— Покайся! Аида жива?
Левой рукой я принялся размахивать перед собой. Пальцы ударились обо что-то твёрдое. Я обхватил предмет. Это оказалось древко моего копья. Пиздец. Меня прибили к полу собственным копьём. Наконечник из кости пробил груди и вышел из спины. То, что я еще жив — чудо.
— Твоя Аида жива… — прохрипел я, сплёвывая попавших в рот мух.
Мелкие суки, лезли всюду и отовсюду. Выпустив древко, я вновь смахиваю с лица насекомых. На вид тощее тело Гнуса стало жилистым, под тонкой кожей проступили узловатые канаты мышц. Он оставался гниющим дрищём, но дури в нём было как в трёх здоровых мужиках.
— Где она? — прожужжал он.
— Рядом с тобой…
— Грешница! Ты — глупая девка! Припёрлась в чужой город, рассчитывая встретиться с Судьёй Анеле?
— Да! Она ждёт меня!
— Что за вздор! Я не подпущу тебя к ней и на шаг!
Гнус навалился на древко и повёл его в сторону. Наконечник копья под доспехом сместился вбок, разорвав мою плоть и вонзился в лёгкое. Я взвыл от боли так сильно, что окрашенные кровью слюни брызнули на тело Гнуса.
Гниющий уродец снова навалился на копьё. Дыхание перехватило, на грудь словно наступил слон. Рёбра затрещали, доспех сопротивлялся до последнего, но противостоять костяному наконечнику не мог. Пластина на груди лопнула, обнажив посиневшую кожу и огромную дыру. Самое страшное, что я не мог ничего сделать. Не мог восстановиться, не мог дать моим тоннам крови питать меня силой, исцелить меня. И, наконец, восстановить доспех.
Костяной наконечник — моя ахиллесова пята. Он полностью блокировал мою силу. И всё, что мне оставалось — орать от боли во всю глотку. Булькать и орать.
Орать и булькать.
— Я подарю тебе быструю смерть, ты мне лишь ответь, где Аида?
— Я же… тебе… сказал… Она рядом…
Я опустил глаза на свой блестящий пояс, сделанный из кишок Аиды. Гнус заметил мой взгляд. Мухи уселись на повязанные вокруг моей талии кишки и принялись усердно изучать кусок плоти, прохаживаясь по нему крохотными лапками.
— Как ты посмела⁈ — взревело со всех сторон. — Я отдам ей твоё тело, но прежде…
Жужжание оборвалось громким воплем, раздавшимся со стороны входной двери. Половые доски взвизгнули под тяжестью бегущего человека. Тело Гнуса содрогнулось. Раздался звук лопающейся плоти и ломающихся костей. Из гнилой груди уродца вырвалось кровавое лезвие, испачканное гноем.
Челюсть Гнуса отвисла ещё ниже, он содрогнулся, а все мухи, что были в комнате бросились на Осси, успевшую проорать:
— Инга, вставай!
Кровавый клинок Осси опустился чуть ниже, вспоров гнилую плоть, а затем пропал из виду.
В моей груди заметно полегчало. Давление, приковавшее меня к полу, спало. Гнус выпустил древко. Сейчас ему было важно зажать рану на груди, откуда хлестали струи серого гноя.
Я схватился обеими руками за древко. И выдернул копьё из груди. Дикая боль заставила взвыть еще громче, но прошло пару секунд, и волна холода прошлась по телу, остудив всю боль и жжение на коже. Я быстро восстанавливался. Моя кровь хлынула по венам с новой силой, плоть срослась и укрылась под новым слоем доспеха.
Вскочив на ноги, я перехватил копьё двумя руками и отыскал взглядом отступившего Гнуса. Осси рухнула на пол, окутанная тучей мух. Она кричала. Била воздух руками и колотила пол ногами. Вопила, как я вопил несколько минут назад. Я нацелил наконечник копья в голову пятящейся от меня фигуры и прыгун вперёд.
