Когда в пылу жестокой битвы я ловил краем глаза широкий взмах меча моего воина, у меня в головы всплывал вопрос: а нужна ли им вообще свобода? Ответ рисовался в тот же миг. Мой воин мог упасть на колено перед врагом, взмолиться о пощаде, бросив свой меч к его ногам на утоптанную траву нашими ступнями, но этого не делал. И даже не допускал подобной мысли. Мой воин вкладывал в свои руки больше сил, чтобы лезвие из застывшей крови наверняка разнесло лицо противника, покрытое кровавой маской.
Эта толпа людей, которых я обратил в кровокожих, живя своей обычной жизнью, даже и не подозревали о свободе. Им никто не смел её показать. Им никто не рассказывал, как можно жить. Они боялись переступить порог дома и уйти далеко в лес. Они боялись увидеть то, чего никогда не видели. Но теперь их окровавленные глаза увидят всё, заглянут в каждый уголок их души, где непроглядной тенью страх затмевал ту часть лучшей жизни. Они очистятся от страха. Они сами себе даруют свет. Я лишь направлю их по верному пути, ведь только мне ведома дорога.
Мои стопы ступали по пыльной дороге, закиданной по обе стороны людскими трупами и изрытой стальными гусеницами сотни танков. Мои глаза видели весь ужас войны. В своих ладонях я держал последствия войны. Вот этими пальцами сжимал изъеденную пламенем одежду своих родителей!
В тот день у нас хотели отнять свободу. Забрать наши земли, принудить встать на колени перед их начищенными до блеска сапогами. Но у них ничего не вышло. Они даже и не представляли, на что способен стремительно зарождающийся в глотках страдающих и медленно умирающих вопль войны. О, да. Это страшно и жутко видеть безмолвно шевелящиеся губы, испачканные липкой кровью. Даже если ты преподнесёшь к ним ухо, всё, что ты услышишь — глухое бульканье, зародившееся где-то в глубине гортани.
У войны нет слов. У войны есть только звуки. Будь то пулемётная очередь, одиночный огонь из автомата или свист жуткой секиры, сделанной из двух содранных лиц.
Лишь звуки рождают неистовый гнев, заставляющий поднимать в воздух наши руки и опускать оружие на своего врага. Каждый звон, каждый хруст и каждый хрип вызывают во мне волну праведного гнева, несущейся по моим костям и мышцам. Я крепко сжимаю древко копья и пронзаю костяным наконечником голову врага без сожаления. Без горечи на языке и страха в глазах. Каждый мой удар дарует мне шаг. Шаг вперёд, навстречу свободе. Навстречу жизни без боли.
Хотя, я уже совсем забыл про «жизнь». Сколько мы уже сражаемся в полях? Сколько дней мы освобождаем деревни, оставляя позади себя бесчисленные кучи пепла? День? Два? Быть может месяц?
Окидывая взглядом своё войско, я с трудом подмечаю потери. Да, в любом сражении имеются потери. По-другому быть не может. И каждая смерть эхом отзывается в моей груди. Оборванная жизнь моего воина пронзает моё сердце, подобно раскалённой игле, обжигая края раны и выделяя едкий дым. И каждый новый бой я стискиваю зубы и жду болезненного укола, напоминающего мне ради чего была рождена война в полях высокой травы. Они погибают за свои семьи, за их свободу и будущее. Они погибают с оружием в руках — а это наивысший дар порабощённому человеку. Их сердца утихали без тени страха на глазах, без тени ужаса, закравшейся под плотной маской.
И даже если сомнения заставляли сузить от гнева мои губы до тонкой полоски на лице, я обращал взор на людей Ансгара. Храбрые воины, вселяющие в моё сердце уверенность и непоколебимость в моём непростом выборе. Обычные люди в обычных кожаных доспехах врывались в плотные ряды кровокожих, упрятав страх так далеко, что даже пристально разглядывая их лица, я ничего не замечал. Людские губы подхватывали зарождающуюся молитву, нашёптывали её, передавая от одних к другим, превращая слова в звуки и, не смолкая ни на секунду, обрушивали своё оружие на врага.
Воины Ансгара хорошо знают, что такое жить в бесконечных войнах. Они знают, как бесконечные сражения утомляют, высасывают силы и лишают душу её самого сокровенного, того самого, за счёт чего её и считают душой — её духовности. Они знают, что такое сон без сна, когда за забором твоего дома беснуется твой ненавистный враг. Преданные люди Ансгару знают цену свободе, и они готовы её заплатить, ведь дальше жить прошлой жизнью они не собираются.
И даже если людей Ансгара можно принять за фанатичных безумцев, чья жизнь протекает ради сражений в бесконечной войне, то воины Зико совсем из другого теста. Их мечи, чьи остро заточенные края смазаны слюной голодной Бэтси, взмывают в воздух над головами врагов по идейным соображениям. Каждый бежал от ужасов жизни при кровокожих. На глазах каждого кровокожи лично убивали родню, щедро сея в их сердцах семена ненависти и мести.
Я узрел плоды.
