Дан
Они с друзьями обшарили все окрестности монастыря, тела Насти так и не нашли, девушка пропала бесследно. Дан с ужасом ожидал появления новой жертвы, и когда узнал о том, что в ратушу привезли труп девушки, тут же побежал в пыточную.
– Еще одна, – сказал Волдо, пропуская Дана, – двенадцатая.
Он взглянул и выдохнул: не Настя. Главное, не Настя. Все как всегда: белокурая, юная, истерзанная, он уже перестал различать лица жертв.
Волдо злобно сплюнул:
– Вижу, и у тебя, Клинок, не выходит его поймать. Неуловимый он, вервольф, не иначе сам Сатана его охраняет. Проклят наш Равенсбург…
Волдо выглядел усталым, измученным – впрочем, как и все воины Христовы в последние дни.
– Скажи, Клинок, ты ничего странного за собой не замечаешь? – спросил он.
Дан пожал плечами.
– А я, знаешь ли, голоса слышу, – признался Волдо. – Шепчут, зовут куда-то. Не понимаю только, куда… Иной раз кажется, сейчас схвачу меч и начну крошить всех без разбору – женщин, детей… Лишь бы эти голоса замолкли…
Переутомление, нервное напряжение, что-то вроде посттравматического синдрома?
– Тебе отдохнуть надо, – сказал Дан. – Когда в последний раз высыпался?
Волдо уставился на него красными, как у бешеного быка, глазами:
– Да ни при чем тут сон! Выйди на улицу, Клинок! Оглянись! Город сходит с ума. Посмотри, сколько появилось безумных, бесноватых. А колдуны? Да их же как блох на собаке! Мы их жжем, а они множатся… Я солдат, я многое повидал, Клинок. Бывал в разных городах: в осажденных, голодных, чумных… Нигде такого не видел. Говорю тебе, – он перешел на шепот, – на Равенсбурге лежит проклятие! Вымрет он скоро. – Волдо кивнул на жертву, с безнадежностью добавил: – Вот и вервольф этот… Знаешь, где ее нашли? На торговой улице, в аккурат там же, где ты в прошлый раз девку спас.
Значит, оборотню место почему-то важнее личности жертвы… Дан резко развернулся и вышел, ничего не объяснив Волдо. Он отправился в церковную библиотеку.
– Мир тебе, Клинок, – беззубо улыбаясь, произнес брат Юрген. – Опять ищешь какие-нибудь особые книги?
– Нет. Мне нужна самая точная карта Равенсбурга и окрестностей! – не здороваясь, выпалил Дан.
Монах порылся в шкафу, достал свиток:
– Вот, самая последняя и самая точная, рисовалась в прошлом году.
Дан расстелил карту на столе, придавил с двух сторон толстыми томами. Схватил перо, обмакнул в чернильницу.
– Что ты делаешь, Клинок? – возмутился брат Юрген. – Ты же испортишь карту!
– Прости, брат, – пробормотал Дан, рисуя жирную точку в середине Ребедорфа, на месте первого убийства. – Это необходимо для поимки вервольфа.
Вторая точка, поменьше, угнездилась в Равенсбурге, на одной из ремесленных улиц – мастерская шорника, здесь убили Марту Шлуттербауэр. Третья украсила дом аптекаря – Верена Миллер. Дан продолжал отмечать места преступлений. Нанеся все точки, изумленно уставился на результат. Почему же он ни разу этого не замечал? Ведь в пыточной, на столе, лежит карта, вычерченная Инститорисом, на ней тоже отмечены дома, возле которых были найдены трупы девушек. Только вот картина выходит совсем другая…
Дан перебрал книги на столе, выбрал самую новенькую, с ровным обрезом, и, орудуя ею как линейкой, принялся соединять точки. Брат Юрген молчал, потрясенный таким непочтительным обращением с сокровищницей знаний.
– Вот! – воскликнул Дан, демонстрируя монаху полученный рисунок.
Линии соединили одиннадцать точек в незавершенную шестилучевую звезду, она накрывала Равенсбург и ближние пригороды. Оставалось добавить только одну точку, чтобы фигура стала законченной. И лишь дом молочницы – место убийства цыганки – никак не вписывался в рисунок.
Монах взглянул на карту и присел, словно его отказывались держать ноги.
