Второй отчет доктора Уотсона
4 апреля 1888 года
Дорогой Холмс!
Отправившись сюда, я предполагал, что буду наблюдать реалии и нравы местных жителей, и опасался лишь того, что мои отчеты окажутся скучны для вас. Но, увы, в Баскервиль-холле я стал участником множества странных, пугающих и трагичных событий.
Однако по порядку. Первая ночь в доме прошла спокойно. Я хорошо отдохнул и проснулся, когда яркий солнечный свет уже лился в окна и золотил плющ, покрывавший мрачные стены. Почти по-летнему теплое, приветливое утро придало Баскервиль-холлу уюта, и настроение у нас с сэром Генри было соответствующее.
Молодой хозяин поместья, позавтракав, уселся в кабинете разбирать деловые бумаги: это не терпело отлагательств. Я же пошел прогуляться по окрестностям. Прошелся вдоль болот, осмотрел маленькую деревушку, где жил доктор Мортимер, но с ним самим не встретился.
Возвращаясь, думал о том, насколько все же здесь мрачные, унылые места – темные леса, казалось, такие древние, словно помнят первых кельтов, бесконечные холмы, возвышавшиеся меж ними гранитные скалы и болота. Болота пустынные, бескрайние и смертельно опасные. Даже весна не делала Девонширскую природу более приветливой. Неудивительно, что именно здесь рождаются такие ужасные легенды, как история собаки Баскервилей.
Признаться, мне было неуютно еще и от мысли, что где-то в этих болотах скрывается зло понятное и привычное, но от этого не менее опасное. Я, конечно, имею в виду каторжника Селдена, дело которого вы, Холмс, раскрыли с таким блеском. Разумеется, сейчас он находится в положении загнанного животного, по чьему следу идут охотники. Но зверь, которому нечего терять, становится еще злее. Шагая по дороге, над которой склонялись покрытые дымкой нежной первой листвы кроны старых дубов, я мысленно хвалил себя за то, что прихватил заряженный револьвер.
Нервы мои были в таком напряжении, что я вздрогнул, когда за спиной раздался оклик. Обернулся и увидел спешившего ко мне худощавого, светловолосого человека. В одной руке он держал сачок для ловли бабочек, в другой – короб для добычи.
– Добрый день, – улыбаясь, проговорил, подходя, человек и зашагал рядом в сторону Баскервиль-холла. – Представлюсь без лишних церемоний, в наших краях это не принято. Я Степлтон, натуралист. Живу здесь, неподалеку. А вы, вероятно…
– Доктор Уотсон. Гость в Баскервиль-холле.
– Верный спутник того самого легендарного Шерлока Холмса? Даже здесь, в этих забытых богом местах, все наслышаны о ваших с ним расследованиях. И что же вы ищете здесь, если не секрет? Предков семьи Баскервилей, волшебных фейри? Или, может быть, хотите раскрыть загадку проклятия их рода, встретиться с фамильным чудищем?
Натуралист был весьма разговорчив и даже немного суетлив. С самого начала он произвел на меня неприятное впечатление. Было в тонких, бесцветных чертах его лица что-то, наводящее на мысль о жестокости и злобе. Возможно, такое впечатление создавалось из-за тонких губ и тяжелого подбородка, а может быть, виной была манера Степлтона щурить светлые глаза и заглядывать в лицо собеседника, будто пытаясь уличить его во лжи. Тем не менее я вежливо ответил:
– Никаких расследований. В Баскервиль-холле нахожусь как гость, по приглашению моего друга сэра Генри. Он попросил составить ему компанию, чтобы избавить от весеннего сплина.
– Да, понятно, откуда берется сплин у обитателей Баскервиль-холла, – хмыкнул Степлтон. – Вот уже в котором поколении главные наследники умирают насильственной смертью. Мне тоже не понравилось бы сидеть и ждать, когда меня настигнет фамильное проклятие.
– Вы верите в проклятия?
Степлтон пожал плечами:
– Я натуралист и верю в то, что вижу. Или слышу…
В этот момент, будто ответом на его слова, из-за деревьев донесся жуткий звук, подобного которому я не слышал никогда в жизни. Это был протяжный, на одной ноте, вой. Но он не походил на волчий, голос издававшего этот вопль существа был гораздо ниже, в нем звучали отголоски тяжелого рычания. Без всякого преувеличения, Холмс, от этого звука кровь стыла в жилах и хотелось оказаться как можно дальше от болот.
– Что это? – стараясь не показывать охватившего меня волнения, спросил я.
Степлтон усмехнулся:
– Говорят, так воет собака Баскервилей – то самое проклятие, в которое вы не верите. Но как натуралист могу сказать, что, возможно, природа этого звука не так ужасна, как кажется. Например, так может кричать выпь. Еще в болотах скапливается природный газ, который выходит наружу, производя странные шумы. К тому же влажная атмосфера может усиливать и искажать звуки, придавая им некую… потусторонность.
Его ответ несколько успокоил меня. В самом деле, решил я, просто нервы расшалились в незнакомой обстановке да еще сыграла роль необходимость присматривать за сэром Генри, которому, по вашему уверению, Холмс, грозит опасность.
Мне очень симпатичен этот активный, доброжелательный молодой человек. Я вижу в нем представителя нового, более прогрессивного поколения английской аристократии. И мне не хотелось бы, чтобы с наследником поместья Баскервилей что-нибудь произошло. Ведь именно на него, на его щедрость и умение вести дела, возлагаются надежды всех жителей…
Будто в ответ на мои мысли, я увидел, что навстречу нам идет сэр Генри. Он с улыбкой помахал рукой:
– Уже возвращаетесь, Уотсон? Как жаль. Разобрался с делами, хотел прогуляться.
Конечно, я заверил баронета, что с удовольствием составлю ему компанию, и представил Степлтона.
– Позволите нанести вам визит, сэр Генри? – тут же поинтересовался натуралист.
– Разумеется! – воскликнул наследник Баскервиль-холла. – Чем больше людей, тем веселее! А надо признать, веселья здесь мало.
– Да, места мрачные, – согласился Степлтон. – Но я люблю Девонширские болота. Кстати, если собираетесь совершить прогулку, могу отвести вас к месту, тесно связанному с историей вашей фамилии.
– О чем вы говорите?
– Я говорю о поляне, на которой сэра Гуго Баскервиля настигло возмездие за похищение девушки. О той самой поляне, где впервые появилась собака-демон.