Я увидел с какой болью прозревает семя. Когда цветок теряет свои листья, превращаясь в плод. В такой плод, что стальной меч с лёгкостью входит в кровавый доспех кровокожа, не хуже раскалённого ножа в масло. И я уверен, что не обладай воины Зико столь ценным даром в виде слюны Бэтси, позволяющей их стали с лёгкостью вонзаться в кровавые доспехи, они бы ни на секунду не прервали свои попытки одолеть кровокожих. Взращённый внутри их сердце гнев никогда бы не заставил упасть перед врагом на колено, сложить оружие и жить дальше под гнётом кровокожих. Слишком сильна боль от ужасных воспоминаний. Слишком сильна боль при виде человека, закованного в жуткие доспехи из запёкшейся крови. И даже я и мои друзья не стали для них исключением. Враг моего врага — мой друг. Как долго? Пока последний кровокож не обратится в прах на их земле.
В день нашей первой встречи я и подумать не мог, что стою с копьём в руке возле своего нового друга, глаза которого испепеляли меня, пытались прожечь насквозь. Ему нужна была всего одна секунда, всего один миг, один удар сердца, чтобы убить меня одни точным ударом, но его тело было в моей власти. Его мгновения, его время, его удары сердца были на моей ладони. Я мог сжать кулак — и сердце юноши замерло бы навсегда, но в тот день я даже не помышлял о столь радикальном поступке. В пылающих гневом глазах Зико я усмотрел праведную борьбу за справедливость. Битва в лесу с кровокожами не была бойней ради бойни. То сражение было борьбой за привычный образ жизни. За старый мир, где люди дышат свободой, думают о будущем и могут запланировать завтрашний день. Даже сейчас, с оружием в руках и тысячной армией за плечами я не могу спланировать свой день на пару часов вперёд.
В тот день Зико уже не мог спланировать наперёд и нескольких минут. Я спас его от неминуемой смерти, но он даже этого не осознал. Видя перед собой очередного кровокожа, его устройство мыслей было не способно вообразить благоприятный исход. Сама мысль о спасении давно потухла, оставив после себя лишь тень стремительно надвигающейся смерти.
Гнев в его глазах быстро сменился растерянностью, когда я первый начал диалог. Вместо клинка в грудь я дал ему слова, подействовавшие страшнее стали. В тот день я изменил его мир. Подарил надежду. Я смог подарить ему не только завтрашний день, но и возможность заглянуть в будущее.
Конечно, мы не стали закадычными друзьями, но и врагами нас явно назвать было нельзя. Порой, видя перед собой загорелое лицо Зико, чьи глаза постоянно глядят на меня с сомнением, я вспоминаю фразу: враг моего врага — мой друг. Мой друг… Возможно, когда-нибудь он взглянет на меня иначе, и я увижу на его лице искреннюю улыбку, а взгляд блеснёт искренним уважением и непоколебимой дружбой. Именно этот блеск я подмечаю во взгляде моих друзей, согласившихся идти со мной до конца.
Но одной пары глаз я так и не досчитался. Зико. Мы уже минули сотни километров лесов, прошли дюжину деревень и обратили в прах не одну сотню кровокожих, но Зико так и не вышел из леса к нам на встречу.
Мне было чуждо это чувство, но она болезненно протекало по моим сосудам, дёргало за каждый нерв, стоило мне вспомнить его имя. Оно призывало к ярости каждый раз, когда мы уничтожали появившийся отряд кровокожих на нашем пути, а Зико так и не появлялся. Я испытывал волнение. Я действительно переживал. И порой, меня пугало это. Эти чувства… Эти переживания…
Это не моё!
Я никогда не испытывал подобных сентиментальностей. Я — эгоист. Я всегда думал лишь о себе. Всегда. Когда каждый день живёшь с мыслью, что завтра не настанет — хочешь не хочешь, а станешь думать только о своей шкуре. Когда твой город объят пламенем, первые дней десять ты переживаешь о других. Ты сопереживаешь каждому, кто потерял близких. Видя чужие слёзы на глазах, твои глаза вдруг тоже увлажняются, слёзы бегут по щекам. Но потом ты устаёшь. Устаёшь переживать, устаёшь плакать, устаёшь вопить от страха, когда соседний дом складывается как карточный, а волна пыли окутывает всех, кто стоял рядом. И ты больше никогда своих соседей не видел. Может быть тогда я утратил свою человечность. Я забыл, что такое быть человеком. Испытывать переживания, любовь, страх за друзей. Так странно… Так необычно…
Эти чувства… Эти переживания…
Я словно вновь их обретал. Человечность постепенно возвращалась ко мне. Вливалась в моё тело.
Моё тело…
Я уже начал забывать, что я из себя представляю. Какой ужасный и мерзкий. Тонкий скользкий червяк, извивающийся в чужих кишках, забитых гниющими фекалиями. Мой тело — это тело Инга — бедной девочки, чьё сознание я поработил, но с каждым днём я ощущаю, как моя власть над ней медленно, но утихает. Каждый день я чувствую, как становлюсь человеком. Впервые я испытал искреннюю радость от общения с друзьями. Мы побеждали, и вместе ликовали. Мы поднимали наше оружие к небесам и громко вопили во всю глотку. Булькали, но радовались. Искренне. Меня впечатляли пережитые эмоции, и за это я мог благодарить только Ингу, поделившеюся со мной своим спектром эмоций.
Каждый новый день лепил на меня новое мясо человечности, но и с каждым днём я ощущал, что моя смерть всё ближе и ближе. Парадокс, но вскипающие внутри меня чувства не позволят мне полностью поглотить тело Инги. Видимо, такая природа. Любовь убивает. Понимаете? Инга молчит, но её человечность постоянно общается со мной. Порой ругает, заставляя испытывать сожаление и стыд. А порой радуе