– Шестиконечная звезда Соломона, – прошептал он.
– Что это значит? – требовательно спросил Дан.
– Всякий экзорцист скажет тебе, что гексаграмма надежно защищает от злых духов, но у нее есть и другой смысл: начертанная с помощью крови, она становится знаком призыва сильнейших демонов.
– Значит, вервольф не просто убивает, он приносит жертвы. – Дан кивнул, решительно поставил точку, которой не хватало, чтобы лучи соединились. Она пришлась на середину главной улицы, где жила знать. – Вот здесь он убьет последнюю девушку.
Все сходилось: какой-то колдун создал оборотня, чтобы с его помощью накрыть Равенсбург кровавой гексаграммой. Тот послушно выполнял приказы хозяина. Только убийство цыганки было словно бы лишним, никак не вписывалось ни в пентаграмму, ни в типаж жертв. Впрочем, у Дана и без карты сложилось такое впечатление. Вервольф ошибся? Убил для развлечения? Возможно, кто-то расправился с девушкой и подделал «почерк» оборотня.
А с картой Инститориса все просто: там взят неверный масштаб, она приблизительна. Вопрос лишь в одном: сделал ли это инквизитор в силу безграмотности или нарочно, чтобы гексаграмма не бросалась в глаза?
– День Всех Святых, – на брата Юргена жалко было смотреть. Его губы тряслись, словно старик собирался разрыдаться. – Его канун, ночь, когда нечисть выходит в мир. Это лучшее время для вызова демона.
– Значит, осталось двое суток, – подытожил Дан.
– Скорее всего, вервольф убьет завтра, – прошептал брат Юрген, потирая левую сторону груди. – Тогда звезда Соломона будет завершена и готова для вызова.
А что, если последняя жертва – Настя? Вервольф мог похитить ее, спрятать, а потом принести в нужное место и убить. Да, он раньше никогда так не делал, но ведь и в случае с цыганкой тоже изменил своим привычкам.
– Где будет происходить вызов, как думаете?
– Демонолог, вызывая демона, становится в центр гексаграммы.
Дан посмотрел на карту. Не надо было дополнительных вычислений, чтобы понять: центр звезды приходится на ратушную площадь. «Тут хуже всего», – вспомнились ему слова Ганса.
– И что же будет, если вызвать демона?
– Зависит от целей вызывающего, – брат Юрген задыхался, держался за сердце. – Но и это еще не все, Клинок. Для ритуала нужна большая жертва.
– Что, двенадцати девушек недостаточно? – изумился Дан.
– Это лишь начало, создание рисунка. Там, в центре, должна пролиться еще кровь.
Будет тринадцатая девушка, понял Дан. Тогда возможно, что Настю готовят для убийства на ратушной площади. Но есть еще время, чтобы остановить это безумие, спасти ее и город.
Брат Юрген тяжело поднялся, опираясь на стол:
– Нужно сообщить инквизиции.
– Погоди, – сказал Дан.
Он внимательно изучал карту. Что-то еще было не так… Наконец Дан понял: на местах преступления в момент убийства никогда не было караульных! Трупы всегда находили случайно. Кто-то сообщал вервольфу, где принести следующую жертву, или специально распределял патрули так, чтобы оборотень не попался. Или даже… вервольф просто знал об этом, если он имеет отношение к инквизиции.
Дан лихорадочно соображал. Дежурства по городу назначают Шпренгер и Инститорис, при участии Волдо. Об этом могут знать доктор Фиклер, брат Готфрид, телохранитель Шпренгера Адольф, палач, стражники и любой из воинов Христовых. Слишком много подозреваемых…
Только вот это брат Генрих начертил кривую карту, и это брат Генрих любил бродить по ночам, это он испытывал наслаждение от чужой боли. И кому, как не ему, выгодно было появление вервольфа, которое развязало руки инквизиции?
Равенсбург – большой алтарь, подумал Дан. Все эти пытки, сожжения – разве это не одна бесконечная жертва? Демону будет здесь уютно.
– Нет, – твердо сказал он. – Инквизиции сообщать ни в коем случае нельзя.
Встретившись с ним взглядом, старый монах задумался, потом согласно кивнул.
