— Ежели он вернулся, так мог бы хоть матери-то весточку отослать, а то и заглянуть, — буркнула она. — Ишь, высоко вознёсся.
— Уверена, что дело не в этом… Тсс.
Церемония началась. А мне запоздало пришла в голову мысль, которую я до сих пор упорно гнала: что, если Лайзо избегает меня, потому что сильно пострадал? Вдруг у него ужасные шрамы от ожогов, или нет одного глаза, или…
«Неважно, — оборвала я сама себя. — Его бы это не остановило».
Но глупый, неуместный страх никуда не делся.
Зал — огромный, почти как тот, где проходил обычно маскарад — был заполнен почти на треть. Чаще всего мелькали военные мундиры. Но пришло и множество других гостей, разных сословий и достатка. В углу ожидал знака от распорядителя оркестр… и вот прозвучали фанфары, коротко и бодро, высокие боковые двери с позолотой распахнулись, и вошёл Его Величество Вильгельм Второй — такой же высокий, каким я его помнила; смуглый, в точности как прабабка, романская принцесса Исабель, с умными и спокойными тёмными глазами. Виолетта Альбийская смотрелась рядом с ним особенно нежной и хрупкой — с её-то рыжими волосами и бледной кожей.
— А вы-то вдвоём покрасивше будете, — шепнула вдруг Зельда, ущипнув меня в бок.
Я с трудом удержалась от смешка.
Перед тем как занять место, Его Величество произнёс речь — о храбрости и стойкости перед лицом трудностей и потерь, о родной земле, о том, как важно бывает выступить в защиту уязвимости, чтобы не допустить трагедии, о величии Аксонии и общей беде, сплотившей страну… Стыдно признаться, но я не слушала, потому что заметила, что с противоположной стороны зала приоткрылась дверь, кто-то выглянул — и потом скрылся снова.
«А если Лайзо там?»
Сердце бешено заколотилось.
Видно отсюда, конечно, ничего не было, но я ничего не могла с собой поделать — смотрела и смотрела, не пытаясь уже даже скрыть волнение.
— Благодарю вас за вашу смелость и проявленное благородство в год тяжёлых испытаний — и за то, что вы согласились сегодня разделить со мной радость от того, что война окончена, Алмания отброшена к своим границам и более никому не угрожает. Но победы бы не случилось, если бы её не выковали своими руками люди, для которых честь, достоинство и отвага — не пустые слова, — заключил наконец Его Величество. — Те, кто погиб, заслуживают вечной памяти и славы, на земле и на Небесах… А тем, кто сумел вернуться на родину, я рад воздать почести, которых они заслуживают.
Кажется, это был сигнал, потому что снова заиграли фанфары и в зал вошёл первый из героев, о которых говорил Его Величество. Увы, это оказался не Лайзо… и следующим стал тоже не он. С каждым разом, с каждым произнесённым именем волнение у меня нарастало, пока весь мир вокруг не заволокло зыбкое марево, а уши не заложило от звона. Наверное, поэтому я не сразу осознала, что происходит, когда дверь распахнулась снова, и Зельда сжала мою руку так крепко, что кости едва не хрупнули.
— Он… — выдохнула Зельда почти беззвучно. — Он, родименький, живёхонький!..
А ведь это и вправду был он.
Лайзо.
После той чудовищной катастрофы миновало уже четыре месяца; он всё ещё заметно хромал. Волосы отросли, но неравномерно, и с одной стороны были чуть длинней, чем с другой. Слева лицо покрывали тонкие шрамы, похожие на первый осенний лёд — от середины щеки до виска, и дальше к шее… Но это всё не имело значения.
Он был жив; он вернулся… и он улыбался.
— …лейтенант Лайзо Маноле! — грянуло, кажется, прямо у меня над ухом, стоило утихнуть фанфарам.
Я вглядывалась в него до боли. Замечала некоторую скованность в движениях, чересчур блестящие глаза; и серый мундир с золотыми нашивками — неужели «Осы»?
А между тем Его Величество Вильгельм Второй уже взял с бархатной подушки орден и начал говорить. Я слышала едва ли половину, хотя дурнота уже начала отступать и пол почти перестал крениться, подобно палубе тонущего корабля.
— …а также за смелость, проявленную перед лицом смерти, за самоотверженное служение Аксонии и усилия, приложенные для того, чтобы мир наступил; в благодарность за тысячи спасённых жизней здесь, в Бромли, и на фронте; за особые заслуги в разоблачении бесчеловечных намерений противника; за доблесть, послужившую всем нам примером… — Его Величество сделал паузу, и затем продолжил: — …Награждается орденом святого Игнатия первой степени, а также титулом баронета: отныне к нему надлежит обращаться «сэр Лайзо Маноле».
«Сэр Лайзо Маноле, — пронеслось у меня в голове. — Первый баронет Маноле… Неплохо звучит!»
Зельда же, кажется, была как никогда близка к тому, чтобы лишиться чувств.
Повинуясь знаку, Лайзо поднялся на несколько ступеней, и Его Величество прикрепил орден к его мундиру. Снова грянули фанфары; все зааплодировали… И тут я заметила, как король обменивается с кем-то взглядом в толпе и кивает.
«Дядя Рэйвен? — не поверила я своим глазам, когда проследила направление взгляда. — Что это значит?»
Но времени на размышления мне никто не дал.
