Дан
Дан быстро шагал по дороге, ведущей к монастырю святой Бригитты, – сегодня была ночь со среды на четверг, назначенная Настей для встречи. Сапоги оскальзывались на льду, в который превратилась дорожная грязь. Свет луны серебрил не присыпанный еще пеплом костров только что выпавший снег.
Приходилось спешить: с часу Дан должен был заступить в караул, патрулировать улицы Равенсбурга, охраняя жителей от вервольфа. Правда, от этих дежурств толку не было, ни разу не удалось выследить оборотня. Тварь обладала то ли удивительным чутьем, то ли очень острым слухом и обонянием – она до сих пор умудрялась избегать встречи с патрулем. Но Шпренгер, похоже, не терял надежды – впрочем, возможно, это была попытка отчаявшегося человека сделать хоть что-нибудь.
Дан вышел из города, когда часы на ратушной площади пробили девять. По его расчетам, сейчас было как раз около десяти. Насти у ворот не было. Дан постоял немного, ощутил уколы мороза и, чтобы согреться, принялся расхаживать вдоль монастырской стены, размеренно отсчитывая секунды. Променад от ворот до пруда занял около десяти минут, три прогулки – полчаса. Настя так и не появилась. Монастырский колокол ударил одиннадцать раз – девушки не было.
Не смогла выбраться, не сумела достать ключ? Возможно. Но насколько Дан знал предприимчивую подругу, такие мелочи ее не останавливали. Что тогда? Надоела монастырская жизнь, сбежала? Это было похоже на Настю. Но она обещала оставаться на месте. Дан боялся думать о самом худшем, успокаивал себя: плохих вестей из монастыря не поступало, значит, с сестрами все в порядке. Да и вчера в Равенсбурге была найдена очередная жертва, а вервольф два раза за ночь не убивает.
Дан оглядел стену, прикинул ее высоту. Взобраться, пожалуй, можно: выступы между камнями достаточно велики, чтобы за них цепляться. Но где искать Настю? Она говорила, все монахини ночуют в общей спальне – дормитории. Явиться туда и выискивать подругу среди кучи баб? Слишком рискованно для нее же.
Дан прождал до полуночи, Настя так и не вышла. Обратный путь пришлось проделывать трусцой, борясь с нарастающей тревогой.
Возле ратуши его уже ждали друзья. Теперь они дежурили отдельным отрядом – знак особого доверия Волдо и Шпренгера.
– Брат Готфрид не заметил? – спросил Дан.
– Нет, наш суровый пастырь не проверял сегодня стадо, – ответил Андреас.
– Пошли уже, холодно. – Энгель переминался с ноги на ногу, поеживаясь под плащом. – Бери факел.
Отряд Дана был отправлен на патрулирование ремесленной улицы. Полная луна позволяла видеть окрестности, факелы зажигать не стали. Лунный свет облагораживал уродливые постройки, придавая им мрачной загадочности. Тяжелую вонь не перебило бы ничто: из кожевенной мастерской пахло мочой и тухлятиной, из красильни – едкими составами для ткани, из кузниц – окалиной и гарью, ветер доносил запах крови и гнилого мяса со скотобойни. Все это сливалось в удушливое амбре, от которого в горле стоял комок. Дан никак не мог привыкнуть к воздуху Средневековья.
– Что-то будет, – пробормотал Ганс.
– Не каркай, – сердито оборвал Энгель.
Но Дан уже привык доверять интуиции товарища.
– Где будет? – быстро спросил он, пока Ганс не потерял ощущение тревоги.
Здоровяк, к его удивлению, не стал как обычно мяться и бубнить неразборчиво, указал пальцем на запад, туда, где находилась торговая улица:
– Там!
– Вервольф там?
– Не знаю, – нахмурился Ганс. – Там беда, чую…
– Там свой патруль есть, – лениво протянул Энгель. – А мы, если туда пойдем, еще и от Шпренгера нагоняй получим.
Дан не слушал, он уже бежал в сторону торговой улицы, таща за собой Ганса. За ними рванулся Андреас.
