С большим трудом я сумел выплюнуть всю скопившуюся во рту грязь и выдавить из лёгких:
— Мать…
Вместо ответа, по телу разлилась новая волна боли, еще сильнее и жгучее. Я закрыл глаза и взвыл от боли. Мои руки обняли бедную, трясущуюся в страхе Роже, и прижали к телу сильнее, и я даже не подозревал, какую причиняю ей боль своей заботой. Я не знал, плачет она, или пытается докричаться до меня — безумное жужжание заглушало все звуки. Но сумел опустить голову и приподнять всего на секунду веко. Мухи вгрызлись в мой глаз, но той секунды хватило, чтобы я увидел в своих объятиях девочку, покрытую мухами. Лица Роже невозможно было разглядеть. Казалось, что она сменила наряд на нечто жуткое, почти черного цвета с серебристым блеском, бегущим волной по трясущемуся телу девочки.
Мы умрём.
Сила Гнуса казалось безграничной, стоило ему захотеть, как по щелчку пальца любой мог замертво рухнуть у его ног. Я даже не мог упасть. Я даже не мог пошевелиться из-за сковавшей меня боли, физической, проникшей под кожу и словно паяльником прижигающей плоть к мышцам.
— Инга, — голос Рожи был слаб, но в нём чувствовалась борьба, — спаси меня…
Я пытаюсь это сделать изо всех сил, но у меня ничего не выходит. Руки и ноги охватил паралич, губы онемели, а веки… веки… На удивление, я нашёл в себе силы приоткрыть один глаз. И снова у меня было короткое мгновение, прежде чем насекомые жадно впились в мою слизистую, и я окончательно ослеп.
На уровне моей груди обе ладони Роже рисовали круги. Стоило мне осознать происходящее, как я тут же нашёл в себе силы пошевелиться. Пальцы рук сжались, нащупали плечо и макушку девочки. Отозвалась левая нога, затем — правая. Обняв Роже ещё крепче, я сорвался с места и понёсся в сторону окна. Я боялся выпускать её. Боялся, что мои руки или ноги вновь ослушаются меня. Но у меня не было иного выхода. Если боль вновь накинется на меня — мне придётся стерпеть. И я терпел, хрустел зубами, а выть хотелось с такой силой, что я не стал себя сдерживать, когда подбежал к краю, оттолкнулся от пола, и мы полетели на улицу. Под неутихающее ни на секунду жужжание взбесившихся мух, мы рухнули на вспаханную землю, рядом с нелепым низким заборчиком из переплетения сосудов.
— Инга! — ревел на всю улицу Ансгар. — Что происходит⁈
— Беги! — проорал я, с трудом разлепив губы.
Не выпуская Роже из своих объятий, я вскочил на ноги и бросился на голос Ансгара, призывающего на всю улицу разбегаться подальше от дома.
Я не мог разлепить веки, а мухи продолжали причинять боль. Не такую сильную, как раньше, но у меня не было никакого желания здесь задерживаться более чем на один вдох. И чем дальше я убегал от дома — тем мне становилось легче. А потом боль ушла. Жужжание мух окончательно стихло, и я сумел открыть глаза. В моих объятиях по-прежнему болталась Роже, я так сильно прижал к себе девочку, что её сандалии не доставали до земли. Поставив её на землю, я обернулся и бросил взгляд на дом. Происходящее, казалось, странным, было трудно принять тот факт, что Гнус не хотел никого убивать. Он просто хотел, чтобы его оставили в одиночестве. Ведь только так совесть позволит уйти ему спокойно, без переживаний за чужую жизнь.
На наших глаза возвышающаяся над остальными домами высотка, чья облицовка овшивилась мошкарой, вдруг обнажилась. Всех мух словно огнемётом спалило, крохотные тельца посыпались дождём на землю. Влажные переплетения сосудов, создающие фундамент, стены, оконные проёмы и всё убранство здания будто начало высыхать. Прекратилась пульсация. Пропал дорогой блеск. Так странно, я словно смотрел на дом через черно-белый фильтр. Вначале багровый дом посерел, став похожим на песок, но мне стоило несколько раз моргнуть, как перед нами уже стояла серая, как бетон, конструкция. Хватило одного удара ветра, чтобы с верхних этажей откололся кусок стены и полетел вниз к земле. Не долетев нескольких этажей, кусок обратился в бледную пыль и осел на соседней улице.
Ясно было одно — дом умирает.
Глубокие трещины беспощадно устремились от фундамента к самой крыше здания, вынуждая некогда крепкую конструкцию застонать на всю улицу сбивчивым треском. Не прошло и минуты, как все перекрытия первого этажа лопнули, выдавливая из оконных рам клубы серой пыли, а после — дом медленно сложился, погребя под собой Гнуса. Сотни облаков белёсой пыли брызнули во все стороны от завала и поползли по улицам страшного города, гонимые ветром.
Пыльный туман окутал нас. Где-то слева разразился кашлем Ансгар, сплёвывая пыльные комки на землю. Успокоив припадок, он спросил:
— Что произошло?
— Нам надо идти дальше. В конец улицы.
Глава 25
Зернистое облако пыли от рухнувшего убежища Гнуса медленно оседало на землю. Силуэты моих друзей и воинов, заполняющих улицу в обе стороны, медленно прорезались в белёсом полотне, словно людская толпа, гуляющая в утреннем тумане. Очертания их лиц были размыты, и я не думаю, что они могли видеть моё, искривлённое смешанными чувствами, накинувшимися на меня со звериной яростью.