Итак, известно время и место будущего преступления, думал Дан, возвращаясь в казарму. Значит, надо устраивать засаду.
Ночью его разбудил толчок в бок.
– Дорогой друг, прости за столь бесцеремонное вторжение в страну твоих снов, – прошептал Андреас. – Но…
– Короче, – попросил Дан.
Тон друга стал деловитым:
– Выходил по нужде, видел брата Генриха. Собрался куда-то один посреди ночи. Вышел через черный ход.
– Буди наших, – вскакивая, приказал Дан.
То, что вервольф должен убить завтра ночью – лишь предположение. Что, если Инститорис и есть оборотень, и сегодня он принесет последнюю жертву? Что, если это будет Настя?
Настя
Она потеряла счет дням и ночам. Не знала, сколько времени провела в комнате без окон, освещенной лишь пламенем очага. Человек в маске приходил часто, приносил воду и еду, свежие рубахи – всегда простые, свободные, всегда белоснежные. Молча осматривал затылок, кивал удовлетворенно: рана заживала. Однажды привел с собой двух древних старух, от которых противно пахло пылью и тленом, приказал ей лечь и раздвинуть ноги. Настя повиновалась, с омерзением ощутила в себе шершавые твердые пальцы, они чуть надавили, причинили слабую боль и выскользнули.
– Девственница, – проскрипела одна из бабок.
На этом ее оставили в покое.
Кандалы с рук снимали только на время мытья и переодевания. Когда это случилось во второй раз, Настя подхватила подол рубахи, изо всех сил пнула человека в маске между ног. Попала, он согнулся, с хрипом выдыхая воздух. Настя выдернула из скобы факел, хлестнула наотмашь, целя в лицо. Ее тюремщик сумел, не разгибаясь, уклониться от удара. Девушка выбежала за дверь, очутилась в небольшой комнате и тут же попала в руки двух охранников. Ее втащили обратно, швырнули на лавку.
Настя ожидала, что расправа за непокорность будет жестокой, но никаких экзекуций не последовало. Оправившись от удара, человек в маске ровным голосом приказал:
– Полезай в бочку и вымойся. – И добавил: – Ты не убежишь отсюда. Смирись и думай о повелителе. Тебе выпало великое счастье, будь благодарна.
Настя не привыкла впадать в отчаяние, но здесь, в маленькой темной комнате, оказалась как никогда близка к этому. Даже в монастыре, холодном и мрачном, наполненном враждебными сущностями, ей не было так жутко и одиноко.
Оставалось лишь одно – думать, размышлять, анализировать, лишь бы не сойти с ума от страха перед тем, что ожидало впереди. Настя вспоминала свое пребывание в монастыре святой Бригитты – по дням, по часам, по минутам. Она была уверена: статуэтка в подвале – причина эпидемии безумия среди сестер, именно вокруг нее свили гнездо шепчущие призраки. Идол что-то излучал, что-то, сводящее людей с ума.
Тварь, охраняющая подступы к алтарю неведомого божка – скорее всего и есть пропавшая без вести первая аббатиса монастыря, мать Катарина, записки которой Настя прочла в скриптории. Недаром ведь на алтаре лежали аббатский посох, перстень и печать – приношения настоятельницы ее новому богу.
В дневнике аббатисы говорилось о находке. Скорее всего, речь шла об идоле. Монастырь тогда только строился – возможно, статую выкопали из земли, где она пролежала… годы? Века? Тысячелетия? Настя вспоминала грубо вытесанное лицо, каменное, но как будто живое. От статуи веяло мощью и древностью, это был чей-то бог, могущественный, сильный от питавших его человеческих жертв. Что произошло потом? Люди забыли его? Предали? Сознательно похоронили, не желая больше помнить прежнего кровожадного кумира? Или случилась катастрофа, война, землетрясение, гибель цивилизации? Кто знает…
Бог лежал в земле, ослабевший, забытый, и ждал своего часа. А получив свободу, начал призывать к себе людей. Наверное, первыми стали строители, потом аббатиса. Ее искренняя вера позволила некоторое время сопротивляться воздействию идола, но мать Катарина все же сломалась и стала бессменным хранителем при божестве. В это трудно поверить, но она прожила около двухсот лет: идол поделился с нею толикой своей силы, взамен забрав человеческий облик и душу, превратив в чудовище.