– Эй, куда? – Энгель недовольно сплюнул и побежал следом.
– Дальше? – на ходу спрашивал Дан.
– Там! – уверенно указывал Ганс.
Пронеслись мимо мастерских, по улице, на которой стояли бедные дома ремесленников, выбежали на торговую.
– Тут, рядом. – Ганс остановился, заговорил словно в бреду: – Беда, плохо. Больно, больно очень…
– Где? Точнее покажи!
Здоровяк вытянул перед собой руки, медленно пошел вдоль лавок, словно ощупывая воздух, спотыкаясь, как слепец.
– Он безумен, наш дорогой друг, – удивленно заметил Андреас.
Дан шикнул на него, не сводя глаз с Ганса. Он был уверен: парень что-то чувствует. В этом мире существуют ведьмы, так почему не быть экстрасенсам?
Ганс замер напротив лавки тканей, вздрогнул, указал в переулок. Дан быстро огляделся: если там действительно вервольф, не помешало бы подкрепление. Но почему-то улица была пуста, ни одного патрульного. Дан зажег факел, сделал товарищам знак следовать за ним, стараясь ступать бесшумно, шагнул в темный переулок, куда не проникали лучи лунного света.
Тихий беспомощный стон истаивал в морозном воздухе – так стонут перед тем, как лишиться чувств. Дан перекинул факел в левую руку, выхватил меч. Сначала он заметил возле глухой стены сгорбленный силуэт, потом уже разглядел распростертое на земле тело. Существо, нависшее над девушкой, обернулось, и Дан увидел оскаленную волчью морду. Желтые глаза хищно сверкнули в свете факела.
Переулок был совсем узким – два взрослых человека с трудом разминутся. Ганс встал плечом к плечу с Даном, перегораживая оборотню дорогу, тот нехотя оторвался от жертвы, поднялся резким движением на задние лапы. Из пасти рвалось глухое рычание. Свидетели не врали, мгновенно пронеслось в голове, он действительно здоровый.
В два прыжка существо преодолело расстояние между собой и людьми, бросилось на Дана, сбило с ног, вышибло меч из руки. Оборотень взмахнул лапой с чудовищными когтями, целя в горло. Дан извернулся, откатился в сторону, в этот момент Ганс обрушил на голову вервольфа мощный удар. Тварь взревела, дернулась, щеку Дана обожгло резкой болью. Оборотень перепрыгнул через него, легко расшвырял Андреаса с Энгелем, выбежал из переулка.
– Лови! – заорал Дан, вскакивая.
По шее струилась кровь: вервольф здорово поранил щеку. Не обращая внимания на боль, Дан выскочил на улицу – оборотня нигде не было. Он заметался между домами, заглядывая во все переулки, но тварь успела скрыться.
– Клинок, ты ранен, – подошел Андреас.
Друг смотрел виновато. Дан упрекать не стал – вервольф действительно оказался очень силен и тяжел, пожалуй, устоять против его массы мог бы разве что Ганс, и то недолго.
– Я успел достать его мечом, – сказал Энгель. – Рубанул по боку, но он, похоже, неуязвим – клинок только проскрежетал по телу, как по железу.
Дан оторвал от рубахи полосу ткани, зажал рану на щеке:
– Вервольфа мы упустили. Пойду взгляну на жертву.
Белокурая девушка в окровавленной, располосованной на груди рубахе, лежала, широко раскинув руки. Дан повыше поднял факел, присел перед трупом на корточки. «Надо поднимать, пока тело не примерзло», – отстраненно подумал он, осматривая раны.
В пляшущих отсветах факела казалось, что грудь девушки едва заметно вздымается. Ран на ее теле было мало, лишь темные следы на шее и глубокие царапины на плечах.
Подошел Андреас.
– Уже двенадцатая, – скорбно проговорил он, рассматривая миловидное личико жертвы. – И какая прелестная, да примет господь ее душу! Скоро из-за этой проклятой твари в Равенсбурге не останется юных дев, достойных внимания благородного господина.
– Погоди хоронить…
Дан приложил пальцы к шее девушки, ощутил слабое биение пульса.
