— Ну, что воевода-брат скажешь? Забираешь Улиту Степановну? — в очередной раз задал я вопрос, от ответа на который Иван Ростиславович постоянно уходил.
Теперь же я так неожиданно спросил, специально выгодал момент, что князь-воевода растерялся и не смог уйти от ответа.
— Да, нет же… Для меня она не столь важна. Три деревни? Что за ней еще? — отвечал князь, явно рассердившись, что я такой вот назойливый. — Да и девица мала годами сильно…
— Еще за ней пять сотен гривен, пятьдесят добрых коней… — начал я перечислять приданное Улиты, понимая, что, действительно, сильно все это мелко для воеводы, численность воинов у которого со всеми последними пополнениями составляет более шести сотен бойцов.
Ивану Ростиславовичу впору венчаться на дочери какого великого князя, пусть и самого Изяслава Мстиславовича Киевского, но не на сироте. Мне ее забирать?
— Воевода-брат, нужно ее пристроить, — сказал я, поняв к чему ведет Иван Ростиславович.
— Ну так женись, девка же ладная, сыны будут здоровыми, — усмехнулся воевода.
И что? Признаться Ивану Ростиславовичу, что девка такая строптивая и склочная, что не хочу ее в жены? С другой стороны… Ну а почему бы и нет. Пусть родит мне, запру ее в тереме, если что, а так… Три деревни, что выторговал воевода в качестве приданного Улите — это немало, пусть и я рассчитываю в скором времени иметь сильно больше. Между тем, это чуть меньше четырех сотен людей, нормальные земли, лес, отличная река…
Вот так говорить о Москва-реке как-то не привычно, но да, тут и стерлядь и в притоках форель водится. А чистота воды какая!.. Людям из будущего не понять.
— Что? Венчаем? — усмехнулся воевода. — Ну а кому? Геркул — женат, Никифор — тоже, Боромир женат. Отдавать Улиту Степановну кому из новоприбывших сотников не следует. Отдавать ее на сторону, нельзя, земел лишимся добрых. Да и девка хороша, может согреть меня сегодня ночью. Я же у тебя останусь, завтра поеду к себе.
Я не сразу ответил. Все же зависит от того, как к ситуации подходить. Если Улита для меня жена, то усмирить ее должно. И никто мне и слова не скажет, если и плетьми отхожу. Надеюсь, этой курве, порка розгами не принесет удовольствия. Что же до предложения князя предоставить Улиту ему для согрева, то я просто промолчал, иному бы и в морду дал.
— Решится это после дел в Киеве, — сказал я, подспудно подумав, что не сильно буду горевать, если Улита к моменту моего возвращения помрет.
Да! Можно же и убить ее, если что. Ну или подставить. Пусть с кем переспит, подстроить это не сложно, даже если опоив, ну и тогда Спиридон даст мне разрешение на повторное венчание с какой-нибудь иной дамой. Ну а земли останутся у меня, а Улита в монастырь отправится. Как по мне, так отличный план. И попользовать девку и взять земли и в итоге остаться завидным женихом.
Пир был богатым и обильным. Несмотря на то, что погода стояла явно не теплая, но как для конца декабря, вполне себе комфортная и по-снежному красивая, пиршество происходило в почти что неотапливаемом помещении. Новая, но пока еще с приставкой «будущая», конюшня согревалась внутри открытыми кострами, большим количеством факелов, ну а больше, наверное, телами людей и горячительными напитками.
Все равно приглашенные сидели в шубах, а во внутрь то и дело, при порывах ветра, засыпало снег. Нельзя же при открытых кострах и чадящих факелах находиться в закрытом помещении — это был бы такой изуверский способ массового суицида.
Но дискомфорт компенсировался весельем. Воевода привез из Ростова скомороха, который на дудке насвистывал, а еще похабные частушки выкрикивал. Правда не долго, пока Спиридон не встал и не засобирался на выход, демонстрируя, как именно он относится к такому виду непотребства. Так что скоморох умерился и стал более скромно шутить, без всяких там…
И всем было так весело, такие счастливые лица были у людей! Казалось, что даже при пустых столах, все равно, радость в этой конюшне, а пока банкетном зале, царила бы абсолютная. Как дети, право слово! Не искушенные в развлечениях, люди принимали любую, даже глупую шутку и от души веселились с кривляний скомороха.
— Так что? Дашь Улиту согреть меня? Поди в твоем тереме не так и тепло? — спрашивал меня воевода.
— Брат-воевода, ты желаешь ревность во мне вызвать? Если сама Улита возжелает с тобой пойти, так идите, но ты ее после ночи отсюда увезешь, а еще и выплатишь за девку мне отступное, — сказал я.
— Распознал, вот же плут, разгадал нашу задумку, — веселился князь-воевода, ударяя в панибратской манере Боромира, сидящего по левую руку от Ивана Ростиславовича. — Я и наказываю тебе жениться. Она самое то для тебя.
— Воевода, я уезжаю в Киев, так нужно, — сменил я тему разговора.
— Знаю, что к половцам пойдешь. Обычно они не бьют послов и тех, кто выкуп везет, но будь осторожен. Я прибуду в Киев еще по снегу, нам все равно нужно будет присутствовать на посевной, так что с началом весны, нужно хоть и по грязи, но ехать обратно. При том все порешать и со всеми встретиться, — будто и не пил, трезвым голосом говорил Иван Ростиславович.
