— Да, нынче все повылазят, дабы в мутной водице рыбку половить, — философски заметил старший сотник. — Готовьтесь, скоро выход.
В это время вывели из дома гостиного двора Вышату. Он выглядел, словно с жуткого перепоя, усталым, опухшим, но старался держаться гордо, даже высокомерно. Я не хотел видеть ни полусотника, ни Воисила, которых не без моей помощи разоблачили. Но оставался вопрос: а кто предатель? Или оба? Я уже направился к месту дислокации своего десятка новиков, как услышал громоподобный голос Ивана Ростиславовича. Ранее я не замечал в нем еще и такие тональности в словах. Власть… вот чем веяло от князя.
— Оба вы виновны, о том сомнений у меня нет. Но кто предавал? Оба, али здесь иные умыслы есть? Первым слушаю тебя, Вышата, — судил князь.
— Князь Иван не хочет с собой брать предателя, сейчас казнит, — почти внезапно материализовался Спиридон, шепчущий мне на ухо свои умозаключения.
— Ты чего подкрадываешься, Спирка? Все собрал в дорогу? Таз… э… купель свою взгрузил на коня? Али оставляешь в дар стольному граду Киеву? — спросил я, не обращая внимания на дьячка, а смотря в сторону места, где происходил княжеский суд.
— До нас уже приходили оружные горожане. Требовали встать с ними заодно, — сообщал мне новости Спиридон.
Приходили, значит могут прийти еще. Где-то вдали, в стороне купеческих дворов, раздавались разные звуки, вокруг нас пока относительно тихо. Получался такой вот островок безопасности. Надолго ли?
— Моя вина, князь, что я серебро зарывал по пути. Два раза в лесах Галича, когда мы бежали, один раз у Берлады, и после сечи с половцами, — понурив голову говорил Вышата. — Более соромным для меня быть предателем, нежели тем, кто утаил от со-ратников своих скарб дружинный.
Было видно, что Иван Ростиславович несколько с облегчением выдохнул. Предательство для него более существенная провинность, чем казнокрадство.
— Сие преступно, Вышата, — после паузы отвечал князь. — Токмо ты клятвы не нарушил. Для тебя иная клятва повинна быть, кабы не воровать у своей дружины. Десять коней с тебя, да пять десятков гривен. И ты более не полусотник, ты десятник, полусотню твою пока возьмет Боромир.
— Князь, коней столько не имею, — отвечал Вышата. — И дозволь откупиться от осерчания твоего.
Что заставило меня отвлечься и посмотреть за спину Спиридона, так и не могу ответить. Может быть, это то самое периферийное зрение, о котором я уже упоминал. Но увиденное мной говорило о том, что Воисил не таким уж и овощем лежит в погребе. Приоткрылась дверца дома и оттуда прошмыгнула тень, которая спряталась под за углом. Может, если бы старый воин не был все же под какими-то веществами, он смог бы проделать свой маневр и более ловчее, но, нет, Воисила пошатывало, а на его рубахе были пятна крови.
— Скажи Боромиру, что Воисил пытается сбежать, — сказал я Спиридону и рванул к дому.
Шагов шестьдесят было до того самого угла, за которым сперва спрятался Воисил и откуда после устремился прочь. Там, куда побежал старый воин, не было ворот в гостиный двор, но забор стоял явно ветхий, можно и сломать подгнившие колья.
— Стой, акаем! — выкрикнул я, уже найдя глазами Воисила, который отодвигает несколько кольев.
Это так он подготовил себе пути отхода? Или через подобную лазейку старый воин бегал на встречи с Богояром?
— Уйди, Владислав! Я не могу убивать тебя, — зло прошипел Воисил.
Он выглядел, словно загнанная в угол собака, нет, кот… Опасный, с острыми булатными когтями. У Воисила в руках был меч, его, особый, булатный, без украшений, но из великолепной стали, насколько я стал в этом разбираться.
— Нет, я клятву давал, — спокойно отвечал я. — Ответь, почему ТЫ предал ее?
— Будешь родителем, поймешь, — шипел Воисил.
Он мог бы попробовать протиснуться в ту щель, что образовалась, когда были отодвинуты при не толстых бревна, но сделать это моментально было невозможно. Тут и куст мешал, да и нужно поворачиваться ко мне боком, а я стоял в трех шагах, могу сразу же и рубануть. Поэтому Воисил стоял лицом ко мне и сжимал в руках меч.
— У тебя кто? Дочь, мужняя? Сын? — спрашивал я.
— Дочь. Сын, внуки. Всех их грозили убить, а еще дочку насильничать, — говорил Воисил.
— У многих дружинников семьи остались в Звенигороде, и предал только ты, — говорил я, как мне казалось, делая незаметные малые шаги в направлении Воисила и чуть ему за спину.
— Стой, где стоишь! — прошипел старый воин.
— А ты закричи! — усмехнулся я, поняв откуда это змеиное шипение.
Воисил опасается быть услышанным. И где Боромир? Неужели Спирка не сообщил старшему сотнику, что я просил? Боромир был мне нужен не для того, что я ищу в нем защиту, опасаясь Воисила. В сложившейся ситуации может возникнуть слишком много вопросов, если я убью старого воина без свидетелей. Я бы, к примеру, задумался, почему так произошло, и не являюсь ли я все-таки предателем.