Кто приносил детей, чтобы убить их у алтаря божества? Сама ли мать Катарина или адепты новой веры? Наверное, адепты – аббатиса, скорее всего, находилась при статуе бессменно. Учитывая множество подземных ходов, ничего невозможного в этом нет – наверняка где-то есть и выход в город. За окончанием строительства наблюдала мать Катарина, ей известны все лазы и тоннели монастыря.
Все это до сих пор казалось таким нереальным, странным, словно сошедшим со страниц готического романа. Думай как человек Средневековья, одергивала себя Настя. Просто прими это, иначе погибнешь.
Какое отношение к событиям в монастыре имел вервольф, она не знала. Может, никакого – просто еще одна потусторонняя тварь, примета темного времени. Хотя ведь оборотень ее не тронул. Знал, что она… кто? Избранная? Невеста?..
К чему ее готовят, она могла только предполагать, и предположения эти не радовали ни разнообразием, ни позитивом. Голоса в монастыре шептали: «Покорись, приди к повелителю, стань его невестой». В невесты ее прочили и почившая под топором тетушка Гретель, и обезумевшая сестра Мина. На то же указывали и действия человека в маске – подготовка к какой-то церемонии, проверка девственности.
Вряд ли это означало настоящую свадебную церемонию – Настя не могла себе представить первую брачную ночь с каменным идолом. Скорее всего, так обозначалось жертвоприношение божку. Как оно будет проходить, гадать не хотелось: то ли тело Одиллии от имени божества поимеет какой-нибудь жрец, то ли ее просто символически, со всеми почестями, прирежут на алтаре – конец один. Настя все же надеялась на второй вариант ритуала, это казалось ей не таким обидным и унизительным.
Она пыталась придумать способ побега, но вынуждена была признать: пока положение безвыходное. На руках кандалы, за дверью постоянно дежурят охранники, тюремщика в маске не разжалобить и не обмануть – он не проявляет никакой личной заинтересованности. Оставалось только ждать и надеяться, что Данилка узнает об ее исчезновении.
За окном сгущались сумерки. Еще одна ночь в Равенсбурге. Еще одна ночь вервольфа. Еще пролитая кровь. Кровь уйдет в землю, прорастет всходами истинного, абсолютного зла. Скоро работа вервольфа будет завершена.
Сенкевич
– Еще одна девка убита, чтоб она сдохла, – бурчал Клаус. – Не за тем, выходит, мы охотимся.
– Девка и так сдохла, – резонно возразил Сенкевич. – Мы пока не охотимся, а ведем расследование.
– Да как я погляжу, толстяк-то больше на вервольфа смахивает, – сказал демонолог. – Пытки любит, все такое…
– Ты тоже пытки любишь. Но не вервольф же.
Шпики доложили, что Инститорис отправился на ночную прогулку. Монах шел один по ремесленной улице, освещая дорогу факелом, то и дело пугливо оглядывался. Сенкевич с Клаусом пробирались переулками, выглядывая из-за домов, чтобы не упустить из виду пламя факела.
– Если он вервольф, то кого боится, чтоб он сдох? – озадачился Клаус.
– Патруля, охотников, свидетелей, – предположил Сенкевич.
Вскоре инквизитор подошел к маленькому покосившемуся домишке, требовательно стукнул в дверь. Ему тут же открыла хорошенькая молодая женщина. Инститорис затушил факел и скрылся в доме вслед за хозяйкой.
– Кажется, попался наш оборотень, – шепнул Клаус.
Сенкевич знаком приказал ему замолчать, тихо взошел на крыльцо, приник ухом к двери. Демонолог замер под окном.
Сначала в доме было тихо, слышалось лишь монотонное бормотание монаха – кажется, он молился. Набожный какой народ, подумал Сенкевич. Все-то они с молитвой: едят, работают, людей сжигают, в вервольфов перекидываются… Интересно, прежде чем с бабой переспать, тоже к богу апеллируют?
Затем раздалось и тут же смолкло тихое отрывистое рычание. Клаус встрепенулся. Рано, показал Сенкевич. Он хотел точно убедиться, что Инститорис вервольф, а как говорилось в прочитанных им книгах, обращение – процесс довольно долгий и постепенный. Так что требовалось застать инквизитора в образе волка. Если при этом пострадает бабенка – жаль, конечно, но сама виновата: нечего было пускать к себе оборотня.