Степлтон говорил о событиях, описанных в старинной легенде, как о чем-то, что произошло в реальности. К тому же он слишком хорошо знал содержание манускрипта, который доктор Мортимер считал секретом. Когда я заметил это, он проговорил:
– Никакой тайны нет. Собака Баскервилей – не только фамильное предание, это еще и местная сказка, которой вот уже сколько лет матери пугают детей. Что же касается моей веры в нее – да, я, несмотря на профессию, верю в Бога. А раз есть Бог, значит, существует и Божья кара. Именно она обрушилась на Гуго Баскервиля.
Сэра Генри ничуть не смутили его слова, и баронет весело шагал за Степлтоном, который шел впереди, указывая дорогу к таинственной поляне.
Время уже перевалило за полдень, когда мы, пройдя несколько миль по болотам, вышли к обрывистому берегу, который вел в маленькую долину. Посреди нее была лужайка, поросшая высокой болотной травой, в центре лежали два огромных белых камня в форме клыков.
– Вот здесь все и произошло, – с улыбкой сказал Степлтон. – Девушка лежала между этих камней, Гуго – чуть поодаль, а над ним стояла чудовищная собака.
Мы принялись спускаться в долину, и мне показалось, что между валунами что-то лежит. Оказавшись внизу, на мгновение застыл от ужаса, поняв, что именно я вижу. Потом бросился к камням. Мои спутники бежали следом.
На лужайке лежало распростертое тело девушки. Одного взгляда хватило, чтобы понять: бедняжка мертва. У нее было перерезано горло. Широко раскрытые карие глаза на изрезанном лице невидяще смотрели в небо, рот кривился в гримасе страдания, рыжеватые волосы, слипшиеся от крови, разметались по траве. Руки несчастной были раскинуты в стороны. Простое платье побурело на животе от пропитавшей его крови. Я склонился над несчастной и увидел рваную рану на брюшине.
– О, не ожидал… Кто-то ловко ее разделал, – заметил Степлтон.
Он выглядел смущенным, но цинизм его замечания поразил меня, я бросил натуралисту короткий взгляд, призывая его проявить уважение к покойной.
– Что за чудовище могло сотворить такое? – воскликнул сэр Генри.
Мы со Степлтоном переглянулись: баронет, недавно приехавший из Америки, мог и не знать о злодействах, которые творил Селден. У меня нет никаких сомнений: преступление совершено именно беглым каторжником.
– Кто это? Вы ее знаете? – требовательно спросил сэр Генри.
Степлтон кивнул:
– Абигайль Мейсон, дочь местного почтмейстера… Единственная дочь, – со вздохом добавил он.
– Нужно возвращаться и вызывать полицию, – решил баронет.
Я продолжал осматривать тело. Селден – настоящее чудовище, раз смог сотворить такое с невинным ангелом, которым, несомненно, при жизни была эта юная девушка. Сначала мне подумалось, что подлец наверняка воспользовался ее беспомощностью для удовлетворения низменной страсти и потом убил, чтобы никому не рассказала. Но одного взгляда на юбки бедняжки хватило, чтобы убедиться: каторжник не обесчестил ее. Абигайль избежала перед смертью хотя бы этого ужаса.
– Пойдемте, мы уже ничем не сможем ей помочь, – сказал сэр Генри. – Надо оповестить полицию.
Степлтон промолчал. Я покосился на него, и меня поразила возбужденная жадность, с которой натуралист смотрел на тело несчастной. В блеклых глазах появился лихорадочный блеск, он покусывал губы, пытаясь справиться с волнением. Выражение его лица было настолько непристойным, что я снял пальто и набросил его на Абигайль, чтобы спрятать бедную девушку от нескромного, пожирающего взгляда.
Закрывая ее лицо, я вдруг заметил что-то белое в уголке губ. Пришлось откинуть полу пальто и присмотреться. Это походило на белый шарик. Я надавил на подбородок Абигайль, приоткрыл ей рот и вытянул наружу небольшую веточку с белесыми ягодами.
– Омела, – присвистнул Степлтон. – Странно, однако. Есть это она не могла – каждый местный знает: омела ядовита. Да еще и с листьями…
Я молчал. Разумеется, ветку поместили в рот девушки уже после смерти. Для чего это было убийце? Некий символ? Знак? Что он может означать?
– Господи боже, что это?! – Степлтон попятился, указывая пальцем куда-то за один из камней.
Из-за валуна вышло и остановилось прямо передо мной невероятного вида животное. Это была огромная, гораздо больше волка, собака с чудовищной пастью, из которой капала розоватая слюна. Шерсть монстра светилась, и это видно было даже днем, глаза горели зеленым дьявольским огнем.
– Собака Баскервилей, – завороженно прошептал сэр Генри, не сводя глаз со зверя.
Смелый американец сделал шаг вперед, протягивая руку к чудовищу. Собака оскалилась, издала низкое рычание. Я остановил излишне бесстрашного молодого человека, коснувшись его плеча, и потянулся к карману за револьвером. Словно бы правильно истолковав мой жест, пес отскочил за камень, в несколько прыжков достиг леса и скрылся за деревьями.
– Вы видели?! Видели?! – в восторге вскричал сэр Генри, позабыв о нашей печальной находке. – Это собака Баскервилей! Наша семейная легенда говорит правду!
– Чему же вы радуетесь, друг мой? – ехидно осклабился Степлтон. – Если это так, скоро на вашу голову падет проклятие рода. Ведь вы последний из фамилии Баскервиль. Должен сказать, до сих пор старался смотреть на вещи трезво и воспринимать эту историю как выдумку. Хоть, я уже говорил, верю в Бога и Божью кару. Но как ученый вынужден окончательно признать: то, что я видел собственными глазами, существует. Однако собака Баскервилей, насколько я знаю из легенды, никогда так близко не подходила к людям. Возможно, это некий знак?..
Этот человек нравится мне все меньше. Я считаю его весьма подозрительным, Холмс. Буду пристально за ним наблюдать. Очень надеюсь, что вскоре вы закончите с делами в Лондоне и присоединитесь к нам.
Дан
– Простите, что уточняю, Холмс… Вы уверены?
На лице сэра Чарльза было явственно написано смятение. Обычно сдержанный и невозмутимый, сейчас он нервно вертел в пальцах золотую пуговицу от перчатки, левый глаз комиссара подергивал едва заметный тик.
