Как шутили курсанты в Чкаловском училище, не глупо ли вверять жизнь куску тряпки над головой? А я вверяю свою жизнь, свою карьеру и, самое главное, надежду изменить очень многое.
С первого же дня прыжков, когда открылся люк в борту самолёта, и далеко внизу показалась земля в серой предрассветной мгле, нам, всей группе из двадцати человек, стало ясно: принцип «тяжело в ученье, легко в бою» здесь не действует. Его заменил другой: «в бой пойдут лишь те немногие, кто выжил в учении».
Нас поднимали в три утра и выбрасывали из самолёта до рассвета, когда не видно ни зги, и понятия не имеешь, что под тобой: поле, вода, лес или торчащие вверх остриями крестьянские вилы. Прыжки с раскрытием парашюта на большой высоте, а мы покидали борт на четырёх тысячах метров, чередовались с затяжными. Родная советская земля лупила по ногам, пытаясь вбить их в задницу, позвоночник предупреждал: ещё один такой раз, и высыплюсь тебе в трусы. Но ещё хуже было падать в воду при её температуре четыре-пять градусов, когда обмундирование тотчас пропитывается насквозь. Понятно, что организаторы учений перестраховывались, реальный космонавт, угодив в воду в скафандре, останется сухим. По идее. Позже узнал, что скафандры первого поколения добросовестно текли, быстро заполняясь водой.
В отряде царила железная дисциплина, никто даже не помышлял сбегать в самовол, купить водки и снять стресс. Вернувшись в расположение, мы использовали единственную возможность: поужинать и скорее спать. Товарища инструктора порой хотелось первым выкинуть из самолёта и без парашюта, но каждый понимал: его садизм исходит не от вредоносности натуры, и не по злобе он шипит на нас «в Москву пешком пойдёте», такова была программа. Насколько я знаю, с переходом на корабли «Восход» и «Союз» столь пыточных прыжковых упражнений для космонавтов не практикуется. Как и с кораблём «Федерация/Орёл», проектируемым едва ли не десятилетиями, чей запуск планировался на две тысячи двадцать первый, сдвинулся минимум на двадцать восьмой с перспективой не успеть даже к этому сроку.
В одной из книг читал, что после напряжённых парашютных экзерсисов будущие космонавты садились в кружок, пели народные песни, что-то там из Утёсова… Не верьте. Три недели в таком темпе выбили всякое желание культурно развлекаться. Инструкторы хмурились, придирались, высказывали массу замечаний после каждого прыжка. У меня лишь одна старая песенка крутилась в памяти: «пешеход, пешеход – замечательный народ». (Я.Халецкий). Потому что, не пройди парашютное испытание, быть нам пешеходами, а не космонавтами. В Энгельсе нас не только учили десантироваться с большой высоты, но и лишний раз испытывали на прочность.
Каково же было удивление, что зачёт получили все, никто не отсеялся! Даже ногу не поломал, тем более ни один не отправился в столицу пешком.
Из Энгельса я писал Алле нейтрально-ободряющие письма, ничего не получал взамен, как и парни, потому что жёны и прочая родня не извещались, на какую в/ч отправлять. Понятия не имея, что творится дома, мы с Нелюдовым поехали туда с вокзала, Первомай разрешено отметить с семьёй, и приём встретили… странный. Конечно, и Алла, и Зина кинулись нам на шею, обнимали-целовали, но над головами топором висела недосказанность.
Квартира, надо сказать, за неполный месяц преобразилась, девочки купили мебель, частью бывшую в употреблении, даже немецкую трофейную, занавесили окна, положили салфетки на столы, половички на пол, стало почти уютно. Гришина супруга сразу призналась, что одолжила у нас с Аллой несколько тысяч, но скоро отдаст, потому что устроилась на работу в Центр подготовки космонавтов, увы, пока всего лишь секретарём-машинисткой. Кроме того, ещё в марте, оказывается, подписан приказ о денежном обеспечении космонавтов, выплаты вот-вот начнутся, и больше бедствовать не придётся.
Последняя новость воодушевила. Нам с марта начислялось денежное довольствие, равное получаемому по последнему месту службы. К нему теперь плюсовались дополнительные денежные выплаты за участие в испытаниях и тренировках от двенадцати до пятнадцати рублей за час. Дальше шёл целый прейскурант: за пребывание в кабинах с регенерацией, за пребывание в условиях невесомости при полетах на самолетах и так далее, то есть, при самых скромных прогнозах, набегал минимум второй оклад, и снова после Севера наша семья получала в клюв больше четырёх тысяч в месяц, наверно – ближе к пяти. Для сравнения, средняя зарплата рабочих и служащих в том году составляла лишь семьсот восемьдесят рублей. Живём! Голодная смерть отодвинулась неопределённо далеко.
Вот только непонятно, ради чего стоило тянуть лишний месяц – и с жильём, и с деньгами, здорово снижая эффективность нашей подготовки в течение марта и апреля, когда столь тяготили безденежье и неустроенность. Мы с Григорием постарались не вспоминать неприятное в предвкушении ужина.
За стол отметить возвращение уселись вчетвером после того, как Алла уложила Ксюху. Гриша с Зиной налили себе по пять капель водки, моя супруга только микроскопический глоток крымского вина, кормящая же мать, я тоже. Выпили. После чего моя рубанула:
- На какое число назначен ваш полёт в космос?