Из дома донесся женский визг, стоны и громкий вопль Инститориса.
– Пора, – кивнул Сенкевич.
Вдвоем они слаженно ударили плечами в дверь, вынесли ее и влетели в дом.
На полу посреди комнаты в колено-локтевой позе стояла голая хозяйка. Сзади сосредоточенно трудился монах. Левой рукой он вцепился в волосы дамы и изо всех сил тянул их на себя, правой осенял брюхо крестным знамением. Он входил в женщину короткими собачьими толчками, с каждым поступательным движением стонал и приговаривал:
– О Господи, о Господи, о Господи…
С лысины градом катился пот, жирный живот содрогался, словно гигантская медуза на воде, по заднице ходили волны. Инститорис так увлекся своим занятием, что не обратил внимания на грохот и не сразу увидел незваных гостей. Зато женщина сориентировалась мгновенно – заверещала, выскользнула из-под инквизитора, оставив в его руке солидный пук белокурых волос, на четвереньках отползла в угол и замерла там почему-то лицом к стене.
– Нда… – протянул Клаус. Строгий взгляд демонолога перебегал с пышного зада хозяйки на перепуганного монаха и обратно. Наконец альбинос решил, что зад все же предпочтительнее и сосредоточился на его созерцании. – Грех, чтоб они сдохли…
– Брат Генрих… – издевательски проговорили с крыльца. – Брат Генрих, зная твой строгий нрав и безусловное благочестие, я не сомневаюсь: ты здесь наверняка обращаешь заблудшую душу в лоно церкви? Как успехи? Помощь не требуется?
Инститорис проблеял что-то невнятное. Сенкевич присвистнул.
Перед ним стоял бывший капитан ФСБ, Данил Платонов собственной персоной. Правда, облик его до неузнаваемости изменился, но выражение глаз осталось то же – непримиримое, холодное, жесткое. При виде Сенкевича к этой гремучей смеси добавились еще и радость с бешенством.
Платонов обнажил меч, шагнул вперед. Клаус, пакостно ухмыльнувшись, прошептал заклинание – бесы, которых он всегда держал неподалеку на всякий случай, ворвались в реальность, выдернули клинок из руки капитана и попытались вселиться в его тело.
– Отче наш, иже еси на небеси! – взревел Платонов.
Бесы, повизгивая, отпрянули, а Данил с воплем на чистом русском:
– Ах, сука, щас за все ответишь! – попер на Сенкевича.
Вспомним юность, мысленно усмехнулся тот, и двинул прямым в челюсть. Капитан только слегка пошатнулся, тряхнул головой – в точности Ван Дамм в каком-то фильме про бойцов, и тут же попытался исполнить маваши-гери с прицелом в голову Сенкевича. Видно, тело объекта было не настолько тренировано, как тело самого Платонова – Сенкевич легко уклонился, упал на руки, сделал подсечку, капитан загремел на пол.
Сенкевич схватил первое, что попалось под руку – небольшой бочонок, – и под скорбный вой хозяйки с рычанием опустил на голову Платонова. Капитан вывернулся в последний момент, тара разминулась с его затылком лишь на какой-то сантиметр. Раздался треск, по полу разлилось литров десять отменного масла.
– О блядь, – печально сказал Платонов, пытаясь подняться. Ноги его непроизвольно разъехались, и капитан уселся на шпагат.
Воспользовавшись тем, что о нем позабыли, Инститорис схватил рясу и пополз к выходу, его примеру последовала обнаженная дама. С улицы раздавались бесовские визги – там Клаус натравливал своих питомцев на отряд Платонова.
Пол хижины превратился в каток, Дан с трудом поднялся и, раскорячившись, пошел на Сенкевича. Тот в самый неподходящий момент поскользнулся и упал бы, если бы не капитан. Платонов подхватил противника, заломил руку за спину, швырнул на стол и провез по нему лицом, сметая тарелки с нехитрой закуской.
