ки. Может быть, я и развожу излишний бюрократизм, но так выявляются многие статистические данные, получается старостам держать на контроле торговлю, а также мы уже словили с десяток разных шпионов, что стремились попасть на мои земли именно при пересечении границы. Не ожидавшие даже примитивных форм и методов проверки, местные «Штирлицы» сыплются на мелочах.
— Десятник, ты берешь свой десяток, одвуконьбыстро, четыре дня тебе для этого, спешишь в Любечь… Нет, еще два десятка возьмешь. И письмо лично в руки великому князю отдашь. Задание ясно? — сказал я.
— Не поспею, — с сомнением сказал десятник.
— Тогда найду того, кто успеет, а ты послужишь в рядовых ратниках, — жестко припечатал я.
Лицо служивого скривилось в испуге.
— Не серчай, воевода, я понял тебя. Нынче же все сделаю. Спать не буду, коней лучших возьму в сотне, — спешно говорил десятник.
Я оставил пост и поехал во Владово. Уже не так сильно гнал коня, потому как нужно было узнать подробности и психологическую подоплеку произошедшего у сопровождающего меня десятника сотни Весняна. И здесь я получил новые вводные, которые несколько изменяли обстановку. Хотя, нет, существенного изменения не случилось, лишь только сильно увеличивались масштабы ситуации.
Отрадно было слышать то, что часть ратников из бывшей дружины, как и ближние гридни убитого Андрея Юрьевича, в ближайшее время прибудут ко мне и, возможно, усилят Братство. Я прекрасно знал не только об уровне подготовки немалого количества бойцов дружины Андрея, но мог говорить и о личных качествах многих из этих воинов.
Не сказать, что все гладко и все такие идейные, мягкие и пушистые. Вместе с тем, они управляемые и профессионалы. А еще им идти некуда, многим из них. К Изяславу? Вряд ли, они там будут на последних ролях, как, впрочем, и у Ростислава Юрьевича. А я найду, чем заманить. У меня должностей и званий в резерве хватает.
Получалось, что я смогу усилиться до нескольких тысяч профессиональных воинов, что должно было вселить уверенность. Но…
— Сколько? Сколько? — переспросил я.
— Более десяти тысяч ратных, — повторил цифры десятник из сотни Весняна.
Эй, историки! Те, которые говорили, что Русь не могла собирать более тридцати тысяч воинов суммарно со всех княжеств. Как вам такие цифры? Всего-то Новгород, пусть и с двумя тысячами шведов — уже десять тысяч воинов. И я не хочу уже силового варианта. Нужно постараться сохранить эти силы, направить их в нужное русло. Это будет Пиррова победа, если победа и случится.
Я ехал во Владово, хотя логичнее было бы в Воеводино, там сейчас должен быть Ефрем, там центр принятия решений. Но мне нужен неожиданный ход и за ним я ехал.
— Что это? — удивленно спрашивал я, когда подъезжали к Владово.
— Не могу знать, — по-уставному отвечал мне сопровождающий десятник.
Мой вопрос не требовал ответа, по крайней мере, от тех людей, которые постоянно были со мной и не могли знать, что такое может происходить на церковном подворье, к слову, также небольшой крепости.
А там кругами, вокруг новой деревянной церкви, рядом со строящимся каменным храмом, ходили люди в монашеских одеяниях. Причем, половина всех людей в рясах были женщины. И это смущало еще больше. Монахинь я встречал пока только в Киеве. А, нет, приезжали через мои земли какие-то женщины в Суздаль. Но они не монахини, а только стремящиеся ими стать.
Подъехав к воротам церковного подворья, я спешился, хотя обычно делал это у терема. Непонятные гости одним своим присутствием не допускали вольностей, ранее уже ставшими правилом.
— Почему мне не доложили? — прошипел на первого же десятника, которого встретил у ворот подворья. — И что происходит? Кто эти люди?
— Так отправили к тебе, воевода, посыльного. А эти пришли со стороны Москвы, к нам шли, — растерялся служивый. — Главная у них баб… матушка-монахиня.
— Воевода! — закричал дьячок, один из трех, которые служили теперь при отце Спиридоне.
На меня все сразу обратили внимание. Вперед вышла женщина, явно в годах, если судить по морщинам на лице, рядом с ней были три монаха, на которых ряса смотрелась, как могла бы и балетная пачка, то есть, несуразно. Это были воины. Рослые, с волчьими внимательными взглядами. Они, казалось, во всех видят угрозу для этой женщины, то есть ведут себя ровно так, как должны действовать телохранители.
Я пошел навстречу делегации, стараясь демонстрировать свободные руки, мол, без умысла. Поймал себя на мысли, что ситуация забавляла. Я — хозяин всех этих земель, глава всех людей в округе более чем на пятьдесят верст у себя же дома действую будто чужой человек. И, как только разберусь в ситуации, поспешу изменить положение дел. Если я не покажу, что хозяин, то имею ли право так называться?
Но кто эта женщина? У митрополита Климента также есть охрана, вот в таких же рясах ходит, что и сопровождение старухи, а под этими одеяниями у митрополичьих псов панцири с пластинами, да мечи булатные. Кстати, бойцы знатнейшие, просил даже митрополита, чтобы парочку таких прибыли ко мне для, так сказать, обмена опытом.
