— Ты обещал рассказывать мне все, что происходит в Братстве. А сейчас отказываешь в деле? — все равно настаивал на преступлении Иван Ростиславович.
— А я и рассказал тебе все. И, случись тобой задуманное, так не только Братство пострадало бы, но вся Русь лишилась бы возможности к развитию. Ты, князь, не понимаешь, сколь велики задумки у воеводы Владислава Богояровича, — сказал Никифор, внутренне приготовившись к самому худшему варианту развития встречи.
Ивана Ростиславовича раздражало упоминание воеводы Братства. Он чувствовал себя обманутым. Ну, почему не оставил в свое время воеводой Братства Боромира? Или не настоял на том, чтобы Никифор стал главой организации? Хотя он и показывает сейчас несогласие с князем. И какие там задумки могут быть? Ну, лучше брони, ну, бумага, которая уже кое-где появляется и пока сильно дорога. Ну, мед, который… А уже немало.
«А почему я у себя до сих пор не приказал наладить добычу меда с деревянных ульев, как у Влада на землях?» — задал себе вопрос Иван Ростиславович, на который не мог ответить.
В принципе, можно было и многое другое сделать так, как во Владово видел князь. И сады рассадить у деревень и плуги ковать, косы такие же ладить, ибо весьма удобные и сильно ускоряют сбор сена для скота. А еще перейти на трехполье, которое уже себя показало хорошо. Особенно озимые хлеба давали хороший урожай.
— И что сделает войско твое, если ты тут останешься? На приступ Галича пойдут? — вымученно усмехнулся князь.
— Могут, — почти не размышляя, отвечал Никифор.
Князь опешил, посмотрел в глаза своего бывшего сотника и не увидел там лжи, или сомнения. Могут пойти и на приступ? Почему такая преданность воеводе Владу? Потому что много худородных получили власть и статус? Или по иным причинам?
— Ничего чтобы не рассказывал воеводе своему! Продолжишь сообщать мне все, что происходит в Братстве. Сына моего возьмешь с собой и станешь продвигать его. Чтобы уже этим летом он стал витязем, а следующим годом тысяцким. Все ли понятно? — спросил галичский князь.
— Все, княже, не изволь сомневаться, что ВСЕ понял. А как же торки? — говорил Никифор.
— Отпишусь им, чтобы ничего не предпринимали, — отмахнулся Иван Ростиславович.
Задумка Ивана Ростиславовича заключалась в том, чтобы часть огромного обоза Братства Никифор отправил в сторону от основного каравана, под защитой, к примеру, сербов-братьев, которые шли в обозе на обучение. Или пусть бы охраняли те, кого Никифору не жалко. А вот Иван Берладник по своим каналам предупредил бы соседей о таком подарке. Как следствие, ограбленный обоз.
Соседями у Галича были черные клобуки, всякие берендеи с торгами и печенегами. Эти полуоседлые, полуподчиненные отряды ранее частенько кормились с того, что ходили в Дикое поле и там щипали половцев, натаскивая свой молодняк. А теперь и ходить особо некуда. Остается либо Крым, но это все же далековато для набегов отдельных отрядов, либо Орда Башкорда, которая не так далеко, но столь сильна, что черные клобуки пока не поняли, что с этим делать.
Вот и получалось, что некоторые отряды особо непримиримых клобуков, торков, берендеев, печенегов, начали пробовать нападать на галичские земли. Так, чуть пограбят одну деревушку, пошалят в другом поселении, не подходя к городам и даже с невеликими жертвами. Князь так же начинал посылать свои отряды на границу. Но это все вело в никуда, скорее, к войне двух верных великому князю сил.
Иван Ростиславович хотел «скормить» часть обоза Братства торкам, но это только часть плана. А вот второй частью, вторым дном задумки, было желание расправиться с торками чужими руками, того же Братства. Зная пылкость воеводы Владислава, Иван Берладник не сомневался, что уже скоро здесь появится все войско Братства и будет бить уже торков. В сущности, князь хотел повторить прием, который он осуществил после бегства из Берлады, подставляя галичского князя Владимирко.
Но… не срослось.
— Князь, братья волнуются. Требуют своего младшего воеводу. Уже в боевые порядки выстраиваются, — в палату вбежал воевода Боромир.
Иван посмотрел с интересом на Никифора, наконец, начиная воспринимать его, как должно, как игрока и того человека, который может сильно подпортить настроение Ивану Берладнику.
— Готовься, воевода Боромир, к походу. Возьми тысячу ратных и отправляйся в Братство. Помоги им… Да сторгуй брони, участвуй в набеге на Булгарию и жду большого скарба оттуда. А еще… — князь прищурился. — Посмотри, как клятвы свои держит Никифор, да сопроводи сына моего, пусть он становится братом, витязем и скоро возглавит Братство. Да и мне дома будет легче, все же Берта с Ростиславом-сыном не ладят.
А в это время, действительно, витязь-брат Алексей приказал разворачивать войско в боевые порядки, спешно собирать пороки. Воевать он не собирался, а так… словно попросить ускориться Никифора.