Очистив стол, Сенкевич с грохотом свалился в угол. Дан прыгнул на него, но тот уже встал. К щеке прилип кусок унылой вареной моркови, в одежде запутались ленточки пошинкованной капусты. Сенкевич подхватил опустевший стол, размахнулся справа налево и врезал капитану в бок. Гниловатое дерево раскололось, не причинив Платонову особого вреда.
Дан с Сенкевичем схватились врукопашную. Скользя на масле, пыхтели и тихо матерились, стараясь придушить друг друга. Капитан медленно, но верно продвигался к растопленному очагу. Сумев наконец подобраться к огню, собрался с силами, подставил врагу подножку. Сенкевич упал, сверху, поскользнувшись, рухнул и Дан. Оседлав противника, наклонил его голову к очагу, стараясь сунуть в пламя.
Сенкевич извивался, как червяк, в итоге все же вывернулся, навалился на Дана. Теперь пришла его очередь пихать в огонь голову Платонова. В каком-то миллиметре от раскаленного жерла капитан сумел оттолкнуться от облицовки и отползти – все только благодаря маслу, – извернулся, оскалился как волк и вонзил зубы в ляжку Сенкевича. Тот не ожидал такого вероломства, завопил, шмякнул Дана кулаком по темечку. Платонов охнул, разжал челюсти, но тут же врезал с ноги, угодил в лоб. Противники отвалились друг от друга, с трудом приходя в себя.
На улице раздавалось инфернальное завывание – отряд продолжал сражаться с бесами.
Первым отдышался Дан. Подполз к противнику, ухватил за грудки, но как-то уже вяло. Сенкевич тоже отбивался без особого энтузиазма. Немного повозившись, сказал:
– Ну хватит уже дурью маяться. Считай, ничья.
– Я тебя, сволочь, все равно достану, – отдуваясь, проскрипел Дан.
– И что толку? – скептически поинтересовался Сенкевич. – Убьешь?
Капитан Платонов задумался. На лице отразилась напряженная работа мысли, глаза потеряли бешеное выражение. Потом неуверенно сказал:
– Нет. Убивать пока не буду. Ты ж, гадюка вонючая, нас с Настей сюда закинул, тебе и вытаскивать. – Подумав, добавил: – А вот если не вытащишь, тогда точно убью.
– Настя, – гнусно ухмыльнулся Сенкевич. – Аппетитная телка. Как она, кстати? Надеюсь, не попала в хромое или рябое тело?
– Не твое дело, с-сука! – тут же взъярился Дан. – Сказал, строй давай свою хрень и отправляй нас домой!
Сенкевич закинул ногу на ногу, полюбовался на блестящие от масла башмаки, предложил издевательски:
– А ты меня заставь. Что, в инквизицию потащишь? Ну тогда писец и тебе, и твоей кобылке. Меня ж оттуда не выпустят, сожгут на хрен.
– И тебе тогда писец, – охотно согласился Дан.
Физиономия Сенкевича выразила насмешку:
– Мне-то да. Но вы останетесь здесь навсегда. Интересно, сколько в среднем продолжительность жизни простолюдина пятнадцатого века? Лет сорок? Ну ничего еще, правда, зубы сгниют и повыпадают, Настя твоя к тридцати пяти морщинами покроется. Это если чумы не случится…
– Ах ты, гнида… – Платонов снова потянулся к шее Сенкевича.
– Да брось ты, – лениво отмахнулся тот. – Сам понимаешь, вам без меня никуда. Ты меня, капитан, холить и лелеять должен, как бедный крестьянин единственную свинью.
Дан снова погрузился в размышления. В самом деле, куда девать этого ублюдка? Запереть где-нибудь?
Словно подслушав его мысли, Сенкевич возразил:
– Не годится. Без книг и чертежей портал не построить, а они у меня в укромном месте.
– Хорошо. Я с тобой пойду, – согласился Дан. Встал на четвереньки, добрался до меча, который валялся у порога, поднял, тем же манером вернулся к Сенкевичу, приставил клинок к горлу. – Мне по фиг вообще, замочу и не пожалею. Если не согласишься нас вытащить, ты для меня ценность теряешь.
– Годится, – после секундного раздумья ответил Сенкевич. – Только если…
В дом заглянул белокурый парнишка:
– Дорогой благородный друг, счастлив сообщить, что гнусного богопротивного демонолога мы все же скрутили. Наш доблестный товарищ Ганс избавился от бесов, проявив удивительные познания на ниве экзорцизма. Проще говоря, только ему почему-то удалось без запинки прочесть «Отче наш».
