шивая деловитых людишек. Да и крыски привели меня не куда попало. Проверенное место.
Скорее всего.
Встав перед деревянной дверью ветхого домишки, я выдохнул. А потом глубоко вдохнул. Оглянулся: любопытных глаз не заметил. Открыл дверь. И перешагнул порог.
Зайдя в дом, я сразу же ощутил усталость. Проснулся голод. Под ногами захрустели доски, напомнив звук ссохшегося паркета, заботливо спрятанный под тонким слоем потрескавшегося линолеума с дебильным узором в виде звезды. Внутри всё выглядело как на съёмной однушке по низу рынку. Как правило, такие берут мужики брошенные своими жёнами. Идти некуда. Двадцать лет псу под хвост. Апокалипсис теперь не только в твоей голове. Он повсюду. Везде, куда не плюнь, куда не глянь. Ты вдыхаешь воздух и чувствуешь пыль разрушения и разложения, густым облаком зависшей под потолком. Связать своё будущее с этой квартирой не получится. Нельзя. Эта квартира твой путь в новую жизнь. Путь в твоё новое будущее, где больше не будет боли, страхов и тревог.
Уйдут переживания.
Уйдёт тоска.
Прошлое отпустит.
Эта однушка впитает в себя весь пот твоих страданий, и, когда ты будешь готов к новой жизни, она выпустит тебя на свободу, как заботливая птица отпускает своих птенцов. Отпустит искать новый дом.
Она отпустит…
Обязательно отпустит.
Волоча ногами, я выхожу на центр большой комнаты. Осматриваюсь. На круглом деревянном столе, что примостился у дальней стены под огромным окном, стоял глиняный кувшин и пару тарелок — на одной лежал недоеденный кусок хлеба. На второй — посеревшая половинка помидора, по которой ползала муха.
Как же сильно хочется жрать! Похуй что, лишь бы можно было прожевать и проглотить. Кусок хлеба оказался чёрствым, но это не помешало мне его отправить в желудок. Я даже не обратил внимания на кисловатый привкус плесени — не выплёвывать же всё на пол! Помидор трогать не стал. В графине оказалась вода. Тёплая. Но даже тёплой она приятно смазало горло, в котором песка было больше чем в детской песочнице, в которую насрала собака под похуистичный взгляд ебанутого хозяина.
Помимо большой комнаты, которая являлась еще и кухней, я увидел две запертые двери — еще две комнаты.
— Кто здесь живёт? — спросил я, чуть придя в себя. Я отодвинул стул и присел. Обувка быстро пошла лесом, разлетевшись в разные стороны. Ноги я закинул на стол.
— Жили. Хозяйка пару дней назад умерла.
— От чего? — полюбопытствовал я, хотя, честно сказать, мне было похуй.
— От горя.
— От горя?
— После набега «Труперсов», она потеряла своего сына. Взрослый пацан, кормилец.
— Его тело сожгли на площади?
— Нет. Его тело не нашли. И это еще хуже. Когда ты пропадаешь без вести, то мысли о твоей судьбе не просто мучают душу, они проникают во все извилины и пожирают сознание, как опарыши мёртвую тушу животного.
Горе убивает. Это факт. Но оно и делает нас сильнее, если мы находим силы.
— Хозяйку уже похоронили? — спрашиваю я.
— Нет. Её не хоронили. Никто не знает, что она умерла.
Я убрал ноги со стола. И конкретно напрягся.
— Да ты не переживай, — успокаивают меня крыски, — можем жить спокойно.
— А соседи?
— Они не общались. Никто нас не побеспокоит. Единственное, что может тебя беспокоить, находится в комнате напротив тебя.
Напрягшись еще сильнее, я повернул голову и уставился на запертую дверь.
— И что же там? — спрашиваю я.
— Иди и посмотри.
За дверью оказалась тесная комната. На полу пыльный коврик, на котором красовалась кривая тень от оконной рамы. Справа у стены шкаф, слева — сколоченная из досок кровать. Накрывшись серым одеялом, кто-то лежал, неподвижно.
— Хозяйка?
— Хозяйка.
Замечательно. Просто охуенно! Хозяйка — соседка, еще и мертвая.
Я скинул одеяло. Старушка, лет семидесяти, с длинными седыми волосами лежала на боку, уткнувшись лицом в стену. Красивая. Кожа гладкая и синяя, как медуза. Когда сердце замирает навечно, тело умирает. Вы полностью расслабляетесь. Расслабляются все мышцы. Ноги становятся похожими на трубы, руки — на ветки. Мышцы лица скидывают с себя весь груз, который олицетворял вашу внешность. Ваше лицо — больше не ваше лицо. Вы больше не принадлежите себе. Каждый расслабившийся мускул стёр вашу чёрточку лица. Словно художник стёр ластиком черты лица со свежего рисунка. Кожа гладкая, ровная, как у младенца. На лице нет стресса, нет боли, нет страха. Больше нет горя.
Нет лица.
Перед сном женщина даже не стала переодеваться. Ей было настолько наплевать, что она легла спать в чём была. Она накрылась одеялом и заснула. Умерла, избавившись от страшных мыслей о своём ребёнке.
Горе убивает. Факт.
Глядя на всё это, мне захотелось жрать еще сильнее. Порывшись в ящиках кухонного буфета, кроме гнилых овощей я больше ничего не нашёл. Тут либо с голодухи помирай, либо в люди иди. Голод — двигатель жизни. И куда без него. Пересидеть не получится. Факт.
Когда мы лазили по улицам деревеньки в поисках нужного нам дома, я приметил на центральной площади что-то похожее на рынок. Множество палаток и шатров, стоявшие ровными рядами.
