— Я оставлю им подарок, — я вновь перевёл взгляд на старика. — Я подарю вам возможность искупить свою слабость и бесчеловечность перед лицом силы, которую вы приютили в своих сердцах.
Глаза старика округлились, уголки губ нервно дёрнулись. И чем дольше на меня он пялился, тем сильнее хмурилось его лицо.
— Я не понимаю! — взревел он, что было ожидаемо.
Мужчина вскочил с кровати и двинул в мою сторону, глядя на меня без капли страха.
— Кровокож, — рыкнул он, — я требую объяснений! Что ты называешь «слабостью»? Что ты имеешь ввиду, называя нас «бесчеловечными»?
— За что ты убил свою жену? — спросил я, стараясь не смотреть в сторону Зико.
Губы старика на загорелой коже вновь дёрнулись. Он разозлился. Разозлился на меня, но никак не на себя за свой гнусный поступок.
— Его мать угрожала нашему процветанию! — выпалил он. — Да кто ты такая, чтобы я перед тобой давал подробные отчёты⁈
— Отец, умолкни! — гаркнул Зико, вскакивая со стула.
Старик бросил короткий взгляд на сына, затем перевёл на меня. Воспоминания корёжили его лицо, хмурили брови, прятали глаза за вздувшимися веками. Губы уняли дрожь, он медленно произнёс:
— Вам не понять! Они дали нам лучшую жизнь.
— Какой ценой, отец⁉
— Плевать на цену, когда на карту поставлено благосостояние всего народа! Плевать на всех, кто против! Они глупцы, и не понимают, чего себя лишают.
— Сегодня, — сказал я, обращаясь к старику, — я преподнесу вам необычный дар. Зико, прикажи своим людям пробежаться по городу и собраться всех горожан на центральной площади.
Моя просьба была исполнена, когда ослепительное солнце медленно подкрадывалась к зениту. Я стоял на центральной площади между двух крестов, на которых были видны пятна въевшегося в древесину пота и гноя казнённых.
У моих ног — бесчисленная толпа. Людское море с покрытыми головами было обращено на меня. Люди перешёптывались, боялись, выказывали страх редкими жестами в мою сторону. В первых рядах стояли мои друзья. Они следили за порядок, хотя в этом не было никакой необходимости.
Я чувствовал каждого жильца.
Чувствовал каждого человека.
Я чувствовал их страх передо мной, пробуждающий в их душах лишь одно желание — убить меня. Я — враг. Инородное существо, которое необходимо уничтожить, ради будущего блага, которое им не светит, если они так и будут ждать, что кто-то его преподнесёт им на блюдечке.
Багровая лужа под ногами нескольких сотен жильцов медленно поднималась, заполняя щели между гладкими камнями. Тонкие струйки коснулись обуви каждого жильца каменного города. Толпа вдруг ожила. Поднялся шум. Люди опускали головы, всматриваясь себе в ноги. Кто-то из задних рядов попытался убежать, но его ноги оказались прикованными к алой глади. Глупец испугался еще сильнее, поднял на меня глаза, и в этот миг он осознал, что потерял связь со своим телом. Страх такой силы я не ощущал никогда.
Их избаловали. Приучили к сытой жизни, где повинный будет наказана, а невинный — сыто накормлен.
Центральная площадь славилась своими казнями. Если тут собиралась толпа — зрелище не миновать. Всегда будет обвиняемый, всегда будут палачи. Так и сегодня. Толпа собралась. Собрались в кучу обвиняемые. Палачи дождутся своего часа.
Толпа быстро поняла на стороне кого она сегодня выступала. Поднялся гул громче воя моря. Страх зашевелил сотней губ, кривя их и заставляя брызгать слюной.
Они все умолкли. В миг. Их руки и ноги онемели. Они ничем не могли пошевелить, только глазами. Я подарил им возможность бросить взор вниз и с ужасом наблюдать за тем, как сотни тонких струек крови медленно оплетали их ноги, поднимались к поясам, разрастались по телу и скручивались в узловатые канаты на их шеях.
— Инга! — выкрикнули из толпы.
Мне пришлось опустить глаза на раздавшийся мужской голос.
— Инга! — снова выкрикнул Зико, стоя рядом с моими друзьями. Он выглядел напуганным и растерянным. — Что ты делаешь? Ты что, собралась их всех убить⁈
— Зико, тебе не стоит переживать, — я был спокоен, а растерянность молодого человека меня только забавляла. — Мне незачем их убивать. Мне они ни сделали ничего плохого.
— Тогда что?
— Я дам им возможность доказать свою человечность. Когда казнили твоих друзей — толпа ликовала. Толпа с нетерпением ждала, когда к их ногам бросят иссохшие тела казнённых, чтобы растоптать их ногами под всеобщее улюлюкание. Окажись ты на этом кресте — и тебя бы растоптали под крики и свист сотни ртов.
Глаза Зико округлились. Парень явно прибывал в замешательстве. Он замолчал, мысли долго варились в его голове, осознание услышанного обрушилось на его неокрепший разум, сковав руки и запихнув в рот кляп.