Уже готова была тысяча ратных для спешной отправки в Братство, уже получили они по второму коню, запасы еды на четыре дня. Уже отправлены люди с серебром, чтобы по пути следования этого отряда закупить корм для лошадей продукты для бойцов. Предполагалось уже завтра отправлять такую существенную помощь Владиславу Богояровичу.
Я ждал. Прошел день, другой, третий моего заточения. Нет, меня не посадили в темницу, более того, пусть и не без сопровождения, но я выходил во двор терема и имел возможность тренироваться, причем, как со своими бойцами, так и с гриднями Ростислава Юрьевича. Быстро стало понятно, что князь решил позабавиться и в некотором роде проучить меня.
На каждую из тренировок приходили все более матерые мечники и конные из ближней дружины князя. Наверняка, целью было хорошенько надавать мне тумаков, дабы не зазнавался. Вот только получалось с точностью наоборот. У меня неизменно выходило брать верх.
Здесь бы не возгордиться, но и не преуменьшить свою значимость. Однако мне, не без участия иных воинов, удалось создать свою особенную школу фехтования на саблях. Большое внимание уделялось ложным движениям, приемам, ударам, а также использованию локтей, ног и, что не совсем свойственно сабельному бою, уколам, хотя последнее использовалось крайне редко и лишь тогда, когда следовало удивить противника. Учитывая мою несравненную силу, развитую выносливость и не менее развитую скорость принятия решений, я могу назвать себя достойным бойцом.
Появлялось даже желание попробовать выковать что-то вроде боевой шпаги. Нужно будет еще раз изучить возможности производства стали и понять, есть ли вероятность выковать более тонкий и удлиненный меч.
Уколы в сочленение кольчуги, как мне кажется, могут дать немалую фору моим воинам в ближнем бою. А еще почему-то именно сейчас пришла шальная мысль устанавливать на арбалетах штыки. Безусловно, арбалет — не то оружие, которым можно орудовать словно копьем, не ружье. Однако, были уже во время сражений такие моменты, когда арбалетчик оставался вовсе незащищенным перед атакой противника. Воин не успел арбалет откинуть в сторону, как и не получилось вовремя извлечь клинок, все, смерть. И вот этот самый штык, когда воин мог бы боднуть своего врага, становился хоть каким аргументом. Тем более, что тонкое лезвие способно протиснуться сквозь кольца кольчуги, либо сильным ударом их чуть раздвинуть. В любом случае попробовать можно.
На третий день пребывания в таком вот заточении, но главное, что практически в информационном вакууме, мне принесли гуся, запеченного с гречкой и салом. Крупа плавала в жиру, вызывая у меня, скорее, противоположные приятным ощущения. Все же по возможности я стараюсь правильно питаться, исходя из понимания существования белков, жиров, углеводов, клетчатки, витаминов и аминокислот. А тут…
Но не главное то, что мне предлагалось есть эту жирнющую жижу, важнее то, что это блюдо под собой подразумевало. Переперченная, изрядно посоленная каша, да еще такая жирная — это знак почетности, попытка меня задобрить. И такой подход внушал оптимизм.
Через скудные клочки информации я все же узнал, что в Суздали произошли какие-то события, которые православным людом могут быть расценены, как поругательство над верой и бесовская атака на церковь. Там в оконце услышал слово, тут послышался обломок фразы, а также, соединив все полученные кусочки, пазлы, в том числе и согласно плану действия Братства, я понял, что именно происходит.
Народ бурлил. В понимании и разумении даже новгородцев бить епископа нельзя, причем, и католического, а уж тем более православного. Так что, князь Ростислав Юрьевич должен был отвечать на немалое количество весьма неудобных для него вопросов.
Занимаясь бумажной работой, чего лишить меня не додумались, я не сразу среагировал на шаги в коридоре. Однако, двое моих телохранителей спешно затягивали ремни с привязанными на них саблями. Иного оружия у нас не имелось. Хотя нет, было. Среди моих личных вещей никто и не подумал забрать три небольших бочонка с порохом и два запечатанных воском кувшина с горючей жидкостью, типа «греческий напалм». Не питая иллюзий, что даже благодаря этому оружию удастся выбраться, я все же посчитал, что пусть лучше оно будет, чем оставаться без оного.
— Сабли свои мне отдайте! Ножи также! — сказал, вошедший в мою горницу, выделенную в тереме Ростислава, один из ближайших гридней князя, хотя этого воина я видел больше рядом с лжеархиепископом. — Нынче зайдет Владыко Нифонт и будет с тобой, воевода, говорить.
Сказав это, гридень прошелся по достаточно просторной горнице, заглянул под стол и лавки и направился на выход. Наверняка предполагал, что лжеархиепископа я попробую убить.
Но, как же было бы глупо умерщвлять того, кто, так или иначе, идет договариваться? А иначе зачем Нифонтрешил меня посетить? Ему бы сейчас ходить по улицам Владимира, да увещевать, наставлять тех бунтарей из местных, а также новгородцев, что считают себя истинно православными. Еще этот гусь с гречкой…
— Я могу при твоих людях говорить прямо или стоит им сходить погулять под дождем? — спросил Нифонт, как только вошел в горницу, и монах, сопровождающий его, плотно закрыл дверь.