Дан кивнул:
– Доктор Уотсон обнаружил это в куче внутренностей последней жертвы. Извините, что мой друг сразу не отдал пуговицу полиции и тем скрыл важную улику. Но вы понимаете: он и сам был напуган своим открытием.
Сэр Чарльз мелко закивал, подергивая бороду.
– Да-да, конечно… – Выражение лица комиссара говорило: он предпочел бы, чтобы доктор Уотсон скрытничал и дальше. Улику сэру Чарльзу видеть совершенно не хотелось. – Теперь я не знаю, что делать. Это скандал, Холмс… Арестовать члена августейшей семьи?.. Наследника?.. Мой бог, и по какому позорному обвинению…
Дан мягко изложил то, что удалось узнать от королевского врача. Не желая подставлять беднягу, находившегося под «сывороткой правды», сказал, что все это слухи, источник которых он раскрыть не может. Сэр Чарльз окончательно приобрел бледный вид.
– Хорошо, Холмс, благодарю. Мы разберемся в этом. Могу я попросить о полной конфиденциальности?
– Сыщики не привыкли разглашать полученные сведения, – спокойно ответил Дан. – Слово джентльмена, вы можете положиться на мою скромность.
Сэр Чарльз откинулся на спинку кресла, устало провел ладонью по лицу:
– Это безумное дело, Холмс. На моей памяти ничего подобного не случалось. Сплошные странности и мистика. Все арестованные сознались в преступлении. И у каждого алиби на следующее убийство.
– Пока алиби нет у художника, – вставил Дан.
– Второе убийство – уже алиби, – уныло ответил комиссар. – Если произойдет еще одно…
– Возможно, Уолтер Сиккерт действует на пару с его высочеством.
– Возможно. Хотя история не знает случаев парной мании. Нет, думаю, Сиккерт просто безумец, как и все остальные. В этом деле вообще множество сумасшедших. Гораздо больше, чем нормальных людей. Вот, ознакомьтесь. – Сэр Чарльз передал через стол пухлую папку. – Протоколы допросов.
Дан раскрыл и принялся просматривать исписанные мелким неразборчивым почерком листы.
– Аарон Космински признался.
– Мы его уже давно выпустили, – махнул рукой комиссар. – Сразу после того, как было совершено второе преступление. Абсолютный безумец. Утверждал, что ему просто нравится убивать публичных женщин. Мол, его мать была такой, неизвестно от кого родила ребенка, а в детстве он натерпелся побоев. Однако не сумел внятно ответить, как убивал Мэри Энн Николз. И даже не смог описать внешность женщины. Повторял одно: был так возбужден, что ничего не помнит. Его забрали в лечебницу для душевнобольных.
Дан перевернул страницу:
– Признание доктора Майкла Острога.
– Этот особенно отличился. – Сэр Чарльз даже сумел усмехнуться. – Рассказал совершенно невероятную историю. Якобы он был послан тайной полицией России, чтобы возбуждать ненависть к еврейским эмигрантам.
Дану стало обидно за державу, он улыбнулся в ответ:
– Действительно, бредовая версия.
– Тем не менее она получила косвенное подтверждение, – вздохнул комиссар. – После убийства Кэтрин Эдоус мои люди обшарили весь Ист-Энд. После меня попросили приехать. На ближайшем к пристани дому нашли кровавую надпись: «Евреи – не те люди, которых можно обвинять ни за что». Возможно, меня кто-нибудь осудит, но я лично, своими руками, стер ее. Нельзя допустить волну неприязни к эмигрантам и народные волнения. Вы знаете, Холмс, как в последние годы велик наплыв приезжих.
– Вы уничтожили важнейшую улику, сэр Чарльз, – медленно, с расстановкой произнес Дан. – Такой специалист, как я, мог бы сличить надпись на стене с письмом Потрошителя, а также с образцами почерков подозреваемых.
– У всех подозреваемых алиби, – напомнил сэр Чарльз. – Но мы на всякий случай взяли образчик письма от каждого. Они там, дальше, в папке. Наши полицейские почерковеды не нашли ничего общего.
– Я заберу это, с вашего позволения. Сличу образцы и завтра верну. – Дан отыскал несколько листков, на которых разными руками было выведено по нескольку фраз из письма Потрошителя. Оригинал взял тоже.
– Да, конечно, – рассеянно проговорил комиссар. – Острог также отправлен из тюрьмы прямо в лечебницу. Кстати, в бутылочке из-под имбирного лимонада из его кабинета никаких следов чернил не было. Помимо сказки о том, что он агент царской полиции, доктор рассказывает невероятную историю о своем преображении. Говорит, что по ночам он обращается в монстра, который и заставляет его убивать. Из-за этого свойства именно его выбрали в тайные агенты. Охотно признался в преступлении, но не смог описать ни последовательность убийства, ни внешность жертвы. Утверждает, что, преображаясь в чудовище, теряет человеческую память, и наоборот, возвращаясь в привычное состояние, не помнит, что делало чудовище.
– Удобно, – согласился Дан. – А что художник?
– Тоже признается, – уныло произнес сэр Чарльз. – Объясняет тем, что постигает романтику смерти. Говорит, убивать – такое же искусство, как писать картины. Якобы после каждого убийства в его творениях становится больше экспрессии и выразительности. Свидетели подтверждают: Сиккерт живо интересовался преступлениями Потрошителя. При обыске в его мастерской были найдены картины… Впрочем, вам лучше самому на это посмотреть.
Сэр Чарльз поднялся, прошел к шкафу, вытащил из-за него плоский холщовый сверток. Дан принял его, откинул ткань – в руках его оказалась небольшая картина. Художник изобразил окровавленный расчлененный труп женщины – руки и ноги были отрезаны, на шее багровела широкая рана. Лицо несчастной, изуродованное то ли кровоподтеками, то ли трупными синяками, выражало страдание и ужас. Глаза были выпучены, рот приоткрыт в немом крике. Четвертованная женщина лежала на широком столе. Рядом с нею лежали ножи и пилы.
– Вот такие художества, – развел руками сэр Чарльз. – Сиккерт часто посещал морги и покойницкие при работных домах, писал там с натуры.
– Это еще не доказательство вины, – неуверенно пробормотал Дан.
Полотно и на него произвело впечатление: было в этом что-то бесстыдно-уродливое, непотребное. Слишком уж откровенно и правдоподобно была изображена смерть – во всей неприглядности, грязи и необратимости.
