Воздух в комнате показался спёртым. Кожа на лице старика зашевелилась, чуть подёргиваясь, словно через неё пропускали крохотные порции тока. Вновь он нахмурился и уставился на меня какими-то опустевшими глазами. На моих глазах он поменялся. Стал другим. Сошла маска радости от первой встречи, а что сейчас вырисовывалось на побледневшей коже — я не мог разобрать. В образовавшейся тишине старик налил себе в кружку собственного пойла и одним глотком осушил до последней капли. И сколько бы он не выпил, его взгляд оставался ровным и ясным, ни на секунду не покидающим моего лица.
Некоторое время он подержал кружку в воздухе, будто застыл от потока мыслей, обрушившихся на его голову. Но не успел я моргнуть, как раздался грохот. Опустевшая глиняная кружка со всей дури врезалась в деревянный стол и раскололась на сотни осколков. Эдгарс вскочил со стула и сквозь стиснутые зубы прошипел:
— Что вы сделаете⁈
Глава 22
Что-то старик разошёлся не на шутку. Видимо, моя весть о создании армии кровокожих из местных жителей его не особо обрадовала. Испортил утро! Разбил посуду! Кричит на нас, брызжа слюной и выпучив покрасневшие глаза.
По правде сказать, Эдгарса я уважаю. Но не из-за того, что он старше меня, хоть это и не мало важно. Моё уважение он заслужил своими поступками. Своей помощью. Когда он был нужен — он всегда приходил на помощь.
Почти отец.
Был бы другой на его месте, я бы даже не стал утруждать себя объяснениями и какими-то спорами на тему добра и зла, и что можно делать, а что нельзя. Просто бы сказал тому человеку: иди нахуй. Но Эдгарс — это другое. Я безмерно уважаю его, и мне уже доставляет дискомфорт мысль, что мои слова вывели его на эмоции. Инсульт или инфаркт ему не грозит, его здоровье, на данный момент в моих руках. И это в прямом смысле слова.
— Инга! — рявкнул Эдгарс, стоя напротив меня через весь стол. — Что ты такое несёшь! Я ослышался?
Как это унизительно. Мне приходится отвечать на его вопросы, как будто он мой отчим, хотя нам всем и так понятно, что он всё прекрасно слышал.
— Нет, Эдгарс. Ты не ослышался. Я вынужден всех…
Раздался грохот. Огромный стол из дубового массива содрогнулся от удара по нему ладонью старика.
— Стены этого дома слышали несусветную чушь и были свидетелями самых невообразимых сражений, выпавших на души наших граждан! Но то, что говоришь ты — невообразимо! Чушь! Инга, ты сошла с ума! Твоя сила… ты… посмотри на себя! Ты кого из себя возомнила? Думаешь, нацепила страшный плащ, обросла коркой, сделала себе копьё из человеческой кости и всё… теперь можно говорить и делать всё, что тебе вздумается?
Моё терпение быстро истощалось. Слово за словом, словно капля за каплей, мой сосуд терпения опустошался. Эдгарс не собирался успокаиваться, наоборот, он только стремительно набирал обороты.
— Эдгарс! — закричал я и вскочил на ноги. — Ты не понимаешь…
— Нет, это ты не понимаешь! Вдумайся, что ты говоришь. Обратить мирных людей в кровокожих… Разбить семьи. Лишить детей отцов! Да ты хоть понимаешь, к каким последствиям это приведёт?
— Это ты не понимаешь, какие последствия ждут наши земли, если мы не сделаем этого!
— Мне плевать на последствия! Стать оружием в чужих руках — хуже смерти! Ты обречёшь этих людей на бесконечные муки. Ты хоть собираешься у них спросить, надо это им или нет? Ответь мне честно!
— Я даю им шанс отвоевать свои земли, стать хозяевами своих жизней и больше никому не подчиняться, и забыть, что такое ждать, когда придёт не пойми кто и заберёт твоё дитя!
— Инга, да кто ты вообще такая, чтобы давать кому-то шанс? Кто ты такая, чтобы так высокомерно, с высоты птичьего полёта видеть судьбы людей, и думать, что им требуется твой шанс?
— Я видела войну. Мои глаза видели не одну сотню загубленных душ. Крики, плач и стоны боли были для меня второй колыбельной, когда родители пытались уложить меня на ночь под вой ракет и рёв двигателей танков, перемалывавших своими стальными гусеницами асфальт между пылающими домами. И поверь мне, тогда все хотели обрести свой шанс.
Лицо старика ничуть не поменялось. Злость и ненависть скривили кожу, собрав бесчисленное количество складок по всему лицу. Тяжелое дыхание сопровождалось сопением. Нижняя губа подрагивала, на лбу выступили крохотные капли пота. Он весь взмок. Белая рубаха прилипла к мокрой коже и обрела сероватый оттенок в местах подмышек и груди.
— Инга, — гневно процедил старик сквозь зубы. — Я не знаю, что за чушь ты только что сказала, но это никакого отношения не имеет к тому, что ты задумала!
— Я хотела сказать, что это Ты понятия не имеешь, что вас ждёт! Какой ужас, вам придётся испытать, когда война придёт к порогу ваших домов. Ты думаешь, родители погибших детей скажут тебе спасибо за то, что ты не дал им возможность хотя бы попытаться из защитить?
— Ну уж точно это не тебе решать, девчонка! — взревел старик. — Ты то откуда знаешь, что такое потерять дитя⁈
Он начинает меня бесить. Глупец. Не понимает, что происходит! Всё мечтает встретить свою старость в тишине, сидя в мягком кресле с книгой в руках у камина. Ну уж прости, дядя, все так хотят, да не все доживают.