– Она жива!
Он почувствовал едва ли не ликование: наконец удалось спасти хоть одну! Вервольф не успел расправиться с жертвой, они вовремя вспугнули тварь!
Андреас принялся легонько похлопывать девушку по щекам:
– Вставай, красотка, простудишься! Спасти такое очаровательное существо от оборотня, но позволить погибнуть от чахотки было бы непозволительной глупостью.
Девушка тихо застонала, открыла глаза и тут же громко взвизгнула, увидев склонившихся над нею мужчин. Приподнялась на локтях, пытаясь отползти назад, но ничего не вышло – пережитой ужас совсем лишил ее сил. Она схватилась за горло и закашлялась.
– Тише, тише, милая. – Андреас снял плащ, галантно накинул его на плечи несчастной. – Мы не сделаем тебе ничего дурного. Тише. Тише…
Она дрожала и всхлипывала, но не сводила с барона испуганных глаз, словно цеплялась за него взглядом, чтобы не свалиться в безумие. Андреас говорил негромко, ровным тоном, как заклинание повторяя одни и те же простые слова – так обычно успокаивают норовистых лошадей. Наконец девушка немного пришла в себя, вздохнула и попробовала подняться.
– Ну вот и хорошо, – улыбнулся барон, подавая ей руку. – Давай вставать. Как тебя зовут, милая?
– Фрида…
– Фрида, расскажи все, что ты помнишь, – вмешался Дан.
Андреас замахал руками:
– Оставь несчастное дитя, Клинок! Как можно быть таким жестокосердным? Неужели не понимаешь, сколько ей пришлось пережить? – Он заботливо укутал Фриду плащом, приобнял за плечи, поддерживая. – Скажи лучше, где ты живешь, красавица? Мы проводим тебя домой.
Дан бросил на друга сердитый взгляд, выразительно постучал пальцем по лбу: печальный случай с Ирмой был слишком свеж в памяти. Вервольф не оставляет в живых намеченную жертву, вернуть девушку домой означает отдать ее на растерзание. К тому же оборотень наверняка убил или покалечил кого-нибудь из ее родных, тогда от Фриды и как от свидетельницы толку не будет.
– Ах да, – спохватился Андреас. – Лучше тебе пойти с нами, милое дитя.
Фрида растерянно топталась на месте, глядя то на одного, то на другого.
– Именем Господа и властью святой инквизиции приказываю следовать за мной, – подытожил Дан.
По дороге в ратушу они так и не встретили ни одного караульного отряда.
Наутро Дана ждали плохие новости.
– Вставай, Клинок! – уже привычно рявкнул над ухом брат Годфрид. – Брат Яков ждет тебя в своей келье!
Шпренгер сидел за столом, перебирал бумаги. Лицо мрачное, склеры покраснели от недосыпа, правый глаз нервно дергался. В углу на скамье съежилась тощая маленькая монахиня.
– Собирай своих, седлайте коней. Поедем в монастырь святой Бригитты, – проговорил инквизитор. – Мать Анна прислала письмо: три дня назад пропала одна из сестер.
У Дана екнуло сердце. Неужели Настя?..
– Некая сестра Агна, – небрежно продолжил Шпренгер. Бросил косой взгляд на монахиню, та еще ниже опустила голову, страшась гнева инквизитора. – Не так давно сестру Агну подозревали в бесноватости, но мать Анна лично поручилась за нее. Вот что бывает, когда слуги божьи проявляют излишнюю мягкосердечность! Ступай, Клинок.
На душе было тяжело. Неужели подруга стала жертвой вервольфа? Но тело не было найдено. Сбежать не могла, она твердо обещала этого не делать.
В казарме уже царила утренняя суета. Ученики натягивали обувь, умывались, плеская в лицо ледяной водой из бочки, переговаривались вполголоса.
– Что ты так мрачен, мой дорогой друг? – с улыбкой спросил Андреас.