– Еще на одной из картин изображена, как мы предполагаем, Элизабет Страйд. Трудно сказать наверняка, но ее товарки опознали женщину. К тому же они утверждают, что Сиккерт не раз нанимал Длинную Лиз в качестве натурщицы. Да и сам он не отрицает.
История складывалась убедительная: Сиккерт явно был психопатом. Его интересовала смерть, кровь. Сначала присмотрелся к женщине, написал ее портрет, а потом разделался. Типичное поведение маньяка. Только вот как объяснить, что в то же время на пристани происходило второе убийство?
– Мы допрашиваем Сиккерта по поводу сообщника, – отвечая на мысли Дана, проговорил сэр Чарльз. – Но он молчит. Настаивает на том, что обеих женщин убил сам. Говорит, воспользовался кебом. Однако опрос извозчиков, работавших в ту ночь, ничего не дал. Мы показывали потрет Сиккерта, никто не узнал в нем своего пассажира.
Кебмены – народ наблюдательный, подумал Дан. А художника вряд ли можно забыть. Нервный, шумный, странный человек. Скорее всего, припомнили бы. С другой стороны, полностью полагаться на показания извозчиков нельзя. Мало ли, что произошло. Сиккерт мог хорошо переплатить за молчание, а кебмен – после смены отправиться в трактир и напиться там до полного беспамятства.
– В любом случае, Сиккерта мы не выпустим, – пообещал комиссар. – Надеюсь, он именно тот, кого мы искали. Рано или поздно он заговорит, хотя бы потому, что не может обходиться без кокаина. Тюремный врач утверждает, что Сиккерт употребляет наркотики.
Дан кивнул: еще бы. Ему казалось, что без допинга такие картины, как у Сиккерта, писать невозможно. Вполне вероятно, Холмс тоже употреблял кокаин, чтобы подстегнуть воображение и дедуктивные способности. Жаль, подобные эксперименты всегда заканчиваются плачевно. Он сумел справиться с тяжелой ломкой, но тяга к наркотикам осталась, память же сыщика продолжала дремать.
– То, что вы рассказали, чудовищно, Холмс, – вздохнул комиссар. – Разумеется, полиция будет работать в этом направлении. Но вы понимаете: наследник – не парикмахер и не художник, его просто так на допрос не вызовешь и не арестуешь. Придется действовать долго, скрытно и очень осторожно.
– Разумеется. Вы можете располагать мной и быть уверенным в моей скромности.
Откланявшись, Дан покинул кабинет сэра Чарльза.
Настя
Настя снова сражалась с обедом. Картошка пригорела, седло барашка не хотело прожариваться, и даже пудинг получился каким-то скособоченным.
– Да как же это надоело! – бурчала она под нос. – Один преступления расследует, другой ему помогает, а я, видите ли, в кухарках подвизаюсь!
Жизнь в ипостаси миссис Хадсон казалась ей пресной и скучной. В предыдущих мирах, как бы ни было трудно, Настя была вовлечена в гущу событий. Там она чувствовала: хоть что-то от нее зависит. Пусть была монахиней в средневековом Равенсбурге, которую все хотели принести в жертву Повелителю мух, – зато она убегала, сопротивлялась, дралась. Роль из будущего и вообще была прекрасна: наемница, охотница за головами, которая преследовала самых опасных преступников. Даже в Японии эпохи Токугава, в теле бесправной гейши, Настя умудрялась бороться с обстоятельствами.
А тут что? Сбежать? Куда, если Данилка с Сенкевичем – вот они? Протестовать против роли мирной викторианской домохозяйки? Но выбора нет. Не создавать же проблемы друзьям.
В других реальностях ее окружали загадки, мистика, странные сущности. Здесь же – только унылая призрачная девушка, которая грязной кисеей маячит в разных углах дома. Мужики охотятся за Джеком Потрошителем, а она что?
– Я сыскарь, – обиженно сообщила Настя пудингу. – А не английская кухарка. Хотя готовить я умею: русская кухня, итальянская, китайская, кавказская… Пельмени, плов, пицца, мясо в кисло-сладком соусе – да что угодно! Только не английская. Это же полное дерьмо, простите. Но миссис Хадсон не умеет даже рыбу с картошкой пожарить, а я никак не могу справиться с этой криворукой. Какие уж тут манты…
Кое-как выполнив квест под названием «приготовление обеда», Настя с ненавистью оглядела свои жалкие произведения и покинула кухню. Отправилась к себе, распахнула шкаф с одеждой миссис Хадсон. Принялась перебирать платья, накидки и юбки с блузами, бормоча под нос: «Не то, все не то…»
Перед нею была одежда настоящей английской леди среднего класса – скромная, добротная, из дорогой ткани сдержанных цветов, до тошноты благопристойная. Сегодня требовалось нечто иное. Настя с трудом откопала в ворохе нарядов наиболее легкомысленное платье. Видимо, миссис Хадсон сохранила его как память о девичьем прошлом. Платье было изумрудно-зеленое, довольно поношенное и старомодное.
– Отлично! – мстительно буркнула Настя и начала переодеваться.
Натянув одеяние, которое немного давило в талии, зато отлично подчеркивало грудь, Настя нашла самые удобные ботинки без каблука. Потом задрала подол, с сомнением осмотрела пышные нижние юбки и длинные неуклюжие панталоны. Сегодня такое не годится, требуется мобильность.
Она прошла в комнату Сенкевича, залезла в шкаф, выбрала неширокие брюки. Доктор был широк в кости, ростом примерно с миссис Хадсон, так что на пышный зад вещь пришлась впору. Настя стащила нижние юбки, надела брюки, прошлась по комнате. Так было гораздо удобнее. Заглянула в комнату Дана. В столе нашелся один из револьверов Холмса. Настя прихватила и его, не забыв патроны.
Вернулась к себе. Теперь оставалось только подобрать подходящие шляпку и пальто. Выбор пал на старенькую, но теплую накидку из шерсти. Со шляпкой было сложнее. Все головные уборы миссис Хадсон просто кричали о добропорядочности хозяйки. Настя взяла темный бархатный капор, слегка помяла поля, стараясь придать им поношенный вид. Огляделась, заметила на столе вазу с полуувядшими хризантемами:
– То, что надо!