— Отпусти меня! Я отплачу. У меня есть золото, ромейские две литры златниц. Это много, очень много, — говорил Воисил, но я смог разглядеть его блуждающий взгляд.
Он украдкой смотрел вокруг, скорее всего высматривая свидетелей. Ратник решился убить меня, наверняка, а Богояру скажет, что ничего не знает о моей смерти. Да и что это я думаю так, будто Воисил непременно меня убьет?
— Тебя стращал насилием над детьми именно Богояр? — спросил я, так же пытаясь отвлечь старого воина.
— Да, твой отец жалует только себя и тебя, остальные люди для него не важны, — говорил Воисил, чуть опуская меч, но в глазах воина решимость, он пытается меня ввести в заблуждение.
Делаю резкий выпад и устремляю удар в предплечье старого воина. Воисил реагирует, но как-то вяло, не контратакуя, а беря мой удар на меч. Отступаю на два шага и начинаю с ходить с поднятым мечом рядом со своими противником. Я выжидаю время, когда хоть кто покажется. Да, вокруг много разных звуков, в городе туман от угарного газа, дружинники слишком увлечены будут судом над коррупционером Вышатой. Но должен же Спирка сказать старшему сотнику!
— Боромир! Никифор! — кричу я и тут уже Воисил делает шаг и заносит свой меч для удара, но меняет направление клинка.
Хороший прием, и будто бы мне только что его показал тренер, в чуть замедленном движении.
— Что, Воисил, снадобье твое действует? Слабость? — спросил я.
Старый воин, видимо, понимал и сам, что медлительный, но он не отступал. Казалось, что теперь Воисилу уже все равно, будут ли свидетели, выживет ли он. Воин давал свой последний бой. И я уже видел, как идеально исполненные, но медленные движения Воисила становятся еще медлительнее. Он, будто угасал.
— Убей уже меня! — закричал старый воин.
Я молчал. Используя то, что Воисил явно потерял контроль над собой, я постепенно уводил его в сторону, где был князь, да и почти все дружинники. Понятно, что более чем сто пятьдесят метров таким образом не преодолеть, но я думал, что чем ближе, тем больше шансов, что, наконец, кто-то нас увидит. Скорее, сперва услышит, так как Воисил облегчал мне задачу, он истерично рыдал, выкрикивая что-то нечленораздельное.
— Войсил? — закричал Боромир, бегом приближаясь к нам. — Ты убил ратников, которые тебя сторожили? Ты же дядькой для всех был!
Мне получается воспользоваться отвлечением Воисила, шагнуть вперед и вправо, быстро чуть довернуть корпус влево и… я наношу, наконец, свой удар. Правая рука Воисила, отрубленная по плечо, отваливается, как ненужная деталь человеческого организма.
Кровь хлещет из старого воина, но он идет, никто не смеет даже спросить куда и зачем направляется этот гридень, который для многих был своим, дядькой, который подскажет, поможет, поддержит. А я? Вот только стал думать о своем отце в положительном ключе, как узнаю историю Воисила, этого сломленного человека, который пошел на предательство, чтобы только его дочь и сын остались в живых и Богояр не стал им вредить.
Старый воин шел, после он упал на колени и пробовал ползти, опираясь лишь на левую руку, при этом теряя критически много крови.
Иван Ростиславович уже видел Воисила, уже всем было понятно, куда он так настырно ползет. Князь встал и сам подошел к старому ратнику.
— Прости, князь, гореть мне в аду, но не осуждай. Как ты за своего сына все отдашь, так я отдал за своих детей. Дайте меч в руку, помру, как полагается, — сказал Воисил и рухнул на землю, ему тут же вложили в левую руку меч.
Все молчали, смотрели на Воисила. Чувствовалось, что вот это самое главное, не то, что вокруг, не то, что где-то, вдруг, закричали люди и послышались звуки борьбы. Сейчас там станут насиловать девок, да убивать мужчин, грабить дома, возможно, поджигать их. Нет, ничего не важно, только вот этот человек.
— Встать всем в строй! — отдал неожиданно приказ наш князь. — Никифор останешься последним, отнесешь Воисла в дом и подожжешь над ним погребальный огонь, он всегда чтил более остальных грозного Батьку.
Когда в растерянности, не знаешь, что делать, делай по Уставу, или просто выполняй приказы. Так и поступили воины, которые стали выстраиваться в колонну по два.
К нам стали выбегать какие-то люди, бежавшие, скорее всего с тех домов, которые вот прямо сейчас подвергались грабежам. Отдельными группами, скорее толпами, киевляне шли в сторону Золотых ворот к Георгиевскому монастырю, где занимали оборону великокняжеские дружинники. Эти отряды бунтовщиков попутно грабили и развлекались женами и дочерями тех, кто, вероятно, был за Всеволода Ольговича, или же захотел отсидеться в стороне.
Вот и сейчас в недалеко молился мужик, еще один ходил, будто сошедший с ума, он был почти голый, лишь с закопченной тряпкой на причинном месте и что-то бормотал. Какая-то немолодая женщина в разорванном платье с обнаженной грудью, разбитыми в кровь губами и коленями, взывала к совести князя, призывала его встать на защиту ее детей, дочерей, утверждая, что прямо сейчас, рядом, по соседству, их убивают, насилуя и избивая.