Я искренне радовался, прижимая к себе Роже. Мои поиски были окончены, худшее уже позади, но меня не оставляет чувство неминуемой трагедии. Слова Гнуса покрыли мой разум тяжёлым осадком неразумных разложений, окиси, вызывавшей непереносимую дурноту. Мать… Неужели она здесь, где-то бродит среди этих уродливых домов из крови замученных рабов? Неужели она снова связана с волной боли, окутавшей меня так сильно, что я вынужден был преодолеть континент только ради одного — убить её. Душить тварь и смотреть в её медленно закатывающиеся глаза. Вена на лбу раздуется так сильно, что может показаться, будто под кожей завёлся огромный паразит, который всеми силами пытается вылезти наружу. А потом она обмякнет, и будет медленно остывать на холодном кафеле ванной комнаты. Тогда я нашёл пачку сигарет в её халате, и впервые закурил. Первый кашель показался горьким и удушающим, но он меня не напугал. Наоборот. Я заложил фильтр между губ, смял его зубами и глубоко затянулся. Горячий дым вновь наполнил мои лёгкие и тогда я впервые ощутил невероятное головокружение, бросившее меня на пол, прямо к телу женщины, называющей себя моей матерью.
Если она действительно жива, и бродит по улицам этого города, я обязан её разыскать.
Мои руки ощутили дрожь. Опустив взгляд, я увидел трясущуюся в моих объятиях Роже. Мухи! Мой эгоизм совсем затмил мой разум, я даже не подумал о маленькой девочке, чьё тело минутой ранее было облеплено мухами. Но бегло осмотрев её кожу, мне не удалось найти ничего угрожающего её жизни.
— Роже, — растерянно произнёс я, — как ты себя чувствуешь? Рой мух должен был сожрать тебя заживо.
— Инга, со мной всё в порядке. Мухи меня не кусали. Только щекотали своими лапками.
Гнусу нужно отдать должное. Вынудил покинуть нас дом исключительно причиняя боль только мне, и не только физическую. Может я становлюсь слишком мягким, но признаюсь себе, в тот момент, когда боль сковала меня, а от обилия мух на девочке были видны лишь редкие пряди, всё моё внимание было направлено на спасение Роже. Я становлюсь мягким.
Я разжал руки, выпуская Роже из объятий, но трясущаяся девочка по-прежнему прижималась ко мне, словно боясь, что я уйду куда-то, и она окончательно потеряется среди неизвестных ей улиц.
— Я боюсь, — прошептала она мне в грудную пластину.
— Тебе нечего бояться, ты со мной.
Только сейчас, опустив глаза на её лицо, я увидел, как она жмуриться и прячет лицо в тени моей головы, вжимаясь нежной кожей в мой грубый доспех.
— Они повсюду, — прошептала она.
— Кто? — спросил я, с опаской оглянувшись.
— Воины. Она снова меня заберёт.
— Роже, не бойся. Эти воины — мои солдаты. Мы пришли сюда за вами, за всеми детьми, которых похитили. Мы вернём вас домой.
— Она не даст вам! — завизжала Роже. — Она очень сильная!
— Открой глаза и посмотри на меня.
— Я видела! Ты такая же плохая, как и она… — неожиданно Роже ударила мою нагрудную плиту своей ладонью, сильно поранив кожу о грубые края. Она взвизгнула, сжала губы и, наконец, открыла глаза, чтобы взглянуть на свои раны.
Хватило одного вздоха, чтобы на коже не осталось не единой царапины. Роже излечила себя, а потом уставилась на меня, продолжая кривить в гневе губы.
— Понравилось? — спросил я. — Ну же, ударь еще. Не бойся, бей!
Лицо девочки покраснело, глаза намокли от хлынувших слёз, а губы раскрылись в гневе, высвобождая наружу весь скопившийся страх. Она ударила со всей силой, и снова на коже остались глубокие царапины. Девочка на этом не остановилась.
Она ударила еще раз, но уже правой рука. Кровь заливала запястье и тонкой струйкой потекла к локтю. Ей понравилось. Каждый удар приносил облегчение, давая боли заглушить непривычный гнев, который пугал её. Девочка ревела и лупцевала мой доспех. Брызги крови окропили землю. Кожу на ладони сорвало, и показались кости. Стоявшие рядом Ансгар и Осси молча смотрели, не решаясь вмешиваться.
Но вмешаться пора уже было.
Я схватил её за окровавленное запястье, остановив разбитую в мясо ладонь рядом с моей грудной пластиной.
— Успокойся! — гаркнул я на неё, и легонечко встряхнул, приводя в чувства.
— Я хочу домой! — заревела она.
— Мы найдёт остальных детей, и я обещаю тебе, вы отправитесь домой! Ты только покажи дорогу до улицы Победы.
Кожа на её ладони затянулась. Последние капли слёз сорвались с грязных щёк и упали рядом с моими сабатонами. Осевшая пыль посерела от влаги, и крохотные комочки девичьего горя стали похожи на всюду разбросанные мертвые тела насекомых. Приглядевшись к ним, можно было увидеть лопнувшие брюшки мух и вытекшую из них на землю кровь, успевшую свернуться и превратиться в крохотные комочки. Верные помощники Гнуса сожрали дом заживо. Испили до последней капли крови, не жалея себя.
История Гнуса закончилась прекрасным суицидом. Он закончил свой путь, и больше не испытает той неумолимой боли, что продолжает вести меня вперёд. Неужели избавление от этой самой боли несёт за собой столь сладостный привкус, что вынести себе смертный приговор — пустяковый ход, занявший короткие мгновения раздумий?