Когда её дряблая кожа была чиста от всей грязи и засохшего пот, она упаковала обратно свой тюбик в презерватив, обильно смазала его своей слюной и грубо запихнула своё добро глубоко в свою пихту.
Мой мозг пытался стереть эти жуткие воспоминания. Усиленно вырывал страницы этого дня из моей книги детства. Чёрным маркером замазывал строки той ужасной и отвратительной сцены, внёсшей непоправимый отпечаток отвращения на образ старой женщины в углу подвала, по стенам которого стекали огромные капли конденсата.
Возможно, я бы никогда и не вспомнил этот ужасный день из моего детства, если бы не обжигающее содержимое кишок той женщины, в рот которой я залез. Хочешь не хочешь, а когда твоё тело обжигает, словно его поливают кипятком, мозг ради утоления боли выжмет из себя весь тот ужас, что в состоянии хоть как-то тебя отвлечь от нестерпимых мук сжигаемой плоти.
Я вспомнил седой лобок.
Презерватив, внутри которого прятался тюбик с шампунем.
Я проигрывал кривую ухмылку той бабки, когда она запихивала в себя обратно свои драгоценные запасы намешанной химии.
Проигрывал и проигрывал.
Проигрывал до тех пор, пока боль не утихла. Когда зуд утих от холодного прикосновения, я ощутил всем телом окружающую меня густую массу. Кровь. Кишки этой женщины были залиты кровью. В этой среде я оказался лишним. Я был той самой занозой, которую с жадностью принялись пожирать лейкоциты. Эти белые кровяные тельца накинулись на моё тельце как стая голодных крыс на кусок свежего мяса. И принялись меня беспощадно рвать.
Глава 16
Чувство невыносимого отвращения вывернуло меня в канат.
Природу наших скользких тел в этом загадочном мире нам еще только предстоит узнать, но уже сейчас было ясно, что Дрюня сказал правду: отвращение забирает.
Только поистине истерзанной душе тяжкими муками даровалась великая сила.
Каждая пора на моей осклизлой коже брызнула густой липкой смесью. И я словно очутился в уютном коконе. Защитный механизм спас меня. Но я ни на секунду не ощутил и толика сознания той самой женщины, что валялась на липком полу пещеры.
Когда я победил окружающую среду, всё вокруг начало остывать. То, что ранее мне казалось мягким одеялом, окутавшим меня со всех сторон, вдруг начало твердеть. Меня словно засыпало песком. С каждой секундой моё продолговатое тело сжимало со всех сторон всё сильнее и сильнее. Меня как будто хоронили заживо, кинули голым в свежевырытую могилу и засыпали мокрой землёй.
Я бы хотел протянуть руку, позвать на помощь… но я не могу… да и нечем!
Смериться со своей смертью было легко. Пришло осознание, что моя жизнь ничего не стоит. Она бесценно обесценена. Меня снова терзают мысли о Инге. В смерти невинного создания виноват лишь я. И никто другой. Моё раскаяние никто не услышит. Грехи утопят меня в бурой реке совести.
Меня вдруг сжало с новой силой…
Еще чуть-чуть — и глаза вылезут из орбит, оба хвостика лопнут, выдавив из тела всё говно.
Началась болтанка, после чего я услышал голос, льющийся откуда с небес.
— Червяк! Потерпи, сейчас вытащу тебя. Если будет больно — кричи! Не сдерживай себя. У меня на руках метра четыре кишок, рвать поздно — слишком крепкие. Буду рубить.
Мы не управляем нашей жизнью, но в силах повлиять на чужую.
Глухой удар. Меня тряхануло так, как если бы рядом обрушалась на асфальт чугунная ванна, выброшенная из окна девятиэтажки.
Очередной глухой удар… и боль…
— Червяк! Не переживай, отрубил пару сантиметров. Для нас это не смертельно — отрастёт! — и громко засмеялся. — Потерпи, сейчас вытащу.
Окружающее давление резко поползло вниз. Меня словно выпустили из медвежьих объятий. Кожа ощутила сухой воздух пещеры. Вспышки жара. Затем грубое прикосновение. Не хватало увесистого шлепка по жопе, после которого я бы сделал первый вдох и зарыдал как новорожденное дитя.
— А теперь, Червяк, пора домой. Держите девчонку! — кричал Дрюня. — Полегче с ней! Чтобы ни одной царапинки не ней не появилось! Так, открой ротик, крошка… как не хочешь? А у тебя есть силы сопротивляться? Ну вот видишь. И губки у тебя сухие, а вот кожа вся взмокла. Не сопротивляйся, сделаешь только хуже… Ну же, давай… Твоё мычание сделает хуже только тебе! Не хочешь по-хорошему? Ну смотри, упёртая стерва! Откройте ей рот! А теперь глотай! ГЛОТАЙ!
Своим тельцем я почувствовал, как меня скрутили в комочек, свернули в подобие хлебного мякиша и грубо запихнули в рот. Пальцами протолкнули в самую глотку, отчего тело Инги содрогнулось от кашля, но она настолько была слаба, что я без проблем скользнул в желудок, а оттуда — в кишки.
Я дома.
Больше не надо думать о противном. Больше не надо погружаться в детские воспоминания, среди которых отыскать что-то хорошее будет сродни поискам золота на гнилых болотах. Всё хорошо. Я дома. Теперь можно думать только о хорошем.
Инга очень слаба. Её организм настолько ослаб, что я даже не чувствую уже привычного сопротивления моему вторжению. Меня никто не пытается сожрать или сжечь, как вредоносный вирус. Организм давно переключил все резервы на сохранение мозга. И на какую-то бяку в виде ленточного червя ему глубоко наплевать.