Оторвала один цветок, пристроила к ленте, хмыкнула:
– Так гораздо веселее. Сразу виден уровень…
«Жаль, розочек со свечечками нет, да и сиськи не выставишь, – размышляла она. – Томная свечечно-розочная атмосфера плюс оголенные сиськи – самое то, что нужно для дешевого заштатного борделя».
В таком виде ее и застал Дан, вернувшийся из Скотленд-Ярда. Сразу сообразив, что происходит, жестко произнес:
– Нет.
– Я разрешения не спрашивала, – строптиво ответила Настя.
– Это тебе не двадцать первый век, – увещевал Дан. – Когда у оперативниц и мобильник, и микрофон, и камеры вокруг установлены. Даже если мы с Сенкевичем будем в засаде, перекрыть все подходы невозможно. Ты видела, какие трущобы в Ист-Энде? Вылезет из любого темного угла, полоснет ножом по горлу – и ничего мы не успеем.
– Что, так и будем сидеть, наблюдать, как Потрошитель баб крошит? – Настя в сердцах притопнула ногой. – Взять его с поличным, и все дела!
– Может, уже взяли, – вздохнул Дан. – Против Сиккерта улик хватает.
– А второй? Их же явно двое!
– Слушай, ты все равно не подходишь под типаж маньяка, – уговаривал друг. – Он предпочитает женщин старше сорока, и тотально некрасивых, больных, потасканных, понимаешь?
– Да может, у него просто выбора не имелось! Хватал что под руку подвернется. И потом, я отлично помню: пятая жертва была молодой. Лет двадцать пять, что ли. И она была красивой. Вот не помню только, как ее звали и какого числа Потрошитель с ней разделался.
– Здесь это значения не имеет. Другой мир, вполне возможно, Потрошитель отступит от известного нам шаблона.
– С чего бы? До сих пор не отступил. Давай, Данилка, не трусь! Осталось последнее убийство. Если не поймаем Потрошителя на месте преступления, считай, упустили.
– Что значит «Не трусь»? – взорвался Дан. – Предлагаешь тобой рисковать? Не дождешься! Знай свое место, женщина!
С этими словами он решительно захлопнул дверь, и Настя услышала, как в замке поворачивается ключ. Она сама настояла, чтобы у каждого были ключи от всех дверей. Хотела как лучше…
– Данилка, а как же обед? – грустным голосом воззвала она.
– Принесу в комнату! – непоколебимо ответил друг. – И ночной горшок сюда же доставлю. Ты под арестом, пока не случится последнее убийство.
За дверью раздались удаляющиеся шаги. Настя присела в кресло и задумалась. Сдаваться она не собиралась. Интересно, как скоро Данилка принесет еду? Ждать или наоборот?..
Она вскочила, подбежала к окну и стала дергать тугие шпингалеты. После нескольких минут сражения створки распахнулись. На улице ранние сумерки смешивались с клочками тумана. Второй этаж. Ничего страшного, и не такие высоты приходилось преодолевать… Она выглянула наружу, огляделась. В метре от окна располагалась надежная на вид водосточная труба.
Пожалуй, спускаться по трубе русского дома Настя не рискнула бы. Но здесь можно было уповать на английскую добросовестность. Она заткнула револьвер за пояс платья, надела накидку, постояла немного, выжидая момент, когда на тротуаре возле дома не окажется прохожих. Подоткнув юбку, ступила на подоконник. Шаг, другой – вот уже и труба рядом. Настя потянулась, оперлась на холодное железо, мысленно перекрестилась и повисла на трубе, отчаянно надеясь, что в этот момент не будет проходить констебль. Также не хотелось, чтобы кто-нибудь из горожан проявил бдительность и подозвал полицейского. Она с трудом представляла себе, как объяснит констеблю, зачем приличная домохозяйка вылезает из собственной квартиры через окно, демонстрируя изумленной публике задницу, обтянутую мужскими штанами. Процесс же водворения обратно, лицо Дана, его реакцию и вообще воображать не хотелось.
Но обошлось: только мальчишка-рассыльный одобрительно присвистнул. Труба тоже не подкачала. Настя благополучно спустилась, одернула подол, постояла немного, переводя дыхание, и подозвала кеб. Усевшись в коляску, постаралась придать голосу грубость и с просторечным выговором приказала:
– Ист-Энд! Да поживее, два шиллинга плачу!
Судя по тому, что кебмен не стал на нее коситься, с ролью она справилась. Настя не увидела уже, как из окна ее комнаты высунулся Дан, проследил взглядом за удаляющимся кебом и безнадежно сплюнул.
Улицы Ист-Энда встретили туманом и запахом сырости. Расплатившись с извозчиком, Настя ловко спрыгнула на грязную мостовую. Экипаж загрохотал прочь. Она огляделась, раздумывая, куда бы отправиться. Из ближайшего трактира доносился гул пьяных голосов. Здесь оставаться было неудобно: могли найтись желающие поразвлечься. Следовало выбрать темную, безлюдную улицу. Но сначала Настя решила пройтись, чтобы привлечь к себе максимум внимания. Кто знает, вдруг Потрошитель уже рыщет по улицам, выискивая подходящую жертву?
Она двинулась в сторону Бакс-роу, туда, где произошло первое убийство. Шла неторопливо, немного покачивалась, изображая пьяную. Несколько мужчин заглянули ей под шляпку, один предложил три пенса. Настя фыркнула, сообщила, что стоит дороже. Несостоявшийся клиент добродушно выругался и отошел.
Она останавливалась то под одним фонарем, то под другим, подбоченивалась, зазывно улыбалась прохожим – в общем, вела себя так, как, по ее представлению, должна себя вести дешевая проститутка. Похоже, местные обитатели верили в ее маскарад, хотя Настя до сих пор сожалела, что у нее нет ни розочек, ни оголенной груди.
Тем временем стемнело, мужчины сделались настойчивее, а ноги уже замерзли – погода стояла холодная. Настя размышляла, не заглянуть ли в трактир для согрева. Это вполне вписывалось в портрет публичной женщины. С другой стороны, требовалось сохранить ясную голову. Немного поколебавшись, она решила не рисковать и заказать в трактире только горячего чаю. О том, подают ли его, она имела смутное представление: миссис Хадсон в трактирах сроду не бывала. Настя уже двинулась было в сторону дома с вывеской «Сковорода», но ее ухватили за юбку.
