воевать умудряется?
Слабый… Чего пришел? И взгляд этот покорный, как у собаки… Эржебета передернула плечами.
Не обернулась, не взглянула. Ушла. Сам не зная зачем, Дьёрдь заглянул в мастерскую Арчимбольдо. В просторной комнате было пусто – все ученики разбрелись обедать, ушел и мастер. Лишь один слуга возился в углу. Взглянул искоса, не посмел спрашивать, что нужно важному господину.
Дьёрдь прошелся по мастерской, разглядывая портреты. Он любил живопись, работы Арчимбольдо ему нравились своей необычностью. Взгляд упал на прикрытое тканью полотно, стоявшее посреди комнаты. Дьёрдь осторожно приподнял материю и замер: с картины на него смотрела Эржебета.
На этот раз художник не стал вырисовывать портрет из фруктов или цветов. Картина была написана в классической манере. Эржебета, в алом как кровь платье, сидела на кресле, держа на колене раскрытый молитвенник. Но она не смотрела на мелкие строчки, взгляд ее был устремлен вперед.
Правильный овал бледного лица, черные глаза с тяжелыми веками, брови вразлет, тонкий нос, капризные красные губы, нежная линия подбородка…
– Как живая, – прошептал Дьёрдь и отшатнулся.
Ему показалось, что даже с картины Эржебета смотрит презрительно-холодно.
Он резко развернулся и вышел прочь. Теперь, когда и графиня, и ее портрет исчезли из его поля зрения, Дьёрдь разительно переменился. Во взгляде появилась уверенность, в движениях – сила.
Он и сам удивился этим переменам. Может, не зря шепчут люди? Может, и правда она колдунья? Опутала чарами, заманила, вскружила голову…
Он досадливо сжал кулаки. Не лги себе, Дьёрдь Турзо. Не переваливай с больной головы. Даже будь Эржебета ведьмой – с чего бы ей тебя околдовывать? Не нужен ты ей. Забудь.
Добежал до конца аллеи, вскочил на коня. С силой сжал каблуками конские бока, понесся к дому. Сегодня он напьется как следует, разложит какую-нибудь хорошенькую служанку. А может, двух. Чтобы не думать.
Замок Чахтице, сентябрь 1577 года от Рождества Христова
Эржебета проснулась рано. Приподнявшись на локте, глядела на Ференца, который крепко спал. Как он красив, ее муж. Черные волосы, черные брови, длинные усы, смуглое, обожженное солнцем, обветренное в походах, лицо, сильное тело… и все больше шрамов на нем. Последний день сегодня Ференц с нею, завтра уходит с турками биться. Последнюю ночь спать Эржебете на мужнином плече.
То теряют венгры селения, то назад возвращают. И сколько народу за те селения гибнет… Мужская работа – бессмысленная, жестокая, бесконечная. Но Ференцу нравится, война для него важнее жены. А может, не потому он уходит, что воевать любит? Может, дело в том, что вот уже третий год Эржебета не может родить ему детей? Пусто, бесплодно ее чрево…
Напрасно твердила Дарволия, что дети будут в свое время, надо только лечиться и выполнять все ритуалы. Напрасно Черный человек нашептывал о будущем. Изверилась Эржебета.
Словно холодом на нее повеяло. Она вздрогнула, прижалась к Ференцу. Муж открыл глаза, рассмеялся, обнял крепко – и все тревоги отступили. Эржебета исступленно ласкала своего Ференца, словно желала дать ему любви на много дней вперед, чтобы на весь поход хватило. Потом, после сражений, будут пленницы, шлюхи – неважно. Лишь бы когда-нибудь к ней вернулся живым.
Поднялись поздно. Позавтракали и пошли гулять. Осень уже вступала в свои права. Под порывами ветра взметалось золото листьев, виноградники стояли опустевшие. Эржебете было грустно, неуютно. Ей казалось, и она увядает, сохнет вместе с листьями. Скоро почернеет и умрет без Ференца…
Они медленно спустились с холма, на котором стоял замок, двинулись к лесу. На опушке паслось стадо овец. Две большие черные собаки, заметив чужаков, рванулись вперед.
– Лойка, Лас, назад! – крикнул немолодой пастух.
Псы послушно отступили, улеглись под деревом. Старик согнулся в низком подобострастном поклоне. Как всегда при виде крестьян, Эржебета испытала раздражение и страх. Но сегодня рядом был Ференц, а с ним ничто не пугало.
Граф Надашди несильно вытянул старика плетью, бросил:
– Держи собак, старик!
Тот лишь еще сильнее согнул спину.
– Не троньте! – раздался детский голос.
Ференц раздраженно обернулся и тут же расхохотался, позабыв о злости:
– Смотри, милая, какой забавный!
Из леса выбежал карлик. Когда он приблизился, стало видно, что это ребенок. На вид мальчику было не больше восьми лет. Весь он был перекручен уродством: кривая спина с огромным горбом, широкое короткое тело, ноги колесом, невероятно длинные руки почти касались земли.
– Не троньте отца! – повторил карлик.
Он остановился прямо напротив Ференца, прожигая его сердитым взглядом больших ярко-синих глаз. Лицо у него было ангельски-миловидным, как будто, создав такое омерзительное тело, бог пожалел несчастного и добавил немного красоты.