Сенкевич вздохнул.
– Не вышло «если»…
– Вставай, – велел Платонов. – Веди.
Под конвоем капитана и его отряда Сенкевич зашагал по переулкам. Убежать можно было и не пытаться: впереди шел широкоплечий здоровяк Ганс, в спину упирался меч Платонова. Сзади два парня вели связанного Клауса.
– Кстати, – спросил Дан, – а что ты там делал, в том борделе?
– То же, что и ты, видимо. Вервольфа искал.
Платонов хмыкнул:
– А тебе зачем?
– Не твое дело, – мрачно ответил Сенкевич. – У меня с ним свои счеты.
– А я поначалу думал, это ты, – признался Дан.
– Я тоже так думал, – Сенкевич откашлялся, отхаркнул ком слизи с кровью.
Он не опасался показывать Дану свое нынешнее укрытие: инквизиции капитан его не сдаст, толку ему от сожженного Сенкевича. Напротив, должен хранить как зеницу ока, если хочет выбраться. А про Флоренцию 1428 года ему знать не обязательно, пусть думает, что отправляется домой. Придется сделать расчет портала на троих. Впрочем, если повезет, новая схема не понадобится.
– Добро пожаловать в мое обиталище, – издевательски поклонился Сенкевич, распахивая дверь небольшого, но добротного дома на торговой улице.
– Первым иди, – толкнул его Дан.
Капитан Платонов, измазанный в масле, разочарованный тем, что поймать оборотня не удалось, пребывал в сумрачном настроении, и лицезрение давнего врага ему радости не прибавляло. Хотя Сенкевич считал, что должно бы: в конце концов, только от него зависит, застрянет Платонов тут или отправится… скажем, путешествовать дальше.
Аарон, забившись в угол и прижав к груди Брунхильду, скорбными еврейскими глазами наблюдал за странной компанией.
Сенкевич уселся на лавку, с философским видом пожал плечами.
– За что ты меня так не любишь, капитан?
– А ты не догадываешься? – вызверился тот. – Убийца, тварь!
– Ну убивал, приходилось, – примирительно заметил Сенкевич. – Слишком ты порядочный, капитан, честный и незамутненный до идиотизма.
– С-сука! – Платонов схватил его за грудки, встряхнул.
– Осторожнее, я тебе еще понадоблюсь.
– Прав, – сквозь зубы процедил Дан, отпуская рубаху и усаживаясь рядом с ним.
– Разве вы еще не уходите? – с наивным выражением лица спросил Сенкевич.
– Размечтался. Я теперь тут буду жить, – Дан выразительно указал на свои глаза, потом на Сенкевича. – Нашел дурака. Тебя оставь, ты тут же смоешься. Ты ж из пятнадцатого века уходить не хочешь.
– Ошибаешься, очень даже хочу.
– Вернемся, тут же арестую, – непримиримо пообещал Платонов.
– Как скажешь, капитан, – Сенкевич пожал плечами.
Вроде взрослый человек, эфэсбэшник, а такая наивность. Кажется, он представляет себе портал чем-то вроде двери между Энском 2013 года и Равенсбургом 1485. На самом деле это – многоуровневый коридор с бесконечным количеством ответвлений, но Платонову об этом знать не нужно, пусть себе караулит, так даже интереснее. Сенкевич пересчитает формулу портала, это несложно, а вот подбирать личности объектов для спутников не станет. Так что их опять раскидает в разные стороны, на этот раз по Флоренции. Потом и убрать можно, богач Руччелаи сумеет нанять убийц. Жаль, придется нарушить свой принцип и устранить девчонку, ну да что поделаешь, иногда нужно менять правила игры.
– А тебя в инквизиции-то не хватятся? – лениво поинтересовался Сенкевич. – И чего ты туда подался, капитан? Все же мент, он и в Средневековье мент, у вас особый инстинкт вырабатывается, как у собак-ищеек.
Платонов мрачно покосился на него, но ничего не сказал.
– Клауса-то освободи, – напомнил Сенкевич.
– А вот Клаус твой отправится прямым ходом в пыточную. Андреас…
Блондинчик понятливо кивнул.