Глава 15
Сама луна стала нежеланным свидетелем моего отчаянного броска на Гнуса.
Удар копьём лишь потревожил пустоту. Я вновь промазал, дав гнилому уродцу уйти в сторону. Увернуться, чтобы нанести ответный удар.
Мухи бросились мне в лицо. Губы и веки обожгло. Самые голодные особи заползали в рот и нос, жадно кусая слизистую. Осознав промах и ощутив свежую боль, у меня было одно желание — сплюнуть. Уйти в сторону и хорошенько отплеваться и высморкаться. Но сильнейший удар в лицо швырнул меня на каменную стену.
Мой организм не допустил серьёзных повреждений, но будь я обычным человеком — череп разлетелся бы на куски. У Гнуса нечеловеческая сила, его удары могут не только покалечить, но и убить.
Второй удар в лицо опрокинул меня на спину. От носа к губам хлынул жар боли. Сидевшая на коже мошкара от удара превратилась в мазню, запачкавшую моё лицо. Я быстро смахнул ладонью налипшие куски дерьма, и даже успел открыть глаза прежде, чем почерневшая нога ударила меня в грудь.
Гнус промазал. Я успел перекатится к опрокинутому столу и, схватившись за валявшийся стул, вскочил на ноги. Копьё всё время было у меня в руках, я перехватил древко обеими руками и ударил в фигуру, окутанную мраком. Костяной наконечник мягко погрузился в разлагающийся труп. Я надавил. Фигура не шевельнулась, я лишь пробил плоть насквозь.
Полная хуйня. Это как зубочистками тыкать в сгнивший помидор. Лишь вонь и скисший сок наружу выпускать.
Попытка выдернуть копьё завершилась болью. Гнус схватил древко и рывком притянул к себе, прогоняя через своё разлагающееся тело моё оружие и приблизив меня к себе на расстояние вытянутой руки.
Вначале мне в лицо ударили мухи, затем — кулак.
Кровожадные насекомые облепили всё лицо. Жужжание плотно окутало моё тело, заставляя поверить в то, что Гнус везде. Он передо мной, он за спиной. Быть может он слева. А может справа? Жужжало даже над головой. И сквозь шум миллиона трущихся о воздух маслянистых, полупрозрачных крылышек я слышал вопль Осси. Девушка валялась на деревянном полу, крутилась, пытаясь сбросить себя мух, или унять боль.
Мой доспех захрустел, когда Гнус ударил ногой меня в грудь. Копьё я не выпустил даже после такого сильного удара, откинувшего меня назад. Наконечник вышел из плоти с мерзким чавканьем.
Меня уже начинало всё бесить! Боль быстро утихала после ударов, но вот мухи продолжали доставлять дискомфорт и дезориентацию в пространстве. Я даже не понимал, где я нахожусь в комнате. В углу или у кровати? Где Осси? Где сам Гнус?
— Осси! — проревел я, давая мухам заползти мне в рот. — Беги!
Глотку обожгло, на языке появился привкус кислятины и рвоты. Я сплюнул на пол и ударил перед собой копьём.
Было слышно, как перемещается по полу Гнус. Я чувствовал, как тошнотворный запах уходил в сторону.
Промах.
Я ударил ещё раз и еще, и бил так, пока костяной наконечник на пронзил что-то мягкое.
— Осси! Вставай и беги!
— Они жалят меня… — Осси так и валялась на полу.
— Беги к лестнице!
Жужжание словно собралось в одном месте и превратилось в гул, пронёсшийся через всю комнату Гнуса:
— Грешницы, вы не уйдёте от сюда никуда! Моя комната станет для вас тюрьмой, в которой я вас обвиню в преступлении против нашего мира. Я обвиню вас в пособничестве партизан и неугодных нашей жизни. Вы будете приговорены к казне. Вашу кровь уже не очистить. Она грязна. Она испорчена, как и ваши тела. Но мы смоем грехи в очищающем огне. Вы обратитесь в прах, и станете пылью. Ветер пронесёт ваши песчинки через весь город, забив щели между камнями, попав уверовавшим в глаза и лёгкие, чтобы они в лишний раз увидели правду и вздохнули чистоту правосудия.