Я извиваюсь. Трусь. Купаюсь в густых, по-прежнему горячих каловых массах внутри длинных кишок.
Я содрогаюсь.
Поток приятных мыслей тёплой волной проносится по поверхности моего тела. Гладит. Иногда подёргивает. Меня скрючивает от экстаза.
Я… я… О да… Да… да-да-да, бля!
Густая молофья брызжет во все стороны, покрывая моё тело осклизлой плёнкой.
Разум Инги не сопротивляется. У него давно нет сил. Я без какого-либо труда вплетаюсь в её мысли, протискиваюсь в каждый труднодоступный уголок, где может прятаться от меня хоть какая-то шальная мыслишка. Я полностью обволакиваю её сознание. Накрываю непроницаемым куполом и поглощаю.
Сквозь закрытые веки я вижу вспышку зелёного света.
На кончиках пальцев лёгкое покалывание. Ноги ватные. Дыхание вот-вот оборвётся. Обессиленный разум блокирует окружающие звуки, заботливо заткнув мне уши, но стоило ощутить спиной холодный пол, как в ту же секунду со всех сторон в голову хлынули голоса.
— Ну как, Червяк, понравилось путешествие?
— Нет… — прохрипел я.
— Подожди немного. Сейчас начнётся магия!
Я не сразу понял, о какой магии он трындит, но тело Инги вдруг охватило огнём. Начался нестерпимый жар. Пальцы, руки, ноги, живот, шея… каждая мышца. Я чувствовал всё. А потом я почувствовал кровь. Она щекотала вены, наполняла органы, неслась с бешенной скоростью через всё тело к моей смертельной ране. Каждая клетка… я чувствовал каждую клетку своей крови. На моей груди к дыре от меча хлынуло слишком много крови. Там чувствовался избыток… а затем переизбыток.
Это так легко — управлять кровью. Я словно сидел в песочнице. Набрал в ладони горсть песка и медленно просеивал сквозь пальцы. Я сжал кулаки. И вышвырнул песок. Кровь отпрянула от раны, ровно потекла по венам. Я сделал глубокий вдох.
Выдох.
Вдох… кровь ударила в голову. Кислород пропитал мозг. Разум прояснился.
— Червяк, молодец! — ликовал Дрюня. — Давай-давай! Разгоняйся!
Пронзённое сталью лёгкое затаилось в грудной клетке, словно раненая птица. В сосудах гной. Ткани гниют на глазах. Я пробую его почувствовать, целиком. Пускаю к нему кровь. Лёгкое сопротивляется, кусает меня, охватывая грудь жгучей болью.
Больше крови.
Я усиливаю поток. Кровавая река несётся по проторенной дорожке, сметая всё на своём пути. Никакой тромб её не остановит. Никакой гной или разлагающаяся ткань не в силах противиться потоку жизни.
Лёгкое толкнулось. Сжалось, вспыхнув в груди жаром, а потом, рывком, надулось. И никакая пересадка не нужна. И не нужно ждать, пока заживут все порезы и проколы. Организм самостоятельно себя излечил — ничего удивительного, кроме сроков.
Я вдохнул полной грудью. Жжение ушло.
— Хорошо-хорошо! — вопит Дрюня. — Теперь займись своими ранами!
Тот лейкопластырь, то вещество, которым он залепил мою рану на груди, — он сдирает его. Отодрал так грубо, что я чувствую боль. И эта боль указала мне путь. Горячая кровь устремилась к рваной плоти. Казалось, что надо мной навис некто с огромной иглой и зашивает мои дыры. Кончик иглы кольнул край раны, потянулся к противоположной стороне. Новый укол — и обрывки кожи вдруг притянулись друг к другу. И так раз десять, пока я не почувствовал приятный холодок от выступивших каплей пота на груди. Кровь растекалась по телу спокойным поток, ей ничто не мешало, на её пути не было никаких преград. Каждая струйка знала тропинку к своему органу. Сердце, желудок, почки, селезёнка, лёгкие, кишки. Весь организм работал как часы. Почти как часы, но с «незначительной» поломкой.
Секундная стрелка отставала.
Я ощущал нехватку крови. Слишком много было потеряно. И как восполнить этот пробел — я понятия не имел.
Зелёные вспышки света замаячили перед глазами. Я разомкнул веки. Уродливое лицо моего друга вызвало во мне тревоги больше, чем чёрный дым над деревней. Лунные глаза блестели, открытый рот щерился гнилыми зубами.
— Ты готов к самому интересному? — безумие пропитывало каждое слово, произнесённое моим другом.
— Нет… — прохрипел я, но хрип мой был вызван усталостью, смерть больше мне не грозила.
— Я так и знал! Приступим!
Рука Дрюни резко занырнула куда-то вниз. Я хотел опустить глаза, хотел спросить, что он задумал, но было уже поздно. Я успел сделать вдох, как перед глазами нарисовался затянутый гнилистой коркой кулак, сжимающий рукоять ножа. Короткое лезвие блеснуло зелёным светом.
Дрюня издал булькающий смех, а затем сказал:
— Твоя обнажёнка смущает меня, как и моих ребят. Пора примерить парадное платье!
Дрюня резко наклонился ко мне. Его тело содрогнулось от невидимого рывка. И я ощутил, как лезвие полоснуло моё горло.
— Не сопротивляйся! — завопил мой друг. — Дай крови тебя омыть!
Я затрясся, изо всех сил сдерживая кровь в теле.