Граф Надашди ничуть не рассердился. Карлик вызывал у него лишь веселье. Пастух до смерти испугался такого заступничества и воскликнул:
– Простите его, господин, он дурачок!
– Что ж ты такого плохого сына сделал? – смеялся Ференц. – Горбун, да еще и дурачок?
– Не мой он, господин, – поспешил откреститься старик. – Подкидыш он, сирота. Кто-то к воротам деревни его подбросил. С тех пор и воспитываем всем миром.
Между тем карлик перевел взгляд на Эржебету, и графиня ощутила… узнавание. Мальчик как будто тоже узнал ее – широко улыбнулся и кивнул:
– Красивая… добрая… – и, засмущавшись, отбежал в сторону, уселся рядом с собаками, принялся гладить псицу.
– Пусть живет в замке, Ференц, – неожиданно произнесла графиня. – Возьмем его!
– Кошек нам мало, – наигранно-сурово пробурчал Надашди.
Карлик и ему понравился – забавный, годился в шуты. В империи распространялась мода на горбунов, карликов, дурачков, многие аристократы выписывали себе потешных уродцев за большие деньги. А тут в одном мальчишке сочетается столько нужных качеств, и купить его можно за гроши. Да и жене перед разлукою – подарок. Может, не так скучать будет, глядя на забавного шута.
– Благодари графиню, – сказал он старику, швыряя ему под ноги несколько мелких монет. – Твой приемыш будет жить в тепле и сытости.
Пастух упал на колени, собирая деньги, благодаря в душе не Эржебету, а бога, что так легко отделался. Надашди – люди страшные. Свирепость графа была известна всей Венгрии, а о графине шла слава, как о сильной колдунье…
Ференц улыбнулся жене:
– Раз уж подбираешь безродных подкидышей, давай возьмем еще двух щенков. Не все ж одним кошкам по замку шастать. Эй, парень, ну-ка подбери там кобеля и сучку, да пошли домой! – крикнул он горбуну.
Эржебета присмотрелась и увидела, что в траве вокруг псицы катаются черные клубки – щенята. Карлик разулыбался, ухватил двух зверьков под толстые животы, и доверчиво пошел за графом.
– Как его зовут-то? – спросил Ференц.
– Янош, – ответил пастух. – Янош Ужвари.
На другой день Ференц ушел в поход. Для Эржебеты настали тяжелые, холодные дни страха за мужа.
Карлик же проникся к хозяйке любовью и преданностью. Он везде и всегда сопровождал графиню, бросался с кулаками на всякого, кого подозревал в недостаточной почтительности к госпоже. Одну служанку даже пырнул ножом в живот – девка едва выжила.
Эржебету забавляла и трогала такая верность. Она дала ребенку ласковое прозвище – Фицко[93]. С тех пор так все его и называли.
Кроме Эржебеты, горбун очень любил собак. Он сам воспитывал двух щенков, никого к ним не подпуская. Спал с ними на подстилке возле двери госпожи. Вскоре щенки выросли в огромных угрюмых псов, которые вместе с Фицко следовали по пятам за госпожой, готовые рвать и убивать за малейшую провинность перед нею. Карлик же, несмотря на юный возраст и малый рост, был физически силен и злобен. Фицко сделался личным палачом графини, жестоко наказывая провинившихся.
Его страшились и ненавидели все слуги. Лишь Дарволия говорила:
– Вы совершили добро, госпожа. Вам воздастся за него.
Агнешка с Пирошкою до смерти боялись уродца, жались к стенам всякий раз, когда встречались с ним. А уж после того как по приказу графини Фицко выпорол Агнешку на конюшне за разбитую тарелку, девки и вовсе стали считать горбуна дьявольским отродьем.
– Ей-ей, от нечистой силы он рожден, – прошептала однажды Агнешка. – Сын Ердегов.
– Так может, графиня его и родила? – подхватила Пирошка.
– Тогда он, может быть, нора, – со знанием дела заметила Агнешка. – Раз лидеркин сын.
– Что еще за нора? – вытаращилась Пирошка.
– Тетка сказывала. Это маленький такой человечек, сын лидерков. Он по ночам на четвереньках бегает, набрасывается на людей, кусает в грудь и пьет кровь.
– Ох, страшно-то как! – Пирошка отерла слезы с глаз.
С тех пор служанки носа не совали за дверь девичьей после наступления темноты. Кто знает, быть может, тем они спасли свои жизни…
Глава 6
Владивосток, май 2012 года
– They were crying when their sons left
God is wearing black
He's gone so far to find no hope
He's never coming back[94], –
тоскливо завывал айфон.
Неохотно вынырнув из сна, я нащупал на тумбочке трубку, поднес к уху.
– Я пришел к тебе с приветом, Ванюська! – раздался в динамике до омерзения жизнерадостный голос Чонга. – Рассказать, что солнце встало… Нет, не то… дождь на улице… Вставай, красавица, проснись! Так лучше!
– Чего надо, стихоплет недорезанный?
– Разве плохо любить Россию и уважать русскую классику? Ты просто завидуешь моему кругозору, Ванюська… – затянул Чонг. – Кстати, пляши: тебе весточка пришла…
– Чего надо, спрашиваю? – жестче повторил я.
– Важная инфа поступила, – уже деловито произнес азиат. – Новое убийство. Целая семья. Теперь уже под Уссурийском. Так что поднимайся давай, поехали.