Одиллия ведь его сестра, вспомнил Дан. Пришлось рассказывать барону о ее исчезновении. Андреас побледнел:
– Моя Одильхен… Любимица всей семьи… Мать будет вне себя от горя…
Настя
Боль сидела в затылке, вонзала щупальца в шею, плечи, раскатывалась слабыми отзвуками по всему телу. Настя с трудом разлепила глаза, но увидела лишь темноту, полную и абсолютную.
Сознание возвращалось тяжело, память не желала просыпаться. Наконец вспомнился подвал, комната с зеленым светом, парящий идол, странные живые стены…
Настя ощупала затылок, пальцы ощутили запекшуюся коркой крови рану. Беспокоила темнота вокруг – настоящая, или, может, она ослепла от удара? Несмотря на боль и страх, она чувствовала какое-то непонятное облегчение. Вскоре поняла: голоса ушли, их не было, никто не шептал на ухо, не пытался завладеть разумом. Впервые за долгое время она могла мыслить свободно, не тратя силы на сопротивление призракам.
Волноваться пришлось недолго: раздался щелчок замка: судя по звуку, ключ повернули два раза против часовой стрелки, и один раз – по, скрип двери, и мрак расступился под светом факела. К Насте подошел высокий человек в темном одеянии. Лицо его было скрыто под маской, голову покрывал глубокий капюшон.
– Кто ты? – простонала Настя.
Человек молча поставил на столик перед нею кувшин с водой и тарелку, на которой лежал большой кусок хлеба и вареное мясо.
– Поешь. Ты должна быть готова. – Голос под маской звучал глухо, невыразительно.
В горле першило. Настя подняла кувшин, стала жадно глотать воду, проливая на платье.
– Поешь, – настаивал человек в маске.
Девушка отщипнула хлеба, прожевала, с трудом проглотила. Горло сжала тошнота. Сотрясение мозга, скорее всего, подумала Настя. По затылку ей здорово врезали.
Незнакомец установил факел в скобы на стене. В красноватом свете Настя разглядела свое новое обиталище – маленькая комната без окон, каменные стены. Холодный очаг в углу, скамья с соломенным тюфяком, служившая постелью. Больше ничего.
Человек склонился над очагом, разжег огонь. Вскоре в комнате потеплело. Он молча вышел, вскоре вернулся в сопровождении двух мужчин, которые принесли и поставили посреди комнаты наполненную горячей водой бочку.
Слуги вышли. Человек в маске навис над Настей, критически оглядел ее:
– Встань.
Она поднялась, с трудом удержалась на ногах: голова закружилась. Человек протянул руку, девушка сжалась – сил сопротивляться не было. Твердые холодные пальцы коснулись щеки, пробежались по шее. Человек одобрительно кивнул, снял с Насти монашескую шапочку, размотал платок, принялся стягивать платье. Она протестующе застонала.
– Молчи. Стой спокойно.
Он освободил Настю от одежды, взял за плечи, заставил повернуться, осмотрел со всех сторон, словно барышник – лошадь.
– Ты девственна?
Настя хотела ответить что-нибудь неприлично-язвительное, но вовремя вспомнила, что находится в теле юной аристократки, да и положение у нее не располагающее к шуткам. Молча кивнула.
– Это проверят. – Глухой голос прозвучал угрожающе. – И если нет… Вымойся.
Решив не спорить с жутковатым мужиком, она послушно залезла в бочку. Человек подал ей кусок полотна и плошку с настоем мыльного корня. Настя подняла руки, чтобы вымыть голову, и вскрикнула: плечо отозвалось резкой болью.
– Я помогу.
Человек подошел сзади, осторожно намочил волосы девушки, осмотрел разбитый затылок, промыл рану. Вода в бочке сделалась мутно-розовой. Намазал волосы мыльным настоем, осторожно помассировал голову, ополоснул водой из кувшина. Затем перешел к плечам, груди – тер куском ткани. Действовал аккуратно и деловито, отстраненно – в его движениях не было никакой чувственности, ни намека на мужской интерес. Скорее, это походило на обращение с очень ценной, но чужой, не вызывающей никаких эмоций и воспоминаний, вещью.