Смахивать мух с лица я могу хоть до утра, но это не даст мне никакого преимущества. Тыкать тьму копьём — еще тупее, чем бить воздух кулаками. Про огонь он не зря заикнулся. Сейчас бы факел в руки и спалить тут всё к ебене матери! Облить бензином и бросить спичку, чтобы пламя сожрало всё тут нахуй. И мух, и его шкаф, и его вонючую кровать, и эту сраную мебель.
Я отскочил назад, и правой рукой отёр лицо от мух. Как-то странно. По коже пробежала прохлада, и осталась липкая плёнка, словно какой-то чудо крем нанёс на ожог. Гнус бросился на меня, я увернулся, концом копья врезав ему в челюсть. Эффект почти нулевой, но я урвал себе несколько секунд, чтобы подбежать к Осси и поднять её с пола.
— Беги…
Звериные глаза на моих рогатых наплечниках давно ослепли. Мухи облепили их и испортили, накинув непроглядное бельмо своими укусами. Я не увидел как сзади налетел этот ходячий, разлагающийся и вечно пожираемый личинками труп. Я услышал треск доспеха, а затем сильный удар в спину швырнул меня вперёд, откинув в сторону Осси.
Я рухнул на пол, вовремя подставив руки. Копьё отлетело к окну, наконечник тускло сверкнул в лунном свете. Половые доски затрещали, жужжание мух обрушилось на мою спину. Я уже собирался вскочить, но Гнус обхватил мои дреды и потянул на себя.
Если бы я противился — он бы выдрал мне скальп. Моя голова сама откинулась, задрав подбородок. Я больше не касался пола ладонями. Гнус поднимал меня, отрывая от пола.
Вот гнида… Сука… Сильный, пиздец…
Я был словно грязный котёнок, пойманный за шкирку. Махал руками и ногами, и всё в пустоту. Злой дядька поднял меня с земли и начал рассматривать, хохоча. Худощавая рука Гнуса походила на сухую ветку дуба, облепленную мухами. В лунном свете ковёр из насекомых поблёскивал серебром и ходил волнами. Ногами я не мог достать до пола, но сумел схватить Гнуса за руку, раздавив сотню, а может и тысячу мух. На удивление — насекомые перестали садиться мне на лицо, ползать по лбу и по подбородку. Они словно боялись заползать туда, где совсем недавно я провёл правой ладонью по коже, оставив влажные следы.
Удивился не я один.
— Твоё лицо! — в жужжании послышалась нервозность. — Я заставлю твою глупую ухмылку скривиться от боли!
С гниющего тела гнуса слетела еще не одна сотня мух. Они быстро облепили меня, пронзили своими острыми иглами доспех и начали сосать кровь. Шею сдавило так, будто на неё наехал грузовик — с невероятной жадностью мухи принялись пожирать меня. С похожим усилием сдавило грудь и живот. Доспех не трещал. Трещали мои зубы, стиснутые от злости и кончики пальцев, вгрызающиеся в руку Гнуса. Но на моё лицо по-прежнему ни одна тварь так и не уселась.
Свет луны ворвался в комнату, накрыв безглазое и безгубое лицо голубоватым светом. Мухи ползали по остаткам почерневшей кожи, но этих остатков не хватало, чтобы выразить хоть какую-то эмоцию. Пауза — единственная эмоция, которую я различил. Гнус, а вместе с ним и мухи молчали. Тишина продержалась недолго, но и этого вполне хватало для понимая того, что этот мерзкий труп сильно удивлён.