеждой там, где лучше стоило бы смириться с потерей. И всё же когда вокруг стали говорить о «добрых знака», а в газетах начали появляться тут и там упоминания о делегациях, переговорах и обмене посланиями, то город изменился — и изменились мы сами.
Так, словно раньше над всеми нами висела тяжёлая чёрная скала, и вдруг она обратилась в туман, а туман развеялся на ветру.