Вымыв девушку, человек помог ей выбраться из бочки, обтер льняной тканью. Подал белую рубаху:
– Надень.
Настя облачилась в одеяние из тонкого полотна.
Человек кивнул:
– Хорошо. Вот, накройся. – И протянул одеяло из волчьего меха.
Приказал вынести бочку, потом выдернул из-за пояса сердито звякнувшие кандалы, надел их на запястья девушки, закрыл. Вынул факел из скобы, молча вышел. Заскрежетал, проворачиваясь, ключ в замке – два раза против часовой стрелки, один раз по часовой. Настя осталась одна в темноте.
Они ищут не там. Всегда не там. Хватают не тех. Забавно наблюдать за человеческой суетой. Страх, боль, предательство – хорошая почва для того, что должно вырасти на месте города. Пока он, вервольф, господин Равенсбурга. Но очень скоро явится истинный повелитель.
Сенкевич
– Так куда, ты говоришь, прогуливаешься по ночам?
Человек, подвешенный на дыбе, выкашлял из разбитого рта что-то невнятное.
– Повтори. – Сенкевич взмахнул кнутом.
– Я не помню, – прорыдал человек.
Еще удар. И еще.
– Прости меня, господин, но я и правда не помню…
Сенкевич отбросил кнут, отер пот со лба, с омерзением почувствовал во рту привкус крови. Кровь… Она сейчас везде – на губах, на руках, на этом вот уроде, который шляется по ночам неизвестно где.
На окраине Равенсбурга, в заброшенном доме он организовал собственный орден, свою инквизицию, и пытал, и бил нещадно, страшнее еще, чем монахи, – искал вервольфа.
Со всех концов города к нему стекались слухи и доносы, его сеть работала на полную мощность. Сенкевич не хватал кого попало по оговору соседей, нет, он проводил расследование, анализировал, так что в его пыточную попадали только настоящие подозреваемые.
Этого ремесленника видели, когда он в лунную ночь бродил по пустырю. Сенкевич не доверил допрос Клаусу, хотя злобный демонолог с удовольствием этим бы занялся. Он и сейчас присутствовал при пытке, злорадно улыбаясь при каждом стоне и крике. Аарон, напротив, старался держаться подальше от пыточной. Сенкевич и не настаивал, пощадил нежную душу алхимика.
Спустя некоторое время стало ясно: подозреваемый – безобидный лунатик, да еще и психически неполноценный.
– Опять не то, – сплюнул Сенкевич. – Убрать.
Клаус понятливо кивнул, отвязал несчастного от дыбы, подхватил под мышки. Сенкевич отвернулся, стараясь не обращать внимания на хрип агонии. Нельзя оставлять свидетеля в живых – при случае расколется инквизиторам.
Вскоре труп, надежно упакованный в холщовый мешок, занял место в углу, дожидаясь глубокой ночи, когда его вынесут и закопают.
– Готово, Гроссмейстер, – с довольным видом доложил Клаус.
– Вот, взяли наконец. – Два наемника втолкнули в дом худощавого рыжего парня в черной одежде и кожаном доспехе – ближнего.
– На дыбу, – коротко бросил Сенкевич.
Он давно понимал: все, что происходит в Равенсбурге – все эти ведьмы, колдуны, пожиратели детей, бесноватые, сумасшедшие – звенья одной цепи. И вервольф, конечно, тоже, раз даже высший демон Марбас отказался говорить о нем. Паранормальные способности так массово проявляются у людей в особых местах. Те, у кого имеются задатки, становятся сверхъестественными существами, те, кто послабее, просто сходят с ума. Это как мутации в зоне радиоактивного излучения.
Только вот непонятно было: вервольф тоже лишь своеобразная мутация либо он все же появился чьими-то стараниями ради определенной выгоды?
Всех колдунов и ведьм, которые принесли ему клятву на крови, Сенкевич допросил лично. Под страхом смерти подданные не могли соврать – кому захочется разлагаться заживо? Никто из них не имел отношения к оборотню и не мог даже представить, откуда он взялся.
