Я видел, как несколько сотен мух кинулись к разбитому окну. Их чёрным телам только стоило вылететь наружу, как языки пламени сжирали их. Гнус совершил ошибку. Он понял это не сразу, лишь когда ворвавшееся в разбитое окно пламя лизнуло его лицо и заставило отступить.
Вой пронёсшихся рядом со мной насекомых напоминал рычание. Гнус опять что-то задумал. Он отбежал от окна на пару тройку метров, и замер, словно прицелился. Вот ублюдок! Решил сигануть в окно!
Так быстро я еще никогда в жизни не вскакивал на ноги. Меня словно кто-то невероятно сильный подбросили, а затем швырнул вперёд, прямо на Гнуса. Перекаченный уродец был уже на пол пути, когда я врезался в него. Шипы на моём правом наплечнике пронзили его правое плечо и часть груди. Глубоко засели, и крепко, я это понял, когда мы вместе сделали еще пару шагов, но прыжок в окно не удался. Траектория Гнуса изменился, чем вывела его окончательно из себя.
Это пристанище для мух стряхнуло меня, ударило в лицо, когда я рухнул на пол, а затем пнуло в грудь. Удары были сильными и точными, обычного человека точно бы отправили в нокаут или на больничную койку — в лучшем случае. Картинка терялась перед глазами, но лишь на мгновение. Я быстро восстанавливался. И так же быстро сумел встать.
— Куда собрался? — спросил я, видя, как Гнус снова отступает назад для разбега. — Хочешь убежать с моими подарками?
Он замер. Голова повернулась в мою сторону и словно уставилась на меня.
— Лови! — прожужжали где-то в стороне мухи.
Гнус резко развернул торс и швырнул в меня щит. Сам он побежал в сторону окна, и когда до свободы оставалось несколько шагов, крыша церкви обвалилась.
Перед самым носом Гнуса, если так можно обозвать дырку в черепе с вываливающимися мухами наружу, рухнула и пробила пол массивная потолочная балка, охваченная пламенем. Она не позволила ему сигануть в окно, наоборот, заставила отступить. Испугавшись огня, он шагнул назад, прямо ко мне в руки.
Летящий мне в лицо щит я остановил, укрывшись вскинутыми руками. Мои руки чудом уцелели, доспех лопнул вместе с кожей, но кости остались целы. Пока восстанавливались повреждения, я поднял щит с пола, подобрал булаву и подбежал к Гнусу со спины. Он вовремя шагнул назад. Прям под вздувшийся костяной шар. Облепленная мухами голова лопнула как гнилой помидор, брошенный в стену. Меня залило гноем, мухи брызнули во все стороны. Я прекрасно понимал, что Гнуса это не остановит, и не теряя ни секунды, снова ударил. Бугристый костяной шар размером с голову пробил грудь, обернувшегося на меня Гнуса. Из дыры хлынул гной и рой мух. Я ударил снова, пробивая огромную дыру в грудной клетке. Зачем — не знаю, я просто хотел остановить его, отвлечь. Не дать предпринять новых попыток покинуть огненную ловушку.
Я бил и колотил его.
Колотил и ломал кости. Занеся руку для очередного удара, меня вдруг сковала невероятная боль. Булава и щит выпали из рук, а сам я упал на колени. Вспышка боли ослепила, в ушах раздался оглушительный звон. Я сразу не сообразил, что произошло, лишь когда сумел разлепить веки и сквозь дым бросить взгляд на свои руки. Весь мой доспех был усеян мухами. Плотно. Я не видел живого места. Видимо, смирившись с неизбежным, Гнус бросил на меня всё живое, что принадлежало ему в этой церкви. Каждая муха, способная перенести его сознание и спастись была обречена, и всё, что насекомые могли сделать — погубить меня. Они все решили погубить меня. Сожрать доспех, а затем высосать всю кровь. И им бы удалось, если бы крыша церкви окончательно не обрушилась.
Меня приковало к полу чем-то огромных. Пламя пробежало по всему доспеху, прочищая от насекомых каждую трещину, каждую дырочку. Всюду трещали пылающие доски, отравленный дымом горячий воздух наполнил лёгкие, но убить всё никак не мог. Пока не мог. Очень быстро я начал испытывать кислородное голодание. Отяжелевшие веки медленно укрывали глаза. И перед тем, как их окончательно закрыть, я увидел охваченное огнём тело Гнуса. Обнажённое. Мухи сгорели, оголив почерневшую кожу, от которой уже поднимался пар. Я выдохнул обжигающий воздух и закрыл глаза. В ушных раковинах раздалось жужжание.
— Улица Победы, — прожужжали уцелевшие мухи, спрятавшиеся в моих ушах. — Улица Победы…
Невыносимый жар пламени накинулся на мою голову, и больше я ничего не услышал.
Без сознания я провалялся недолго. Открыв глаза, я увидел солнечный свет, пробивающийся сквозь дымчатую пелену умирающего пожара. Гореть сутки я не мог, значит, прошло пару часов. Треск углей раздавался ото всюду, и только сейчас я осознал, что я живой. Я жив. Чудо? Чудом тут и не пахло, я потратил практически весь внутренний запас крови, оставив себе жалкие остатки, которых дай бог хватит на заживление огромной раны.