— Не признал ты меня, воин? — с усмешкой спросила…
Кто? Кого я должен был узнать? Если какая княгиня, так одежда на ней была бы иной. А еще крест… Женщине передали полуметровый крест, он был в золоте, с драгоценными камнями, наверняка тяжелый, но в руках на вид хрупкой женщины, тяжесть предмета стиралась.
— Не признал, матушка, — сказал я, теряясь, как именно обращаться к этой даме в монашеском одеянии.
— Аль не слыхал ты обо мне, вьюнош? — спросила женщина, все же настаивая на том, чтобы я назвал ее имя.
И как относиться к тому, что меня назвали юношей? От мужика такое обращение терпеть нельзя, я, как-никак, но глава могущественной организации. Да я уже отец!
— Не серчай, воевода, для меня ты вьюнош ибо не ты так уж сильно молод, но я сильно стара, — женщина улыбнулась.
И от этой улыбки повеяло какой-то теплотой, я бы даже сказал… святостью, прости Господи. Так и было, будто от матери шла любовь.
— Матушка, так кто ты? — спросил я после некоторой паузы.
— Ефросинья я, порой Полоцкой матушкой кличут, — представилась женщина.
Я поклонился в пояс. И этот поклон никак не мог быть расценен, как-то, что я роняю честь. Ефросинья Полоцкая была той, кого еще при жизни считали, если не святой, то праведной женщиной. Она, внучка славного полоцкого князя Всеслава Брячиславовича, не только имела серьезный вес в церкви, но влияла на принятие решений в политике. То, что ее в иной реальности канонизировали, я знал, но то, что она заинтересуется Братством, не подумал. А нужно было и подумать.
Зачем, по сути, она мне нужна? Как я считал ранее, так и незачем. Этот мир мужской, а со всеми важнейшими мужами я не просто знаком, я уже повязан рядом обязательств и договоренностей. Но она тут, и мне, конечно, интересно, зачем. Не связано ли это с противостоянием между братьями-Юрьевичами? Если так, и митрополит посылает свой «примеритель», то нужно внимательнее отнестись к делегации самой влиятельной из ныне живущих женщин, наверное, так и есть.
— Матушка, а чем вызван ваш приезд? — спросил я.
— А, что воевода, прогонишь? — усмехнулась Ефросинья, а ее телохранители напряглись и полезли правыми руками под рясу, явно не для того, чтобы почесать себе пузико.
— Оставьте нас! — повелительным голосом сказала женщина, и все ее окружение попятилось назад.
Отдав крест, которым Ефросинья явно гордилась и, вроде бы и не зачем, показала мне, опираясь на посох, онапошла вперед к выходу из подворья.
— Воевода, ты иди за мной, поговорим, — сказала Ефросинья, не оборачиваясь в мою сторону.
С такой женщиной поговорить важно и интересно для меня, но я не сразу сделал шаг в сторону преподобной Ефросиньи. Все же я прибыл сюда для другого, для разговора со Спиридоном. Но, как видно, обстоятельства таковы, что даже очень срочный вопрос стоит отложить.
— Я прибыла на тебя посмотреть, — начала говорить Ефросинья Полоцкая, как только мы вышли за ворота церковного подворья. — Была я у митрополита, так он многое про тебя рассказывал. А тут люди твои через Полоцк шли к балтам и далее к вендам. Знаю я, что был ты в Константинополе, а еще, что печешься о русской церкви православной. Знаю, что за твой кошт строится в Суздали женский монастырь, все знаю, уже немало богоугодного ты сделал. Вот и решила съездить, посмотреть, да икону прикупить.
— Откуда, матушка, про иконы знаешь? — спросил я.
— Я многое знаю, — сказала Ефросинья, остановилась, поймала мой взгляд и словно в душу заглянула.
Несмотря на то, что я неведомым образом очутился в этом мире, все равно не склонен верить в мистификации. Вот в Божий промысел верю. От взгляда Ефросиньи я ощущал теплоту и, словно рентгеновские лучи пробивали меня насквозь. Несмотря на то, что я никогда не ощущал тех самых рентгеновских лучей, именно такие образы приходили на ум.
— Ведаешь ли ты вьюнош, кто дорогу тебе указывает? — через некоторое время спросила Ефросинья.
Стараясь не показывать своих эмоций и отношения к заказанному женщиной, я ответил, что не в курсе того, о чем она говорит.
— Али не признаешься, али и сам не ведаешь. Вот только мудрости моей хватает, чтобы сложить воедино поступки твои и ту помощь, что Господь тебе дарует. За два года братство православное стало той силой, что, коли надо, так и на Руси головою станет. И ты… — с лукавым прищуром в глазах говорила Ефросинья, но я ее перебил.
— Не стращай меня словами. Сравнивать не хочу тебя, матушка, с… — я не посмел в присутствии монахини произнести слово «Лукавый».
Ефросинья улыбнулась, и вновь от нее повеяло теплотой и добром.
— Вот то меня и смущает, что у молодого мужа нет соблазна стать выше, чем он может. Тогда мне не ясны думы твои. Зачем все это? — спросила Ефросинья и показала рукой куда-то вдаль.
Я объяснил старушке свои мотивы. Старался быть убедительным. И в ходе разговора я понял истинную цель, зачем прибыла Ефросинья. На самом деле, первопричиной были не иконы, которые я пока не продавал, не даже знакомство со мной или выявление, не вселился ли в меня какой-нибудь пророк или, напротив, прислужник Лукавого. Она прибыла разузнать мои мотивы. И прислал ее митрополит.