Оставалось лишь предположить, что в Равенсбурге есть еще один сильный колдун или ведьма, о которых Сенкевичу ничего неизвестно. Он регулярно погружался в транс, изучая город, отыскивая в нем всполохи чужой силы, но ничего не находил: либо неизвестный колдун был хорошо защищен, либо его просто не существовало.
Лишь над ратушной площадью по-прежнему завивался черный вихрь негативной энергии. Сенкевич знал, откуда она идет. Но что, если эта невероятная мощь закрывает от него еще одну силу? Что, если колдун обитает в ратуше? Вервольф выгоден инквизиторам – его появление развязывает им руки. Возможно, он выгоден также бургомистру – если тот склонен к казнокрадству. Сенкевич отлично знал, как пилится бабло на чрезвычайных ситуациях. Сменяются только эпохи, сами люди не меняются.
Тогда любой из обитателей ратуши мог оказаться колдуном либо нанимателем колдуна. Из осведомителей ничего выжать не удалось: один из подкупленных стражников погиб при захвате ратуши, два других, которых удалось завербовать, служить начали недавно и толком ничего не знали.
Сегодня наемники наконец схватили ближнего, и Сенкевич очень надеялся, что тот не из фанатиков. В любом другом случае дыба, кнут и раскаленные пруты отлично развязывали язык.
Клаус с наемником связали воину Христа руки, подтянули на дыбе – рыжий застонал, ощутив, как выворачиваются плечи.
– Как тебя зовут?
Вместо ответа рыжий выкрикнул ругательство.
– Упорный… – Сенкевич кивнул Клаусу. Тот подтянул веревку, выламывая плечи парня еще сильнее. – Так как тебя зовут?
– Гоззо, – выплюнул рыжий.
– Хорошее имя, – доброжелательно улыбнулся Сенкевич. – Скажи, Гоззо, давно ли ты служишь в ближних?
– Будь ты проклят!
– Не волнуйся. Мы уже прокляты, – захохотал Клаус. – Как и ты, и весь этот городишко, чтоб он сдох.
– Так давно? – Кивок, веревка натянулась еще сильнее. Гоззо закачался под потолком.
– Год почти, – прохрипел он.
Не фанатик…
– Отлично, – одобрил Сенкевич. – Так мы, пожалуй, обойдемся без кнута и огня, не правда ли?
Для наглядности Клаус продемонстрировал железный прут и сунул его в очаг.
– Не надо, все скажу, – взвыл парень.
Оставалось только удивляться, как те, кто каждый день отправляет на муки десятки людей, становятся чувствительны, когда дело доходит до их собственной боли.
– Расскажи мне об инквизиторах, – мягко попросил Сенкевич. – Какие они?
– Мы их плохо знаем, – торопливо заговорил рыжий, не сводя испуганных желтых глаз с прута, который начал раскаляться в огне. – Нас к ним почти не допускают.
– Но ведь ты же видел их? Скажи, что думаешь.
Конечно, основные сведения и характеристики Шпренгера с Инститорисом у Сенкевича имелись, важно было сравнить их со словами Гоззо, чтобы понять, лжет тот или нет.
– Брат Яков строгий, суровый. – Рыжий старался быть убедительным. – Его все боятся. Для него важна только борьба со злом, господин, он, бывает, не доест, не доспит – все колдунов вылавливает. Но он никогда никого не наказывает зря и не пытает. Старается разобраться, где колдовство, а где, может, ошибка какая…
– Ладно. А второй?
– Брат Генрих. – Парень замялся.
Чтобы поторопить его, Сенкевич спросил:
– Клаус, как там прут?
– Не надо прута! – заорал Гоззо. – Брата Генриха никто не любит, господин, и все боятся, еще сильнее, чем брата Якова. Он другой. Если что не по нему или невзлюбит кого – непременно со свету сживет. Нравится ему людей мучить, особенно молодых девок. Так и капает слюной, когда смотрит.
– Достаточно.
Парень не врал. Все так, как записано в досье. Шпренгер – неподкупный фанатик, Инститорис – подонок и садист. Только это еще ни о чем не говорит.