Деньги! С пустыми руками нет смысла идти. Воровать я еще не готов. Не настолько голодный. И тут я кое-что вспомнил.
Я хлопнул по карманам штанов и улыбнулся. Запустил трясущуюся ладонь в карман и быстро выудил кожаный мешочек кудрявого. Развязал узелок и высыпал содержимое на стол.
Блядь!
Пиздец!
Здесь не было золотых монет, грёбанных серебренников или еще какой либо хуйни, представляющей хоть какую-то ценность. И что это вообще такое? Сразу и не разобрать…
Я взял один из шести круглых предметов, размером с пивную пробку. На вид — монета, но присмотревшись… Охуеть! Это шутка какая-то?
Сосок. Всего шесть сосков. Да-да. Это оказались человеческие соски, сушенные, как вобла. Твердые и шершавые. Такого изврата даже я себе представить не смог бы. Лучше бы это оказались пивные пробки!
Я, конечно, могу допустить, что соски здесь ходовая валюта, но это же полный пиздец! У меня миллион вопросов, ответы на которые я смогу найти только на улицах этой странной деревеньки. Ну и влип я.
Собрав сосочки обратно в мешочек, я уже собирался выпорхнуть на улицу, но усталость и грязь меня тормознули. Да и крыски, как заботливые родители, сразу же мне указали на мой неопрятный, слегка диковатый вид.
Спору нет.
Нужно привести себя в порядок, переодеться, и немного поколдовать над внешним видом. Чует моё сердце, что меня уже хватились. И может даже ищут во всю, опрашивая уличных зевак.
Ну что же, хозяюшка, вы не будете против, если я пошарю в вашем гардеробе?
Глава 13
На удивление в доме было прохладно.
Кондиционером тут и не пахло, но сквознячок, задувавший сквозь разбитое стекло над столом, приносил свежий воздух. В большой комнате еще можно было дышать полной грудью, но хозяйка в своей комнате уже успела подпортить воздух, от чего копаться в её вещах было тем еще испытанием.
Вытаскивая с полок вещи, я посматривал на женщину. Мне стало интересно: а что если я залезу к ней в кишки? Какой будет эффект? Смогу ли я получить поток воспоминаний? Не сдохну ли в холодных вздувшихся кишках, забитых скисшим перегноем? Ну, тут не проверишь — не узнаешь. Забавно конечно, но живём один раз…
Я присаживаюсь на кровать рядом с женщиной. Второй день она смотрит в стену закрытыми глазами. Второй день её холодная щека лежит на двух ладонях сложенных лодочкой. Она словно продолжает мирно спать, видеть сны. Видеть кошмары. И бесконечно плакать, заливая подушку слезами.
Всё хорошо, ад прекратился.
Ушла боль.
Я беру её за плечо и поворачиваю к себе лицом. Окоченела. Ладони так и прижимаются к лицу, словно их приклеили на суперклей. Лицо как у куклы. Да и вся она похожа на пластиковую куклу, при изготовлении которой случайно добавили синий пигмент.
Я провожу пальцем по губам. Холодные. Твёрдые. Нажимаю, и вижу, как под моим пальцем кожа становиться белёсой, разгоняя синеву в разные стороны. Похоже на игру с пластилином. Я убираю палец, и синева медленно отвоёвывает обратно свою территорию. Оттягиваю нижнюю губу. Зубы жёлтые, изъеденные кариесом так, что можно палец просунуть.
И вот я начинаю представлять, как начну вылезать из тела Инги. Как макаронина, вылезу наружу, повиснув на влажных губах, и попробую залезть в рот мёртвой женщины сквозь гнилые зубы. Преодолев ледяные пещеры её гортани, глотки и желудка, доберусь до кишок. И что дальше? Извиваться там? Некрофилией попахивает! Да и что будет с Ингой, когда я отпущу её разум? Нет, какая-то хуйня на постном масле.
Достаточно!
Смрад лёгкого разложения вскружил мне голову. Странный эффект. Я понимаю, что меня тянет к мёртвому телу. Тянет залезть внутрь… Прогрызть сотни каналов, как в сыре. Отложить яйца…
О нет. Это уже слишком.
Я резко встал. Выхватил из шкафа ворох шмотья и выскочил пулей из комнаты.
Нужно переодеться. Но для начала хорошо бы привести себя в порядок. Выгляжу как бомж. Под ногтями грязи больше чем на подошве ботинок. В рот возьми — и заведутся глисты. Да и воняю не лучше. Надевать чистые вещи мне жалко.
Покумекав со своими подружками, крыски согласились сбегать на разведку. Разведали, где набрать воду. Узнали дорогу до рынка. Сообщили, что в деревне всё тихо, никаких разговоров о беглянке не слышно.
Чуть расслабившись, я собрался за водой. Деревянное ведро нашёл в кухне. Собрался уже выходить, как вдруг заметил возле двери висевшую на гвозде чёрную накидку с капюшоном.
Примерил. Супер!
Как под меня шили. И лицо скрою, и рукоять меча больше не соблазнит своим видом глаза местных жителей.
Сходил за водой. Напился. Помылся: хотя, это громко сказано. Сделанными из платья хозяйки тряпками омыл тело прохладной водой. Смыл пот, кровь, грязь. Тщательно протёр подмышки. Увидев своё отражение в ведре, мне захотелось поменять имидж. Волосы мешали, да и ухаживать за ними я не собирался. Разбитая губа, синяк под глазом как у алкоголички, не поделившей с подружкой собутыльника. Инга больше походила на симпатичного пацана, чем на первую красавицу на деревне, и когда я срезал волосы кухонным ножиком — в отражении на меня смотрел молодой парень с помятым лицом. То, что надо!