Но, если надо, если не оставляют выбора, значит бегать не станем. Да и куда бежать? Пусть вокруг еще не сплошная белоснежная степь в своих бескрайних просторах, и перед нами периодически вырастают такие близкие сердцу леса, пусть все более куцые и бедные, но и тут особо убегать некуда. Да и кони наши… В лучшем случае их сил хватит на одну полноценную атаку. Так что нужно рассчитывать на себя и думать, как сражаться. Скорее всего, от обороны тогда шансы прибавляются.
У нас двадцать арбалетов и более трех десятков луков. Это немало для того, чтобы думать о дистанционном бое. Ну а если где укрыться и оттуда расстреливать врага, так другой тактики и не нужно.
— Ты собрался идти на встречу? Они обстреливали все наши дозоры, не думая, не пытаясь поговорить. После этого станут говорить? — спрашивал Фома, проявляяскепсис.
— Да, — кратко, но решительно ответил я, не желая вдаваться в подробности.
Я не боялся, даже не опасался, выезжать из гуляй-поля и направляться только лишь в сопровождении одного лучника, к врагу. Во-первых, я смогу лучше рассмотреть противника, оценить его, как вооружение, так и защиту с конями. Во-вторых, со мной не станут разговаривать, если я сам того не пожелаю. Не спешили наши вероятные противники переговариваться, а вот выстраиваться в боевые порядки не стеснялись. Так что я решился на диалог, по крайней мере выехать вперед и чуть подождать.
На удивление, ко мне, когда я гарцевал перед противниками, быстро выехал воин. Один… Он был… большим, нет, огромным. В отличной броне, на мощном коне. Это меня так пугают? Так я не должен быть меньше и слабее даже этого великана, так как я и сам великан.
— Кто таков, что со мной решил говорить? Молод ты, — первым начал разговор мой оппонент.
Этот воин во все глаза рассматривал наши позиции, явно имея те же цели, что и я. Люди, стоящие за его спиной, держали на изготовку луки. Такая малая дистанция — гарантированная смерть. Пусть попасть в меня прицельно не так и легко, метров сто, наверное, до лучников, но если навесом посылать «подарки», то накроют, как минометом, не с первой мины, так с восьмой. Риски я осознавал, но хотел договориться, чтобы почти зря не класть своих людей.
— Представься и ты, а я Владислав Богоярович: тысяцкий братства христианского Андрея Первозванного, — сухо произнес я.
Я обратил внимание, как едва заметно, но мой собеседник вздрогнул. Не из-за страха, а как будто от неожиданности, когда прозвучало мое имя. Он прищурился, и смерил меня взглядом. Только что он будто не замечал меня, смотрел мимо, больше оценивая диспозицию моего отряда. А тут такой интерес… Неужели уже так действует мой чин и вся Русь знает о Братстве и понимает, кто такой тысяцкий.
— Значит, Богояров сын говоришь? — процедил он сквозь стиснутые зубы.
— Так и есть, но не представился ты, — сказал я, не понимая что происходит.
Мужик смотрел на меня, не отрывая взгляда, даже через его пластинчатый доспех было заметно, что воин стал тяжелее дышать.
У него на лице проскользнула улыбка, после он снова стал суровым. Но глаза помутнели, будто он вспомнил что…
— Я Лешко, а это… — переговорщик посмотрел на перекрестье своего меча и потянулся за за клинком.
«И все же бой?» — подумал я, так же устремляя правую руку к ножнам.
Глава 9
Глаза воина мне показались дружелюбными. Казалось, что воинственный на вид, ратник прослезился. Или это снег растаял на его ресницах? И непонять чего себе этакого навыдумывал, стараясь рассмотреть того, чего быть не может.
И вот с таким выражением лица Лешко-Алексей стал медленно, рассматривая, или даже любуясь мечом, извлекать клинок из ножен, богато украшенных золотыми пластинами.
— Это меч твоего деда, великого князя Польши Болеслава Третьего, прозванного Кривоустом. Ты должен знать это, — сказал воин.
Я смотрел на Лешко, пытаясь найти в нем что-то, что могло свидетельствовать о розыгрыше, шутке. Не находил. Да и не принято в этом времени такими словами разбрасываться и шутить.
— Еще раз… — растерянно говорил я. — Кого?
Лешко пересказал. Не верилось от слова «совсем». Мать твою, Владик, да кто ты такой? Ящер тебя побери! В голову почему-то сразу закрались мысли: а не отправиться ли мне прямо сейчас свататься к великому князю киевскому, я же внук или правнук самого польского владетеля? А после горячей воды, формирующей фантазии, полилась ледяная, возвращая к действительности.
Даже лишь только слова, сказанные Лешко, являются очень опасными, между тем мало что решают для меня. Хотя нет… Если это все-таки правда, а не какой-то глупый розыгрыш или же воин, восседавший на коне напротив, не страдает психическими расстройствами в особо извращенной форме?
— Тогда, кто ты? — спросил я после продолжительной паузы.
— Я родич тебе, брат матери твоей. Посмотри на меня, мы с ней очень похожи. И для меня удивительно, что ты не помнишь меня, — сказал Лешко, снимая шлем.