Зико медленно перевёл свои остекленевшие глаза с меня на линию горизонта над головами толпы. Мы в первых рядах, мимо наших глаз ничто не ускользнёт. Мы узрим наказание. И даже это…
В людской гуще я приметил лицо мужчины. Оно было изуродовано страхом и безумием, быстро пожиравшим его мозг. Глаза цвета гнилистого болота не замечали никого, кто его окружал. Он был весь сосредоточен на себе. Сосредоточен на струйках крови, раскинувшихся паутиной по его телу. Всё, что он слышал — безумный бой своего сердца. И бой только нарастал. Казалось, что сейчас барабанные перепонки лопнут, залив всё кровью и мозгами, но ничего подобного не происходило. Мужчина разевал рот, густая слюна срывалась с его губ и капала на руки, расползаясь серыми пятнами по рукавам рубахи.
Я подарил толпе немного воли. Я подарил толпе голос.
В тот же миг воздух над нашими головами сгустился от оглушительного вопля и криков. Исходивший от тел жар заставлял людей стягивать одежду. Их движения были скованными и неуклюжими. Крючковатые пальцы хватались за одежу и тянули её вниз, разрывая на куски. Там, где оголялась кожа — проявлялся багровый цвет. Их поры медленно выжимали из себя кровь.
Капля за каплей. Слой за слоем.
Кожа бледнела и тут же скрывалась под слоем свежей крови. Солнечные лучи падали на хрупкие слои застывшей корки крови, окрашивая чуть появившийся доспех в ярко-красный цвет. Люди пытались очистить свою кожу, сдирали корку пальцами, уже затянувшимися такой же коркой. Но всё было тщетно.
Я опустил глаза на истошный крик. Кричала женщина. Она широко раскрыла рот, обнажив ряды поломанных зубов и громко вопила, глядя куда-то в небо. Я знал одно — боли она не чувствует. Вопила её психика, медленно окутывающаяся в полотно безумия. Черный волосы побелели на моих глазах, слиплись от крови и сразу же затвердели, превратившись в упругие канаты — дреды. От шеи и до самых пальцев ног всю кожу покрывал доспех из только что застывшей крови. Когда её желудок, кишки и лёгкие наполнились свежей кровью, крик чуть утих, затем и вовсе превратился в мелодичное бульканье. Окровавленные глаза оторвались от неба и медленно опустились на её ладони, покрытые доспехом. Она снова взревела и начала булькать, как утопленница.
Кричали все. Никто не мог смириться со своим новым видом. Люди орали во всю глотку, пугаясь вырывавшимся из их глоток звукам, которых там быть не должно.
Я подарил их телам полную свободу. Толпа шелохнулась, начала ссыпаться на глазах — люди валились с ног. Крики и вопли смешались с громким шуршанием не одной сотни доспехов, и казалось, будто перед нашими ногами хрустят и лопаются кости.
Ну вот всё и закончилось. Люди каменного города обрели второй шанс. Как они им распорядятся — их выбор.
Я спустился с помоста и подошёл к друзьям. Осси наблюдала за всем происходящим с улыбкой, Зико сжал губы в узкую полосу. На лице Дрюни не было ничего, лишь непробиваемая маска из застывшего гноя.
— И что дальше? — спросил он.
— А дальше мы пойдём домой. Мы пойдём создавать настоящую армию. Нашу армию.
Глава 20
С лёгкой улыбкой я взирал на корчившихся людей в муках.
Хотя, людьми сложно обозвать то, что ползало у моих ног. Людишки. Они вопили и кричали. Валились на корточки, и, словно младенцы, ползали по кровавой глади. Некоторые видели своё отражения, всматривались в него, а после — замирали с разинутыми ртами. Их была тысяча. Может, чуть меньше. Может, чуть больше. Количество не имело абсолютно никакого значения. Родившаяся на моих глазах толпа кровокожих мне и моим друзьям не угрожала.
Мои послушные марионетки. В каждого я вложил частичку себя. В каждого вложил осколок своей широкой души, чтобы они смогли сразиться в честном бою за свои свободу и души. И когда мы уйдём, их покорность останется неизменной. Она никуда не денется. Разбежаться по углам как крысы они не смогут. Они будут вынуждены сразиться за право жить на этой земле с чистым сердцем.
Я стоял на деревянном пьедестале на целый метр выше ревущей толпы. По обе стороны от меня — огромные деревянные кресты, высокие и жуткие. Проходящий сквозь мой доспех горячий воздух разил медленно тлеющей на солнце древесиной и скисшим запахом пота, исходившим из самых недр дубовых распятий, в которых выделения от распятых людей впитывались как в губку.
Восходящее за моей спиной солнце кинуло в толпу две жутких тени. Два огромных креста поплыли по людским головам, заставляя их на короткое мгновение заткнуться. Я видел, как вопящий мужчина глядел своими окровавленными глазами на солнце, а потом утих, когда серая пелена опустилась на его бледный лик, еще не спрятавшийся за маской. Лицо медленно заплывало кровью. Слой за слоем. Пока кожа совсем не пропала из виду под твердым доспехом, зафиксировавшим ему челюсть в разинутом состоянии. Он умолк только из-за этого. Никакого чуда здесь не было. Крик сменился мычанием. Мужчина силился закрыть рот. Корка доспеха на щеках треснула, багровые осколки посыпались на алую гладь. Мужчина вновь умолк, сумев полностью закрыть свою пасть.
Он прозревал случившееся, медленно.
Огромная тень от креста поплыла к других вопящим, оставив перерождённого стоять на коленях перед ослепительным солнцем и с одурением глядеть окровавленными глазами в голубое небо.