именно? Примерно к семидесятому году. Или чуть позже.
Никогда ещё лунная программа СССР не была столь близка к срыву, как в сентябре шестьдесят третьего года.
Глава 10
10
Этот скафандр был белый, с красным флагом на левом рукаве и белым термокапюшоном на шлеме. В остальном он мало отличался от того, в котором опробовано пребывание в глубоком вакууме внутри корабля, немного усилен каркас, чтоб его так не раздувало и не пропадала гибкость в районе суставов. Нет кармана-кобуры, остался всего один внешний на левом бедре, в нём коробка аппарата для контроля за жизненными показателями космонавта.
Не прибавилось и ранца для автономной системы жизнеобеспечения. Как для миссии «Поларис Даун», в костюмчике можно дышать, только используя воздух, подаваемый из шланга. Он же гоняется по всему телу, обеспечивая охлаждение, без которого температура внутри скафандра чрезвычайно быстро поднимется до отметки «несовместимо с жизнью».
Что характерно, первоначально ранец предусматривался и находился в специальном углублении на пилотском кресле. Всего за десять дней до намеченного старта, когда уже обе ракеты «Восход» с установленными под обтекателями космическими кораблями стояли на стартовых площадках на предпусковой подготовке, случились две неоднократно повторявшихся неожиданности: разработчики скафов признались «извини, старик, не смогла», автономная система жизнеобеспечения как бы работает, но доверять ей опрометчиво, кроме того, кто бы подумал, корабль переутяжелён на двадцать шесть кило.
Заменили кресла на более простые, без ниши под ранец. Нарастили длину шланга. Выбросили парашюты, по примеру астронавтов с «Меркури», те снабжались парашютами на случай необходимости покинуть спускаемый аппарат до приводнения, но предпочитали выкинуть, здраво предполагая, что без катапульты не сумеют воспользоваться. За борт пошли некоторые приборы, наверно, вызвав предынфарктное состояние разработчиков, приготовивших пиджаки под Орден Ленина, когда их поделка зарекомендует себя на орбите.
Нелюбов и Феоктистов сидели в автобусе впереди, мы с Поповичем, дублирующим Костю — на заднем ряду кресел. Гриша, в шутку встряхнув меня за грудки, пригрозил, когда выгрузились на бетон у стартовой площадки:
— Подсидишь и полетишь вместо меня — лучше домой не возвращайся, моя супруга подкараулит и прибьёт.
— Не жадничай! Ты дольше пробыл в космосе.
— Да бли-ин… Твои час и восемь минут перебьют и год на орбите, если не первый.
— Завидуешь. Ну-ну! Ладно, как только за тобой закроются створки лифта, уж точно никто нас не поменяет.
Он кивнул и взялся за трубку отвода мочи, чтоб пометить колесо автобуса. Константин присоединился. Странная картина, когда один или два мужика испускают струйки, а полтора десятка с непередаваемой серьёзностью ждут: ритуал всё же. Смысла особого нет, система удаления мочи и кала пока никого не подвела.
За месяц до этого сдали новый Центр управления полётами в Звёздном, операционный зал размером со школьный актовый, уставленный столами, сидят десятки операторов перед экранами. Времена, когда Главный прилетал на Тюра-Там и провожал каждого, а потом шёл в бункер и брал микрофон, ушли в прошлое. Теперь в океане находятся несколько кораблей, зона радиомолчания сократилась, а связываться с «Восходом» и контролировать параметры доступно практически с любого места на территории СССР, где установлены подходящие приёмо-передающие антенны и прочее оборудование. Как только ракета-носитель отправится в зенит, опираясь на ослепительный огненный столб, тот же автобус отвезёт нас на аэродром, вечером буду в ЦУПе, как раз подойдёт время экспериментов, стыковка — через сутки.
Обнялись, что не слишком удобно в скафандрах, даже с поднятым забралом, шлемы по-прежнему несъёмные.
— Лучше меня бы вместо Титова отправили. И сразу на трое суток… Эх, не переиграешь.
Феоктистов ни о чём таком не жалел. Он вообще большей частью молчал.
За полёт получит какие-то почести, Звезду Героя. Но денег ему платят куда меньше, нет надбавки за звание и выслугу, такая вот справедливость по-советски, а впахивает и рискует наравне с офицерами.
Их увёз лифт.
Я бы очень легко, на самом деле, заместил товарища. Спускаемый аппарат так и остался единственным обитаемым пространством, чуть более просторным за счёт удаления катапульты, набор аппаратуры, соответственно, намного беднее «Союза», про «Аполло» лучше не вспоминать. Минимализм, заточенный на достижение единственной цели: опередить американцев. Поэтому мне так легко было на тренировках его осваивать, преемственность с моим первым очевидна.
«Восход-1» ушёл в рассветную синеву без меня, что к лучшему. Мечта попасть в лунный экипаж стала бы менее вероятной. Королёв с Каманиным обещали дать возможность всем себя испытать, кто не отсеялся, значит — повторные полёты не будут частыми.
Хочу в космос! Но именно на Луну.
— Поехали и мы, — бросил Попович. — Скорее бы снять…
Действительно, мы оба, не попавшие в космос, смотрелись в белых комбинезонах как ряженые. Оба молчали по пути в Москву. Он, наверно, втихую надеялся заменить бортинженера, я же думал о делах предстоящих.