Я сумел осмотреться. Поднимающийся жар от разбросанных на каждом шагу углей мылил обзор, но я сумел разглядеть в воздухе парящие чёрные точки. Я испугался, подумал мухи. Но зря переживал. Над головой кружили крохотные хлопья пепла, а само тело Гнуса выгорело до костей. Вылезая из-под завала обожжённых досок, я размышлял о победе. Мне хотелось верить в безоговорочную победу над Гнусом, но нельзя было не допустить, что хоть одна муха уцелела. Я точно не знаю механику его перемещения сознания, однако могу догадываться, что даже одна муха может нести частицу его разума, а там и до воскрешения полного сознания совсем недалеко. Я залез мизинцем в ухо и вытряхнул остатки обгорелых тел насекомых. И что они хотели мне сказать? Что имел ввиду Гнус, упомянув улицу Победы. Странно. Таких улиц полно не только в моём городе. Я не удивлюсь, если узнаю, что улица под таким названием есть в каждом городе! Ладно, скорее всего это была предсмертная вспышка разума. Последнее место, где он… Плевать.
Позади раздались шаги. Кто-то массивный шёл в мою сторону, распихивая обожжённые доски.
— Дрюня, — откашлялся я, — у нас полу….
Окончание выбило из моей глотки грубым толчком. Я снова рухнул на пол сгоревшей дотла церкви и уткнулся носом в залу. Доспех на спине явно был пробит чем-то тяжёлым и острым. Я оттолкнулся и перевернулся на спину.
— Червяк, ну почему ты не можешь умереть без лишней пыли и шума?
Я мог вообразить всё что угодно, представить, что на меня вновь напал Гнус, или даже уверовать в то, что рога оленя-медведя добрались до меня через тысячу километров и ударили ровно в спину. Но в предательство друга — никогда.
— Дрюня, какого хуя ты делаешь?
Я попытался встать, уперев ладони в пол, но массивная ступня в гнойном доспехе врезалась мне в лицо.
— Как же ты достал меня! — взревел Андрей.
Он замахнулся уродливой секирой и ударил. Одно из содранных лиц лезвия рассекло со свистом воздух и со всей дури врезалось в бугристый щит.
Еще когда я открыл первый раз глаза, я заметил рядом с собой жуткую вещицу. Словно кусок огромной кости какого-то животного, покрытый множеством шишек. И если бы не человеческий череп, из которого и произрастала данная вещь, я бы ни за что не догадался, что этот тот самый щит. Мой подарок. Натянутую на огромную кость плоть огонь превратил в пепел, и он осыпался, когда я выхватил щит левой рукой с пола и успел загородиться им от страшного удара.
Щит чуть не выбило из моих рук, но я сумел его удержать. Сильнейший удар секиры мог срубить толстое дерево, перерубить пополам корову, или смахнуть голову с плеч кровокожа, но костяной щит не поддался. Даже не раскололся в моих руках, хотя и раздался характерный треск.
— Тварь! — прокричал Дрюня. — Запорол мне секиру! Сука!
— Дрюня, что ты творишь? Дыма надышался?
— Червяк, умолкни, пожалуйста! Я больше не могу тебя слушать! Я больше не хочу выполнять твои приказы, и тем более быть частью твоего плана! Слышишь меня?
Он пнул меня ногой и вновь ударил секирой. Костяной щит сильно тряхануло. Своими ладонями я прочувствовал всю мощь удара, волна прошла через руки и отдала в тело.
— Я больше не хочу подчиняться тебе! — вопил он. — Я создам собственную армию, и буду защищать свою землю от ёбаных колонистов из-за берегов неведомого моря! Ты не нужен мне!
— Да что за бред ты несёшь⁈
Я не знал, что делать. Мой друг спятил, и ведёт себя неадекватно. Оружие в его руках может не просто мне навредить, если он продолжит лупить — встреча со смертью мне не избежать. Я хотел верить во временное помутнение, быть может он перегрелся на солнце и гной в его организме ударил ему в мозг. Мне не хотелось придавать значение его словам, но он говорил убедительно, да и лупил своей секирой далеко не в пол силы. Да, я всегда знал, что Андрей не так уж и сильно был рад путешествовать радом со мной, и мы постоянно спорили. Но в каждом споре я побеждал своею убедительностью, мои доводы были не оспоримы, а факты… От фактов некуда скрыться, даже здесь, в этих землях уже не получится найти безопасный островок и провести на нём сытую жизнь. Всё очевидно! Но нет, глупцы еще и слепы. Но мне всё равно не понятно, даже если он глуп и слеп, то зачем… зачем нападать со спины? Зачем перечёркивать такой долгий путь и ставить на нашей дружбе жирную точку?
Андрей медлил. Закрываясь костяным щитом, я явственно ощущал занесённую для удара секиру. И с каждой секундой напряжение росло, рос градус накала, который просто сводил меня с ума. Мои глаза шарили всюду, заглядывали в каждую щель, в попытках достать для меня хоть крохотную часть картинки для представления всеобщего гобелена ужаса. Я видел груды обожжённых досок. Гнойные сабатоны Андрея покрылись залой и прогибали выгоревшие доски.
Он медлил.
— Я всё думал о Марии, — вдруг сказал он. — Я помню, что в той нашей жизни она пропала. Без вести. Её так и не нашли. Ничего не нашли. Её подруга целый грёбанный год сходила с ума, боялась гулять по улицам. Днём! Представляешь себе, Червяк! Она боялась гулять днём! И знаешь, кого она в пропаже своей подруги обвиняла?
Половые доски заскрипели, сабатоны изогнулись, и новый удар секиры обрушился на мой щит. Глухой стук. Окружающее меня пепелище дёрнулось, словно живое, и выдохнуло, окутав всё пылью.