Всплыли образы красивой женщины с правильными чертами лица и вот такими, как у этого мужика, глазами. Почему-то мамины глаза были бесконечно красивыми и глубокими. А внешне полностью идентичные глаза этого мужика казались… лишь глазами, без особой привлекательности. В чертах лица я также замечал что-то «мамино». Может, они и были очень похожи, но я помнил мать реципиента лишь обрывочно, словно смотрел на маму через густой туман.
— Мы с твоей мамой, с моей сестрой Агатой, родились в один день в Кракове, — начал было Лешко рассказывать, но опомнился.
Мой, получается, дядька оглянулся назад, увидел стоящих на изготовке воинов, интересы которых он представлял, лицо родственника стало предельно серьезным и суровым.
— Нам нужно заканчивать эти переговоры. Нельзя так долго говорить, это подозрительно. Не говори никому, кто я, но я найду тебя. Теперь не помешает никакой Богояр моему общению с тобой. А увижу отца твоего, убью, — быстро, словно скороговоркой, говорил Лешко. — Зови меня только Алексеем, если представится такая необходимость. Тебе советую также не говорить о своем происхождении. Это опасно. Даже друг станет врагом, чтобы угодить польским владетелям и выдать тебя. И это несмотря на то, что ни ты, ни я, прав на престол не имеем.
Сказав это, Лешко-Алексей спешно развернул коня. Уже удаляясь он громко сказал:
— Мы уходим. Ты в Шарукань не иди. Могут возникнуть проблемы. Теперь я найду тебя, скоро найду.
Алексей быстро поскакал к стану своего отряда, показывая какой-то знак воинам, после которого те расслабились и опустили, наконец-таки луки.
— И что это было⁈ — возмутился я вслух и направил коня к своим оборонительным позициям.
Полторы сотни метров до нашего гуляй-поля я преодолевал, наверное, так долго, что можно было за это время проскакать и полторы версты. Но из головы никак не выходили слова воина, который представился моим дядькой Лешко-Алексеем. Давно уже архивированные пакеты с информацией не распаковывались в моем сознании. Наверное тот пакет, где были сведения о моем истинном происхождении был словно закодированным. Сейчас архив получил свой код и хлынули воспоминания.
Не сказать, что этих воспоминаний было много. Но я припоминал какого-то дядьку, который держал меня на руках. Эко глубоко я «зарылся»! Вспомнил еще один эпизод с Лешко-Алексеем, когда тот разговаривал с моей мамой, а я, лет двенадцати, стоял в сторонке. И как это не заполнил эту историю. Ведь после того, как мать встречалась с братом, но больше за то, что она взяла на встречу меня, мама была бита Богояром. Я заступился за мать и тоже был побит. Если такие эпизоды в прошлом были, то понятно откуда у меня ненависть к отцу.
— Ну что, тысяцкий брат, о чем сговорились? И кто это такие? — спрашивал Фома.
— До конца не понятно. Стоим, готовимся к битве. Если начнут отходить, то идем аккуратно с тремя дозорами, — сказал я, будто стряхивая с себя ненужные сейчас мысли, отвлекающие от неотложных дел.
И все же я внук, нет, правнук, польского князя? Все! Более об этом не думаю.
— Тысяцкий, а зачем мы усадили обозников на коней? Они же и не доскачут до ворога, а в бою только мешать будут. Наплодим больше крови, да и только. Где после, если одолеем ворога, возничих брать? — возражал Фома.
Между тем, пока я вел переговоры, все приказы были исполнены. Это позволительно спрашивать, такие вопросы — это процесс учебы. Я учу десятника, как и других своих подчиненных, они несколько учат меня. Так что не последовало с моей стороны ни осуждения, ни становления на место забывшего о субординации подчиненного. Главное, что еть врепмя на ответы, а приказы исполнены.
— Ты издали различишь ратника опытного и обозника, который ряженный под ратника? — спросил я.
— Понял тебя. Ты хочешь, чтобы противник подумал, что у нас полторы сотни воинов вместо одной? — сообразил Фома. — Но тогда… Если ты желаешь показать врагу силу, то ты хочешь заключить мир?
— А тебе не терпится сражаться? — усмехнулся я. — Я о том и сговаривался сейчас. Нам не нужны ссоры с русичами на половецких землях. Вот в этом и есть слабость Руси, что князья грызнуться промеж собой. А собери они всю силу свою, да объединись, так и не меньше тех латинян собирали бы войско.
— Это вряд ли. Они и три тьмы собирают, — скептически заметил Фома. — Где ж такую прорву прокормить, а вооружить?
— Русь может выставить и больше тридцати тысяч. Пока не сильно больше, но я тут для чего? Скоро и сорокатысячное войско сможет воевать, — сказал я, всматриваясь в даль, где все еще стояли в боевых порядках потенциальные противники.
— Ты? Ты собрался все это изменить? — с долей скепсиса спрашивал Фома.
— А разве уже не изменяю? Сколько уже в моей тысяче людей? Две с половиной сотни? Уже больше. И набор идет, и не зря я оставил Геркула и Ефрема обучать новых воинов. А по весне еще ратники придут, не сомневайся. Так что только у Братства будет более тысячи ратных, — сказал я с улыбкой и резко посерьезнел. Все, дайте обозникам в руки еще запасные луки.