– Может, ты что странное за ними замечал? – Сенкевич едва не рассмеялся собственному вопросу: парочка фанатик и садист – это, конечно, само по себе не странно, абсолютно нормальное явление. – Может, кто из них любит по ночам прогуливаться?..
Такого ответа он не ожидал:
– Так оба любят, – сказал рыжий. – Мы часто видели. И брат Якоб куда-то ночью ходит, и брат Генрих.
– Вместе?
– Нет, всегда порознь.
Допрос длился еще долго, и Сенкевич оказался прав: прут не понадобился. Гоззо выложил еще много интересного о привычках и странностях обитателей ратуши. Так, выяснилось, что бургомистр, выбранный вместо Иоганна Юния, которого сожгли за колдовство, неравнодушен к маленьким девочкам; брат Готфрид, наставник в ученической казарме, имеет привычку убивать бродячих собак; командир Волдо, похоже, близок к сумасшествию – разговаривает с собой и вообще перестал спать. Служащие, стражники, ближние – у каждого нашелся интересный секрет.
Выслушав, Сенкевич отдал приказ убрать Гоззо. Немного подумав, решил начать расследование с главных персон. Рыба гниет с головы.
Ночь была темной, беззвездной и холодной. Сенкевич с Клаусом пробирались по закоулкам, из-за опасения попасться страже шли без факелов и светильников.
– Вот дались тебе эти святоши, Гроссмейстер, – ворчал демонолог. – Ну следили за ними твои люди, и дальше бы следили. Зачем самому-то ноги бить?
– Так надо, – коротко бросил Сенкевич.
Он сам хотел застать процесс превращения в вервольфа и убить подлую тварь. Расправиться собственными руками, отплатить за смерть Розы. Не прошло и двух суток со времени допроса ближнего, как ему донесли: Шпренгер ночью вышел из ратуши в сопровождении своего бессменного телохранителя брата Адольфа.
– Эх, бесов не послать за ними присматривать, чтоб они сдохли, – сокрушался Клаус. – Не смогут, и правда издохнут. Вервольф-то под высоким покровительством…
– Так и так не вышло бы, – утешил его Сенкевич. – Шпренгер, насколько мне известно, сильный экзорцист.
– Там он, Гроссмейстер. – Из темного закоулка выступил человек, один из тех, кто «пас» Шпренгера. – В сторону кладбища пошел.
Сенкевич с Клаусом, хоть толком и не видели друг друга, переглянулись в темноте. Это было уже интересно.
Холодный ветер плакальщиком выл над могилами, осыпал их сухими, невесомыми, скрученными в коконы листьями. Смутно – на черноте еще более глубокой чернотой – виднелась возвышавшаяся над кладбищем часовня.
Стараясь ступать тихо и не запинаться о старые, вылезшие из земли плиты, Сенкевич с Клаусом пробирались между захоронений. Алхимик, обладавший острым зрением, толкнул Сенкевича в бок, шепотом произнес:
– Там, на крыльце…
У входа неподвижной глыбой застыл Адольф – личный охранник Шпренгера. Сенкевич потянул Клауса назад:
– В обход пойдем. К окну…
То ли городские власти не выделяли денег, то ли церковники, но часовня была неухоженная – в разноцветных витражных окнах зияли дыры. Сенкевич потянулся к окну – слишком высоко. Приказал:
– Подсади.
Вскарабкавшись на широкую спину кряхтящего демонолога, он осторожно заглянул внутрь.
Крохотный огонек единственной свечи колыхался под сквозняком, не мог прогнать мрак, отбрасывал лишь беспомощный круг бледного света. В нем на полу распростерся Шпренгер – ничком, уткнувшись лицом в каменные плиты, раскинув руки в стороны крестом.
– Господи, вразуми, помоги, Господи, верному рабу твоему. Наставь и направь на путь истинный, дай сил на борьбу со злом…
Сенкевич спрыгнул на землю. Они с Клаусом прождали до утра, поочередно заглядывая в окно. Шпренгер всего лишь истово молился.