В лунных кораблях нужно по-хорошему менять целиком аппаратуру связи и автоматики. Там, за сотни тысяч километров, не припаркуешь ЛОК на обочине, не скажешь: ща, только сбегаю в автосервис за новыми свечами зажигания. Электронная система связи и управления обязана быть дублированной, лучше — трижды. А это масса.
У соперников пока дела тоже не очень. Они достигли-таки поверхности Луны, но не особо удачно: «Рейнджер-4» потерял управление и просто врезался в грунт, не передав полезной информации. Был бы он советским, удостоился бы некролога от ТАСС: жёсткое приземление в заданном районе Луны с целью отработки космической техники произошло успешно. Американе, как их любил называть Королёв, честно признали, что станция накрылась медным тазом. Поразительно, как радикально у них изменится ситуация, стоит начаться пилотируемым миссиям на «Аполло».
А нас с пилотируемой миссией «Восход-1» — «Восход-2» ждали ещё те приключения. Сам не присутствовал, но по рапортам с орбиты и показаниям телеметрии могу восстановить происшедшее с точностью до секунды и миллиметра.
Порой это были очень страшные секунды.
Корабль показал себя нормально, в чём мы особо не сомневались. А вот сближение Нелюбову не удалось. Он был вынужден развернуться на сто восемьдесят градусов, снова удалиться от «Восхода-2» и повторно целить в стыковочный узел, маневры съели буквально последние капли топлива в двигателях коррекции. Только-только, чтоб развернуться соплом ТДУ против направления полёта.
Когда прошло сообщение, что стыковочный узел надёжно зафиксирован, по ЦУП прокатилось ура, люди за терминалами подняли вверх руки. Королёв, хорошо видимый с моего места, вроде даже чуть выпрямился.
На вторые сутки намечался первый выход в открытый космос. Я вонзал ногти в ладони и вспоминал мрачный прогноз Каманина: соединение нескольких задач в одной миссии увеличивает вероятность проблем. Он не сказал «вероятность катастрофы», лётчик, знает как легко и просто накликать беду одним неосторожным словом, но всё и так понятно. Любая ошибка, самая глупая, порой даже очевидная на земле, вдруг выползет и скажется там, среди чёрного неба и звёзд, а мы, устраивая мозговой штурм, не придумаем дельного выхода из положения для космонавтов.
Накликал. Вряд ли виноват Каманин, скорее русская надежда на «авось», Ваня понадеялся на Маню, Маня на Ваню, в отчёте написали: всё зашибически, а вылезло лишь на орбите, миновав бесчисленные этапы контроля.
Григорий немного стравил давление в скафандре, увеличив содержание кислорода. Так руки и ноги подвижнее в сочленениях.
— Заря, я Сапсан-один. Прошу разрешения открыть шлюз.
Голос Нелюбова разносился на весь ЦУП.
— Сапсан, открыть люк разрешено.
Через минуту:
— … Вашу мать, красота-то какая!
Не существует в мире чего-то настолько прекрасного, что русский человек не мог бы описать колоритным матерным словом. В общем, понятно. Мы таращились на Землю, Луну и звезды сквозь окошечки иллюминатора. Нелюбов открыл проход в целый космический мир.
Я пытался представить… Нет ощущения верха и низа, часто они какие-то фантомные, и если внутри спускаемого аппарата есть привычные ориентиры, здесь Земля может оказаться вверху, внизу, сбоку. Адаптация к невесомости ещё не прошла, и пусть Григория не плющит так, как Титова и Соловьёву, ему сто раз не просто. А он восторгается увиденным, романтик.
— Выхожу из шлюза.
Картинка, передаваемая с его камеры, не даёт представления о том, что видят глаза космонавта, это не HD и не 3D, просто плоское чёрно-белое изображение низкого разрешения, порой перебиваемое полосами помех.
Королёв:
— Сапсан-один, я Заря. Доложите о самочувствии.
— Заря, самочувствие нормальное. Головокружения нет. Светофильтр шлема достаточный, не слепну. Земля… потрясающе красивая. Как торт. Хочу отрезать кусочек и съесть.
— Пусть отрежет Флориду, — подал голос кто-то из шутников, но вряд ли эти слова улетели в эфир.
— Выполняю программу. Пробую оттолкнуться… Ох, ёшь твою… Сапсан-два, слышишь?
— Я Сапсан-два. Слышу хорошо, — сквозь искажения в голосе Феоктистова прорезалась тревога.
— Шланг натянулся. А у кабеля и страховки слабина.
— Сапсан-один, я Заря. Проверить причину задержки шланга можете только вы. Контейнер в шлюзе. Из корабля к нему доступа нет. Выполняйте программу внекорабельной работы и возвращайтесь.
Программа была несложной — покрутиться вокруг своей оси, работая руками и ногами, при этом не запутать парный воздушный шланг с проводом связи, закреплённом на страховочном тросе. Но, как мы поняли, Гришу удерживал от бесконечного путешествия по пустоте не этот трос, а воздушная магистраль. Почему?
Вернувшись в шлюз, космонавт доложил: шланг больше не выходит из контейнера с бобиной.