Что-то отрицать или мычать про наземные испытания космической техники уже не имело смысла. Зина, едва выйдя на работу, наверняка узнала главную тайну: срочно готовится пилотируемый полёт, пока американцы не опередили, и мы с Нелюбовым находимся в дюжине наиболее вероятных кандидатов на ракетное самоубийство. Обременённая обязательством никогда и никому вне службы рассказывать об услышанном, сведения совсекретные, та пришла в ужас, осознав, какой опасности подвергается Гриша. Естественно, поделилась бедой с соседкой, попавшей ровно в такое же положение. Уверен, в самое ближайшее время все космические жёны будут в курсе.
Твою мать…
По легенде, супруга прежнего Гагарина едва ли не до последнего мига не знала, что её Юру посадят верхом на керосиновую бомбу массой под три сотни тонн и подожгут фитиль. Не верю. Столь наивной женщины, причём обращавшейся в обществе других жён космонавтов, представить не могу. Значит, обо всём услышала или догадалась, но терпела, не подавая вида и сжав зубы. Или мемуары врут, сильно приукрашивая действительность.
Алла подобной сдержанностью похвастаться не могла.
- Полетит только один из двенадцати, - признался Нелюбов. – Мы с Юрой одновременно – точно нет. Но обещают, что рано или поздно все, успешно прошедшие курс подготовки, непременно побывают там. Девочки! Я обязан вас сдать в КГБ или лично застрелить во избежание раскрытия страшной государственной тайны. Но поскольку не сделаю ни того, ни другого, прошу: давайте прекратим разговор.
Ужин, задуманный как праздничный, закончился в напряжённом молчании, прерываемом репликами не более содержательными, чем «подай соль».
Как не сложно догадаться, обсуждение продолжилось за закрытыми дверями, когда обе наши пары разбрелись по комнатам. Надеюсь, Нелюбову пришлось проще, жена – авиатор.
Моя супруга не смогла добыть нормальную двуспальную кровать, в комнате стояли две железные солдатские койки, сдвинутые и соединённые сверху досками, отчего спать было жёстко, зато сетки не скрипели. Алла сшила два чёрных одеяла в одно, объединила постельное бельё. Теперь лежала, свернувшись калачиком, и не торопилась раскрывать объятия.
- Эй! Соседка!
- Я тебе только соседка? – немедленно прицепилась к словам, согласен, неудачное начало, но даже если бы сказал «да здравствует марксизм-ленинизм», всё равно нашла бы к чему придраться. – Конечно, всего лишь соседка по жизни. С жёнами делятся, советуются. Соседкам сообщают. Хотя… Вы с Гришей и сообщить не соизволили. Зина сама узнала.
- И разболтала всем, а не имела права обсуждать даже с мужем. Дорогая, ты знала, что выходила замуж за военного лётчика, для которого существуют слова «приказ» и «военная тайна».
- Даже не пробуй спрятаться за словом «приказ». В космонавты брали только доброхотов, если те сами рвались. Мы договорились: обсудим вместе. Ты обещал, что это лишь испытание на земле! Я повелась… Страшно даже не то, что ты сильно рискуешь. Шанс на первый полёт не более одного из двенадцати. Я не знаю, как смогу после этого верить любым твоим словам.
А ведь благодарила в Мурманске: спасибо, что вывез меня из полярной ночи. Нет, спорить не самое лучшее время. Надо было придумать что-то небанальное и очень быстро. Поскольку ничего остроумного в голову не забрело, бухнул как есть:
- Человеку нужно всегда давать ещё один шанс. Дай мне его, и я тебе раскрою всю правду до конца.
- Какую правду?
- Просишь, если расскажу?
- Не торгуйся.
- Тогда позволь обнять. Так проще исповедоваться.
Она придвинулась, но сплетённые руки по-прежнему держала на груди.
- Слушаю.
- Я пришёл в этот мир только ради того, чтобы полететь в космос. Сейчас не могу объяснить, но точно это знаю. На сто процентов. Вот… Авиация никогда не была самоцелью. Даже прошение о назначении на Крайний Север из-за того же, предполагал, что северных лётчиков как самых крепких и закалённых возьмут в первую очередь.
- Только тебя и Шонина…
- Кто же знал, что и в средних широтах столько соперников? Но это ещё не всё. Полёт состоится примерно через год. Если не оплошаю, буду первым и благополучно вернусь, а ты прославишься на весь мир как жена лётчика-космонавта номер один. Только Зине и Грише не говори, они же хотят, чтоб Нелюбов первым летел. Герман Титов при каждом удобном случае заявляет: первый – он, все остальные подвиньтесь и станьте в очередь. Другие молчат, что не означает их согласие, просто не столь наглые.
- Перегрызётесь…
- Ни за что. Мы отобраны как члены команды. При малейшем подозрении в недоброжелательстве к товарищу – вон в конец очереди или даже из отряда. Если полетит Нелюбов, за себя огорчусь, за него и весь Советский Союз обрадуюсь.
- Я бы тоже предпочла радоваться за Советский Союз. Но чтоб зарплата оставалась нынешняя – космическая.