— Всё уже решено, Эдгарс.
Он бросил на меня взгляд, в котором презрение душило всё то, что он испытывал ранее ко мне. В его глазах больше не было ни уважения, ни радости, ни дружбы. Он видит перед собой врага. Угрозу. Смертельный вирус для своего здоровья, который немедленно нужно уничтожить сильным антибиотиком.
— Ты не имеешь право решать людские судьбы! Ты никто! Ты просто девка в уродливом доспехе из застывшей крови.
Дрюня вскочил со стула, обронив его на пол. Осси молча следила за происходящим с неприкрытой улыбкой, словно на её глаза разворачивался спектакль, концовка которого еще не была предопределена.
— Эдгарс, успокойся, — побулькал Дрюня. — Ты недооцениваешь угрозу, нависшую над нашими головами.
— Не смейте мне говорить об угрозах…
— Эдгарс, — сказал я. — Если ты не в силах принять решение, способное спасти тысячи жизней, это сделаю я.
Старик разжал губы и просто зарычал от злости.
— Ты никто! — Эдгарс вскинул руку и выставил указательный палец. Он затряс рукой, тыкая в меня своим поганым пальцем, брызгал слюной, с его губ срывались оскорбления. — Девка, ты никто! Ты не посмеешь жителей моей деревни обратить в себе подобных тварей! Дай людям сделать свой вы…
Старик не договорил. Почти отец умолк на полуслове.
С ним бесполезно было разговаривать, с ним бесполезно было спорить.
Вспыхнувший внутри меня гнев затмил разум на мгновение. Каждый тычок узловатого пальца в мою грудь — сотня острых игл, проникших под кожу и яростно вонзившихся в моё сердце. Они разрывали моё сердце, ломали на куски кости, дробили. Боль неимоверной силы, заглушить которую не сможет ни одно лекарство. Ни одно обезболивающее. Лишь убийство. Убийство способно заглушить любую боль.
Гнев вынудил меня достать копьё и швырнуть его со всей силой в пульсирующий источник боли.
Старик с грохотом рухнул на пол. Я отшвырнул в сторону тяжёлый стол, чтобы видеть его. Видеть, как он спокойно лежит, уставившись мёртвыми глазами в потолок. Копьё пробило ему грудь, из огромной раны вытекала кровь. Зелёная жилетка быстро пропиталась кровью, сменив цвет на багровый. Он даже ничего не понял. Его глупость и гнев затмили разум не меньше моего. Наконечник копья из человеческой кости вонзилось точно в сердце.
— Червяк! — с ужасом на губах вымолвил Дрюня. — Ты что наделал…
Мой друг стоял в сторонке, не в состоянии сделать хоть что-то. Беспомощно развёл руки и уставился на тело старика.
— Ты… ты… — мямлил он. — Оживи его! Немедленно!
Да, я мог его оживить. Возможно. Но я даже не стану пробовать. Какой в этом смысл. Я мог бы из него сделать кровокожа, бросить его в бой, но он всё же заслужил покой.
Почти отец.
К сожалению, за него выбор сделал я. И второй раз я не собираюсь ничего решать. Глупец. Старый дурак. Он ничего не понимал в этой жизни. Помеха на моём пути. И так будет с каждым.
— Червяк…
— Заткнись, Андрей! Что ты опять разнылся?
— Ты убил его! Зачем?
Я подошёл к телу старика. Мышцы лица уже разгладились, убрав мрачные морщины. Могло показаться, что он улыбается, увидев на потолке что-то забавное. Один глаз открыт полностью, другой полуприкрыт. Густая кровь пропитала всю одежду и начала медленно расползаться по полу, просачиваться между досок. Кровь словно хотела уйти в землю, как крохотный росток от семечки, улизнуть от меня, спрятаться в глухой тени. Но у неё ничего не вышло. Я вобрал в себя всё до последней капли. Чуть посиневшая кожа старика натянулась, облепив кости. Очертания черепа стали довольно чёткими, грязная от крови рубаха и жилетка повисли на рёбрах тентом. Он всё также продолжал смотреть в потолок.
Я взялся за древко одной рукой и выдернул копьё из груди старика.
Так надо было. Иначе поступить я не мог.
— Андрей! — рявкнул я, рассматривая труп старика.
Андрей молчал. Злился, дулся, скрипел зубами и молчал. Его доспех хрустел от трясущейся на плече секиры. Он так крепко сжимал деревянную рукоять, что на пол сыпалась не только стружка, но и струпья от доспеха. Всего лишь старик. Почти отец. Он не имел права забрать шанс у других. Он пожил своё, видел свет сквозь призму своих глаз. Он видел мир по-своему и не имел права навязывать своё видение другим, ещё молодым. Эдгарс не понимал одной истинны: если дать возможность людям принимать собственные решения — они все умрут. Им нельзя давать свободу. Их нужно загнать в угол, и уже там, в темноте, когда они дрожат от страха, подарить иллюзию выбора, в которой он и примет решение. Так было всегда.
И так будет сейчас.
— Андрей! — вновь рявкнул я. — Собери всех мужчин на площади, немедленно!
Не обронив ни слова, Андрей покинул дом. Не знаю, что творилось у него в голове, и даже думать об этом не хочу. Что он, что Эдгарс, они смотрят на мир совсем другими глазами. Наивными, отчасти добрыми. Они думают, что всегда можно договориться, пожать руки и вернуть мир на землю. Какая глупость и ерунда, придуманная слабаками. Сильный возьмёт своё, а ты так и останешься сосать огромный и упругий член.