— Это была государственная часть, — улыбнулся Его Величество, на удивление тепло, почти вразрез с этикетом. — Но я хотел бы выразить благодарность и лично. Не думаю, что многие отважились бы сделать то, что сделали вы, потому что прежде такого не делал никто! Если я могу что-то сделать для вас, то говорите сейчас, лейтенант Маноле… сэр Лайзо Маноле.
Лайзо помедлил только секунду — и уверенно произнёс, словно тысячу раз отрепетировал эти слова:
— Вы, Ваше Величество, назвали меня смелым человеком… Но, покидая Бромли почти год назад, я… струсил. Струсил и не открыл должным образом своего сердца той, которую люблю, люблю безнадёжно и давно, — он умолк ненадолго, опуская взгляд, и в зале зашептались. В толпе я заметила Фаулера; прислонившись к колонне, он сосредоточенно вписывал что-то в блокнот. — И, боюсь, если я не скажу это сейчас, то не смогу уже никогда. Та, кого я люблю всем сердцем, сейчас здесь. Вы ведь позволите мне?..
Его Величество быстро и почти незаметно взглянул отчего-то на супругу, Виолетту Альбийскую, и затем кивнул:
— Дозволяю.
И стало очень тихо.
А потом Лайзо обернулся, безошибочно находя меня взглядом в толпе, и позвал:
— Леди Виржиния.
Неосознанно я выпрямилась. А толпа раздалась в стороны, как море по слову Небес в Писании, и Лайзо сделал ко мне шаг, другой, третий… пока не очутился рядом и не опустился на одно колено.
Меня охватила дрожь; он был здесь, со мной, снова, взаправду.
— Я обещал, что вернусь, — произнёс Лайзо, точно подслушав мои мысли. — Хотя дорога была длинной… Одно неизменно: я люблю тебя так, как не любил никого и никогда. И не было дня, чтобы я не думал о тебе. Даже в небе; даже когда небеса рушились на землю. Я люблю тебя. Я хочу быть рядом с тобой всегда, так долго, как это возможно. Ты делаешь меня сильнее; ты сделала меня тем, кем я стал. Всё, что у меня есть, это лишь моё сердце, и оно пылает огнём. Я вручаю его тебе, и… ты выйдешь за меня?
Пока он говорил, меня бросало то в жар, то в холод. Зал расплывался, как во сне… А когда Лайзо замолчал, то я осознала, что все смотрят на нас, все ждут моего ответа — и что я правда могу сказать «да».
И никто не посмеет нас осудить, ныне и впредь.
А если и посмеет…
Право, мне всё равно.
— Да, — ответила я громко и ясно, чтобы ни один человек не усомнился в том, слышит. — Я выйду за тебя.
А Лайзо посмотрел на меня вниз бесстыжими зелёными глазами — как дубовый лист на просвет — и спросил:
— Прямо сейчас?
Что тут началось!
Все заговорили, загомонили. Кто-то даже упал в обморок! Пользуясь случаем, я наклонилась и шепнула серьёзно:
— Если мы сейчас поженимся, это будут самые поспешные помолвка и свадьба в истории Аксонии.
И Лайзо плутовски улыбнулся:
— Ты так говоришь, словно это плохо. Недостатки-то будут?
Трубы взвизгнули резко и настырно, и собравшиеся постепенно умолкли. Мы с Лайзо молчали тоже — и глядели на Его Величество, который, кажется, был несколько удивлён, хотя и позабавлен тоже… И вдруг кто-то произнёс:
— Ну, если дело только в свадьбе, то поженить их могу и я!
Говорил обыкновенный на вид мужчина. Странного в нём было лишь одно — он стоял в двух шагах от королевской четы, но когда он там очутился, я не заметила. Высокий, худощавый, в потёртом зелёном сюртуке и в потешной шляпе с двумя висячими перьями; в обычной одежде, даже не в священническом облачении…
Я недоверчиво моргнула.
Вероятно, обычный сюртук мне померещился, потому что сейчас на нём были чёрные священнические одежды с зелёной каймой. Да и выглядел он подозрительно знакомым…
— Откуда… — моргнул было Его Величество, а потом взгляд у него странно затуманился, и выражение лица смягчилось. — Очень благоразумная идея.
— Там, сбоку, дверка, за дверкой — галерея, а за нею сад, и в саду беседка, — добавил незнакомец… или всё-таки старый приятель? — В зале-то женить несподручно, а вот там — красота и благодать!
Дальше всё происходило даже быстрее, чем я успевала осознать.
Незнакомый священник потянул нас в сад, а за нами последовала большая часть гостей. Церемония награждения героев, боюсь, была бесповоротно нарушена, но разве кто-то об этом думал! Снаружи светило яркое солнце; зеленела молодая трава, и ветви были в тонких, нежных, бархатистых листочках. Кое-где цвели яблони и по ветру летели розовые лепестки, благоуханные, прохладные, шелковистые. По пути мне сунули в руки несколько подсолнухов, видимо, вместо букета невесты, а потом все мы, включая Его Величество с супругой, очутились у беседки.
Лайзо взял меня за руку; взгляд у него был лукавый.
Священник подманил нас поближе, а затем водрузил на постамент неизвестно откуда взявшееся писание и кашлянул, привлекая внимание.
— Ну, здесь, конечно, многое написано, но суть обряда не в словах, — произнёс он неожиданно серьёзно. И глянул исподлобья; глаза у него были чуть раскосые и зелёные, в цвет священнической ленты. — Я к вам давно присматриваюсь и всё, что надо, увидел. Однако мне полагается кое-что спросить и услышать ясный ответ: желаете ли вы добровольно и искренне сочетаться узами брака?