Рука скользнула под накидку, отыскала рукоять револьвера. Настя обернулась. Перед нею стояли две женщины весьма затрапезного вида. И хоть грудь у них, ввиду холодной погоды, оголена не была, поношенные платья, сальные волосы, выглядывающие из-под дешевых шляпок, бледные лица не оставляли сомнений: это настоящие ист-эндские проститутки.
– Ты кто такая? – визгливым голосом спросила низкорослая, сутулая, мелким кривеньким личиком и крошечными птичьими глазками напоминающая курицу девица с бесцветными волосами и зеленоватым цветом лица.
– Да, откуда взялась? – поддержала ее товарка постарше, рыжеволосая и полная. – Что-то я тебя тут раньше не видала.
Настя вспомнила: с этими шлюхами Дан пытался поговорить о Смуглянке Энни. Кажется, одну из них зовут Горбатая Элис. Но девки не признали в своей коллеге крестьянку, которую видели на днях.
– Спокойно, леди, – улыбнулась Настя, прикидывая, как можно замять конфликт. – Места всем хватит.
– Места, может, и всем. – Курица растянула в ехидной улыбке безгубый длинный рот. – А клиентов нам самим мало.
– Пошла вон, пока прическу не поправили, – пробасила рыжая.
Драка неминуемо привлекла бы внимание публики и констеблей, которые частенько проходили мимо. Настя сделала еще одну попытку:
– Леди, не будем ссориться…
– Я тебе не леди! – возмутилась курица. – Сама ты леди! Убирайся отсюда, клиентов распугаешь! Чтоб ты сдохла, старуха! Это мое место. Зря я, что ли, розу припасла?
К изумлению Насти, девица указала на шляпку, где уныло висел трупик бордовой розы.
– Она не понимает! – Рыжая угрожающе надвинулась на Настю.
– Спокойно, полиция, – жестко произнесла Настя, отодвигая накидку и демонстрируя револьвер. – Или хотите, чтобы вас тоже Джек Потрошитель освежевал?
Курица первой отскочила, с опаской поинтересовалась:
– Разве женщины в полиции служат?
– А кто тебе сказал, что я женщина? – продолжала нагло блефовать Настя.
Проститутка тихо охнула.
– Да-да, вас же, идиоток, охраняю. Так что засунь свою розочку… знаешь куда? И иди отсюда… – Настя немного поразмыслила и добавила по-русски: – Убогая.
Другой характеристики для девицы у нее не было. Настя, обладательница породистого лица и красивой фигуры, всегда несколько пренебрежительно относилась к таким вот бесформенным коротконожкам с жалкими плебейскими физиономиями и считала, что уж коль женщина не удалась внешностью, неплохо бы компенсировать это умом. Но, как правило, мозгов у таких тоже почему-то не случалось – их заменяли розовые сопли. Видимо, в соответствии с бессмертной фразой Чехова о том, что в человеке все должно быть прекрасно – ну а значит, если не прекрасно, то тоже абсолютно все.
Курица глянула испуганно, послушно отступила еще дальше, но тут из-за спины Насти раздался мягкий грудной баритон:
– Отправимся на прогулку, красотка?
Настя обернулась, чтобы отказать, уверенная, что предложение поступило именно ей – только ее из троицы можно было характеризовать как красотку. Но высокий молодой мужчина, стоявший в паре шагов, пренебрежительно скользнул взглядом по ее лицу и повторил, глядя на курицу:
– Отправимся на прогулку? Куда желаешь, м-м-м? К твоим ногам весь мир: Франция, Италия, острова Океании…
– Прогуляемся! – взвизгнула девка и зачем-то указала на розу.
Мужчина растянул в сладкой улыбке чувственные губы. Он был очень красив, даже слишком – смуглым лицом восточного типа, большими черными глазами, густой гривой темных волос и высокой широкоплечей фигурой напомнил Насте молодого Элвиса Пресли. Так же привлекателен и так же слащав…
– Так куда едем, красотка?
Настя невольно прислушалась к разговору, сдерживая смешок: кому-то и розочка – романтика, кому-то и жалкая курица – красотка. Видимо, девице таких комплиментов до сих пор никто не оттопыривал и вниманием не баловал, потому что она жеманно взвизгнула:
– О, я так об этом мечтала…
– Тогда пойдем. – Мужчина театральным жестом пригладил черные волосы и вдруг пропел: – I could sail the seas with my darling, I could sail the seas with my flower, I could sail the seas with my dear, and with pleasure could drown with my girl…[60]
Голос у него был сочный, хорошо поставленный. «Точно Элвис», – подумала Настя.
– Для тебя все что угодно, милый! – томно протянула курица.
– Мы будем любить друг друга под сенью… – красавец запнулся, потом беспечно махнул рукой, – в общем, не важно, будем любить друг друга. А потом я запечатлею тебя в образе Венеры. Обнаженной. В розах и свечах. Ты любишь фотографироваться, красотка?
Судя по тому, что фотография была изобретена не так давно, девка вряд ли имела архив снимков. Она с восторгом согласилась.
– Идем, моя богиня, навстречу ветру путешествий! – Мужик тряхнул гривой, картинно подал курице руку и широко зашагал по улице. – Да придет царствие твое!
Девка поспешала рядом, по-собачьи повиливая квадратной низкой задницей и переваливаясь на удивительно коротких ножонках. Настя смотрела им вслед, с насмешливой брезгливостью представляя слияние двух тел, одно из которых отнюдь не прекрасно, и последующее запечатление его же в образе Венеры эконом-класса. Каждому свое… Но потом ощутила тревогу. А вдруг это и есть Потрошитель? Она знала из опыта: зачастую самые жестокие маньяки выглядят обаятельными и милыми. И что делать? Идти за ними? Настя решилась.
Она сделала шаг, но ее остановила толстуха.
– Не тот след взяла, леди, – пробасила она. – Это Картинка Тедди. Сам он не из бедных, живет не здесь. Но тут часто ошивается, берет самых некрасивых девок, проводит с ними время, потом на карточки снимает.
– Продает, что ли? – догадалась Настя.
– Да нет, говорю же, не бедный он – вроде газетчик. Балуется так, картинки собирает. То ли сам любуется, то ли друзьям показывает. Только все девки возвращаются от него в целости и сохранности. Говорят, Горбатую Элис он взаправду куда-то возил. Вот она и обрадовалась. Может, ей еще раз повезет, она в Ист-Энде самая страшненькая… Нет, леди, он, конечно, странный, но не Потрошитель.
– А почему же он таких убогих выбирает?