– И опять не выйдет, – Сенкевич открыто издевался. – Он мне нужен, без него портала не получится. И потом, он же меня сдаст, и тебя сдаст. Ты что, не знаешь, что под вашими пытками все раскалываются?
– Ладно, – неохотно согласился Дан. – Ребята, возвращайтесь в казарму.
– Это прекрасно, дорогой друг, – сказал блондинчик. – Но мне думается, твое отсутствие не останется незамеченным.
– Как бы нам в пыточную за тебя не попасть, – сероволосый тощий парень выразился более определенно.
– Все будет хорошо, – успокоил Платонов. – Скажете, что я занимаюсь поиском вервольфа. А насчет пыточной не беспокойтесь, не думаю, что у Инститориса сегодня возникнет желание кого-нибудь допросить. Особенно тех, кто знает о его похождениях. Завтра – все, как договаривались.
Ближние вышли. Платонов, не убирая меча в ножны, опустился рядом с Сенкевичем. Чутко следил за каждым его движением, одновременно присматривая за пакостно скалившимся Клаусом. Алхимика он, видимо, определил как неопасного и внимания на него не обращал.
– Аарон, ужинать, – приказал Сенкевич.
Мальчишка быстро поставил на стол блюдо с хлебом, шваркнул посередине котелок с похлебкой. Сенкевич жестом пригласил Дана. Тот зыркнул злобным взглядом, отрицательно качнул головой.
– Боишься, что отравлю? – понял Сенкевич. – Ну как знаешь…
Аарон разлил по мискам аппетитно пахнущую похлебку, сел за стол. Клаус жадно набросился на еду: откусывал хлеб большими кусками, обжигаясь, шумно хлебал варево. Сенкевич осторожно попробовал:
– Неплохо. Очень даже.
– Я закладывал ингредиенты с алхимической точностью, – с гордостью заявил мальчишка.
Платонов поводил носом, тоскливо глядел на убывающую в котелке похлебку. Наконец не выдержал, придвинулся к столу, положив меч поперек колен. Сенкевич молча кивнул Аарону, тот поставил перед незваным гостем полную миску.
– Спать тоже с мечом в обнимку будешь? – поинтересовался Сенкевич.
– Спать не буду. Не надейся, – отрубил Платонов.
– Ну как знаешь. – Сенкевич доел, сыто потянулся, поднялся со скамьи. – Эх, закурить бы сейчас…
Только сказал – и зашелся в кашле.
– Докурился уже, – саркастически произнес капитан. – Рак?
– Дурак, – задыхаясь, выдавил Сенкевич. – Объект не курил. Здесь табака-то еще нет…
– А что с тобой? Туберкулез? – без всякого интереса спросил Дан.
– Прокляли меня… – Сенкевич достал платок, сплюнул, увидел красное, поморщился. – Пожелали захлебнуться кровью. Видно, колдун попался сильный. Вот и…
– Тогда тем более тебе поторапливаться надо, иначе рискуешь здесь и загнуться. Когда ты нас переместишь?
– В канун Дня Всех Святых, – сдавленно ответил Сенкевич.
Кашель постепенно утихал. Сенкевич отправился в свою комнату, завалился на кровать, блаженно вытянулся. Что-то устал после драки… Глаза закрывались сами собой. Он с трудом приподнялся, чтобы дунуть на свечу.
Скрипнула дверь. В спальню вошел Платонов с мечом наперевес.
– Ну чего тебе еще? – простонал Сенкевич.
Капитан мрачно посмотрел на него:
– Я сказал: глаз не спущу…
– Даже не думай, – непримиримо сказал Сенкевич. – Спать ты со мной не будешь.
– Даже не мечтай, – сурово откликнулся Платонов. – Ты ж не баба.
Он кинул в угол свой плащ, опустился на него, не сводя взгляда с Сенкевича.
– Твою-то мать… – тот дунул на свечу, со стоном откинулся на подушку.
– Завтра ночью идем на вервольфа, – в темноте сказал Дан. – Не знаю, как с тобой быть. Привести туда и связать? Или же связать и оставить здесь, под присмотром, скажем, Ганса?
– Не надо связывать, – прохрипел Сенкевич. – Я помогу.