— Сколько людей с собой забираешь? — спросил уже Боромир, так же резко протрезвевший.
— Полторы сотни, — сказал я.
— Зачем так много? Разбойников боишься? Так полсотни за глаза хватит отбиться будь от кого. Не по степи же пойдешь, а на половецкой земле с письмом о выкупе каждый пропустит, — говорил воевода.
— Силу нашего Братства показывать буду. Что увидят киевляне, рассмотрит великий князь? Это будут полторы сотни хорошо вооруженных воинов, с заводными конями и богатым обозом. И такое сопровождение только лишь у тысяцкого? А как тогда передвигается младший воевода? — я улыбнулся Боромиру. — Три сотни воинов имеет? А воевода? Шесть сотен?
— Не испугаются ли такой силы князья, да бояре киевские? Убоятся, перестанут помогать, — размышлял Боромир.
— Не перестанут, — одернул младшего воеводу Иван Ростиславович. — Увидят силу, что Братство существует и оно сильное, так задружиться быстро захотят. Тут только бы не перестараться.
— Воевода, ты смотрел те бумаги, что я послал тебе? — спросил я, вновь меняя тему, но пользуясь тем, что Иван Ростиславович склонен к серьезному разговору.
— Бумаги… — смаковал слово Иван Ростиславович. — Экий ты выдумщик, такой способ письма выдумал! Не спеши все продавать, нужно и нам накопить запас… бумаги. Дозволяю тебе платить мой выход бумагами. Но я смотрел грамотки твои, читал…
Воевода пристально посмотрел прямо мне в глаза.
— Очень многого ты хочешь, — сказал Иван Ростиславович. — В Киеве встретимся, оговорим. Мне самому нужно осмыслить весь план, что можно будет сделать, а чего нельзя. Еще накликаем на себя беду и от Новгорода и от свеев, булгар…
Да, я предоставил воеводе свой план развития и деятельности Братства. Для той организации, которая и существует меньше полугода, на бумаге все должно было выглядеть амбициозно, даже слишком.
Например, нужно выходить на Пермь, или как сейчас называются эти земли. Черемисов-марийцев нужно двигать, для чего совместно с Ростовом ставить городки на границе с этими племенами, даже на их территории, но без отрыва от русских земель. Это в иной реальности было сделано, но позже. Нижний Новгород, Городец, Унжа — эти русские фортпосты сыграли важную роль, но не выполнили в полной мере своего предназначения, в том числе из-за Батыева нашествия.
Нужно выходить на Урал, пусть при существовании Булгарии это сделать несколько сложнее, придется совершать круг. Но северное направление нужно еще и потому, чтобы остановить экспансию новгородцев. Новгород — это проблема единой Руси. Однако, если обрезать им пушнину, да еще и поставить сеть острогов, чтобы нагадить шведам, так же начавшим свою экспансию, то вольнолюбивые новгородцы рано или поздно, но придут в единую Русь.
Были планы и на Балтику, но это уже в кооперации с Полоцким княжеством, на юге нужно прорубить вновь «Путь из варяг в греки». Работы очень много, но я не вижу ничего не решаемого, если только получится создать общего врага и забыть об усобицах. Благо, и создавать особо ничего не нужно, хватает врагов.
— Все, о делах после. Выпьем же доброго меда, — воевода поднял свой серебряный кубок, который возил всегда с собой. — За тысяцкого Владислава Богояровича! Долгие лета!
Здравицу подхватили остальные, и пир словно получил новое дыхание, все стали налегать на еду и подливать себе напитки. Два оленя, три коровы, пять свиней — это далеко не все мясо, которое было приготовлено для пира, а так же гречневая и овсяная каша, пшенная каша, правда из неочищенных ядриц. Много хлеба, пива, меда. Вот только на этом пире будет съедено запасов, которые могли бы прокормить всех моих людей, правда дня два, но всех же.
— Ты не позволил мне быть на пире, — с обидой сказала Улита, когда я не совсем трезвый, после того, как расположили всех гостей, ворвался в ее комнату.
В моих покоях будут спасть воевода с сыном и Боромир с женой и со своим сыном, мальчиком лет девяти. Так что мне либо на конюшне, либо…
— Ты ведьма, Улька, — сказал я, раздеваясь. — Сжечь бы тебя.
— Слышала уже такое от тебя. Что воевода? Он возьмет меня в жены? Почему ты не позволил поднести ему меда? — засыпала меня вопросами девица.
— А ты нахрен, оказывается, никому не нужна. Хочешь пойти за десятника? Среди них найдешь тебе пару. Не на тебе, так на твоем приданном женятся, — говорил я, внимая и штаны-шаровары.
Не без труда. Все чутка я подпил. И не думал, что мед и слабое пиво смогут меня пошатнуть. Но тут же иной организм, не привыкший к алкоголю. Но ясность ума до конца я не потерял, пусть голова и шумела.
— А ты? Ты возьмешь меня? — спросила Улита.
Я увидел скатывающиеся слезинки по щеке девушки.
— Что? Ты умеешь плакать? — деланно удивился я.
— Не оставляй меня! — всхлипывая попросила девушка.
— Я подумаю! — я чуть подтолкнул Улиту. — Двигайся, я спать сегодня здесь буду!