– У каждого свой вкус, – назидательно сказала толстуха. – Некоторым, бывает, сумасшедшие нравятся, другим малолетние, третьим вообще мужики или козы там. А Тедди вот кривых любит. И то сказать: с ними проще. Однажды он в «Сковороде» подпил и рассказывал: была у него подружка, не из наших – настоящая леди да как есть красавица. Так он ей все тоже про любовь напевал, а потом обманом к себе зазвал, шампанским напоил и карточек наделал. Красивая леди потом какое-то время подумала-подумала, да и пришла к нему домой, все что можно, перебила, об него самого зонтик сломала, а карточки забрала. Обидно ей показалось, что Тедди на нее теперь, как на шлюх своих, смотреть в любой момент может. Грозилась дом поджечь, а Тедди зарезать, но он кое-как с ней помирился. Так что с уродливыми дурами-то всяко легче. Красивые леди, они с гонором – если их обидеть, ведут себя вовсе и не как леди. Ты вот небось за такое бы вообще из револьвера своего пристрелила.
Настя немного подумала, потом уверенно сказала:
– Обязательно пристрелила бы. Ну ладно, он не убийца. А тебе самой не жутко? Вдруг на Потрошителя нарвешься?
– Жутко, леди, – флегматично признала толстуха. – Но что делать? На еду как-то зарабатывать надо…
Она неспешно ретировалась. Настя еще немного постояла на отвоеванной территории под фонарем, потом отправилась в «Сковороду».
В трактире было шумно и душно, зато тепло. Устроившись в уголке, Настя заказала чай. Расстегнула накидку и принялась медленными глотками прихлебывать жидкое, разбавленное молоком пойло, рассматривая посетителей.
Возле обшарпанной, пропитанной джином стойки спорили пьяные рабочие с пристани – того и гляди пустят в ход кулаки. В центре зала, за большим столом, солидно наливались пивом извозчики после смены. Несколько личностей неясного рода занятий скользили между столами, в поисках то ли общения, то ли дармовой выпивки. Один из таких, средних лет хлыщ в заляпанной одежде, попытался заговорить с Настей. Она состроила максимально зверскую физиономию и негромко послала хлыща к черту, сожалея, что английский так беден на ругательства.
Были в трактире и проститутки – все как на подбор некрасивые, немолодые. Судя по их виду, решила Настя, ни одна не прошла бы проверку на палочку Коха. Но тут ее внимание привлекла одна девушка, вошедшая в заведение. Одежда и манера поведения выдавали в ней такую же уличную охотницу, как и все остальные. Однако эта была красива и молода – не больше двадцати пяти, по прикидкам Насти.
Платье девушки, хоть и старенькое, было тщательно отглажено, из-под шляпки выбивались черные локоны. Смуглый румянец на лице, блестящие черные глаза, яркие полные губы – эта туберкулезом не страдает, решила Настя. Правильные черты лица, скорее, могли принадлежать потомственной аристократке, чем женщине легкого поведения. Вошедшая была высокой и стройной, а под одеждой угадывались красивые формы. Несмотря на развязную походку и на то, как фамильярно девушка здоровалась с окружающими, в ней чувствовалось врожденное изящество.
– Прогуляемся, Мэри? – окликнул ее один из пьяных рабочих.
– Только не с тобой, Джонни, – ответила красотка. – Ты на джин-то не зарабатываешь.
Манера произносить слова была простонародной, но голос – звучным и грудным, без визгливых вульгарных ноток, свойственных, как уже заметила Настя, всем проституткам.
Из обедневших дворян, что ли, задумалась Настя. Краем глаза проследив за тем, как девица прошествовала к столу и заказала джин, внутренне вздохнула: недолго ей красотой блистать, с такими привычками. Скоро станет неотличима от товарок. Вдруг Настя заметила, что и Мэри искоса наблюдает за нею. Встретившись взглядами, обе отвернулись, старательно изображая равнодушие. Девушка стащила перчатки. Насколько Настя помнила, этикет этого не позволял – но какой этикет в ист-эндском трактире? Она обратила внимание, что на мизинце правой руки проститутки не хватает одной фаланги. Тут же вспомнились гейши эпохи Токугава, которые дарили фаланги пальцев возлюбленным в знак вечной верности и преданности. Представив себе уличную проститутку, делающую такой презент клиенту, Настя мысленно фыркнула. Скорее всего, девушка когда-то работала на фабрике, там и получила увечье. А возможно, фалангу отхватил какой-нибудь слишком жестокий сутенер, в назидание.
Через час с лишним Настя решила, что достаточно отдохнула, пора отправляться на прогулку. Она вышла, принялась прохаживаться по улице, внимательно вглядываясь в лица прохожих, каждый из которых мог оказаться Потрошителем.
Так она прогуливалась до полуночи. Получила множество отнюдь не лестных предложений, еще дважды столкнулась с местными жрицами любви. Когда толпа на улице сильно поредела, Настя смело отправилась в темный переулок. Постояла там, чутко прислушиваясь, не раздадутся ли шаги за спиной. Перешла в другую подворотню.
Пробежал еще час. Она продрогла до костей, проклиная английскую сырую погоду. «Еще пара таких прогулок, и у меня самой туберкулез начнется», – раздраженно подумала Настя. Идея поимки Потрошителя на живца уже не казалась такой удачной. Похоже, убийцу в качестве жертвы она не устроила. Если еще убийца был сегодня в Ист-Энде.
Решив, что сделала достаточно, Настя медленно двинулась к Томас-стрит, надеясь нанять там кеб. Поеживаясь, предвкушала, какую головомойку устроит ей Данилка за самовольную отлучку, да еще и через окно. Она так задумалась, что не заметила быструю тень, которая скользнула в одну из темных подворотен.
Настя сделала еще несколько шагов, поравнялась с подворотней, уже почти прошла мимо, и тут ее шею что-то захлестнуло и потянуло назад. Реакция не подвела: она ухватилась левой рукой за веревочную петлю, чтобы не дать ей затянуться окончательно, правой пытаясь вытащить из-за пояса револьвер. Но убийца с силой натянул веревку, передавил горло. В глазах потемнело, Настя судорожно вцепилась в удавку обеими руками. Человек за спиной тащил Настю в подворотню. Она ощущала затылком его дыхание – удивительно легкое и ровное. Горло сдавила невыносимая боль, дышать стало нечем. Ноги подкосились. Настя оторвала правую руку от шеи, вытащила револьвер и из последних сил надавила на спусковой крючок, выстрелив в воздух.
Потрошителя это не смутило, он все же затянул ее в подворотню. Угасающее сознание выдало последнюю, на редкость идиотскую мысль: «Теперь меня точно примут за очередную проститутку».
– Стой, полиция! Отпусти ее! – раздался громкий окрик.
Удавка, врезавшаяся в горло, ослабла. Убийца отпрянул назад, в кромешную темноту. Настя, находясь на грани обморока, успела схватить его за руку и потянуть на себя.
«Рука слишком маленькая, – мелькнула мысль. – И что-то в ней неправильно…» Но сил не хватило, Потрошитель оттолкнул ее и вырвался.
Настя упала на колени прямо в покрытую тонкой корочкой льда лужу, пыталась дышать, ничего не видя, ничего не чувствуя, кроме резкой боли в горле.
– За ним! Уйдет! – прозвучал над головой знакомый голос.
– Не уйдет, здесь тупик, – возразил второй человек.
Следом раздался топот. Те, кто спас ее, пробежали мимо, пытаясь догнать Потрошителя. По стенам домов скакали желтые пятна света от ручных фонарей. Прозвучали один за другим два выстрела.
Настя не знала, сколько сидела в луже, выравнивая дыхание, со свистом вырывавшееся из травмированной гортани. Во рту стоял привкус крови, горло разрывал кашель, перед глазами до сих пор висела обморочная пелена. Наконец ее взяли под мышки, вытащили из ледяной воды, от которой уже начинали неметь колени. Вздернули, поставили на ноги:
– Жива? Идти сможешь?
Перед ней стоял сердитый и встревоженный Данилка. Рядом переминался Сенкевич, подсвечивая ему фонарем.
– Как ты здесь оказался? – прошипела Настя. Голос был безнадежно сорван.
– Принес тебе обед, увидел открытое окно, выглянул, успел увидеть, как ты отъезжала в кебе. Собрались вот с Вадимом – и за тобой.
– Да уж, милая леди, весь вечер наблюдали за вашими эволюциями, – поддержал Сенкевич. – Вы просто мастерица отыскивать приключения на свою ж… ж… жизнь, в общем.
– Под конец мы тебя упустили, – неохотно сознался Дан. – Когда ты по переулкам пошла.
– В сквозном потеряли, – добавил Сенкевич. – Только благодаря Машеньке тебя и нашли. Да еще потом выстрел услыхали.
Он указал на едва заметное белое пятно возле стены. Призрачная девушка доброжелательно помахала Насте рукой. Сенкевич ласково улыбнулся:
– Говорил же: надо взять Сэра Генри, он бы вынюхал.
– Да нас бы первый патрульный задержал с такой псиной! – возмутился Дан, осматривая Настю.
– Позвольте мне, дорогой друг, – церемонно вмешался Сенкевич. Подсвечивая себе фонарем, он оглядел горло Насти. – Травма серьезная, но жить будете, милая леди. Более подробный осмотр обещаю дома.
– Так поехали уже. – Дан подставил Насте плечо. – Держись и ковыляй потихоньку. Поправишься, сожру тебя за эту идиотскую выходку.
– Какой «поехали»? – с трудом просипела Настя. – А Потрошитель?
– Ушел, – развел руками Сенкевич. – Как сквозь землю провалился.
– Вернее, ушла, – поправил Дан. – Я рассмотрел. Это была женщина.
Сенкевич
Картофельная кожура тонкой стружкой быстро сбегала из-под ножа. На сковороде шкворчал бекон. Сенкевич, перетянувшись передником кухарки, готовил ужин.
Настя вот уже сутки лежала в своей комнате. У девушки было серьезно травмировано горло – она полностью лишилась голоса, с трудом глотала, питалась только куриным бульоном и чаем. Сенкевич, осмотрев ее, с чистой совестью прописал постельный режим, покой и полоскания травяными настоями. Платонов присовокупил собственное назначение – домашний арест. Правда, Настя больше и не рвалась в героини. Спокойно лежала в постели с книжкой.
Готовить теперь стало некому, Платонов разве что яичницу был в состоянии пожарить, и Сенкевичу пришлось оккупировать кухню. Повар из него вышел гораздо лучше, чем из Насти. На обед он сварил вполне приличный борщ, правда, из баранины – свинины у мясника почему-то не оказалось. Сейчас готовился побаловать себя и капитана настоящей жареной картошкой с мясом и луком, а не остонадоевшими унылыми chips.
Под потолком висела призрачная девушка, которую Сенкевич от нечего делать нарек Машенькой. Чудовищный Сэр Генри разлегся посреди кухни, заняв почти половину помещения, и с удовольствием принюхивался к аппетитным запахам.
Сенкевич вывалил картошку на большую чугунную сковороду, помешал, посыпал солью, с удовольствием втянул носом аппетитный аромат. Перехватив ручку полотенцем, снял тяжелую посудину с плиты. Пробормотал:
– Ну вот, другое дело… – И собрался уже звать Платонова на подмогу, чтоб хоть стол накрыл, тунеядец. Но тут его хлопоты прервала трель дверного звонка.
С некоторых пор Сенкевич стал подозрительно относиться к вечерним посетителям. Чаще всего это было чревато осмотром очередного трупа. А сегодня он был уверен: за дверью находятся полицейские. Ведь Потрошитель, а точнее, Потрошительница, не справившись с Настей, наверняка должна была отправиться на поиски новой жертвы.
Так и вышло: на крыльце стоял хмурый констебль.
– Доктор Уотсон? – осведомился он. – Я от инспектора Лестрейда, с сообщением для вас и мистера Холмса. Новое убийство в Ист-Энде. Экипаж ждет.
Сожалея о картошке, которую придется разогревать, Сенкевич кивнул и отправился в свою комнату. По пути вызвал Платонова. Вскоре они уже сидели в полицейской карете, над которой прозрачным знаменем реяла Машенька. Сэра Генри с собой не взяли, капитан приказал ему охранять Настю – то ли от покушения, то ли от очередной эскапады. Так или иначе, пес улегся возле двери, демонстрируя решимость никого не впускать и не выпускать.
Констебль оказался неразговорчив: сидел тихо, смотрел прямо перед собой. Когда Сенкевич попытался выяснить, отвечает ли новое убийство почерку Потрошителя, лицо у констебля стало такое, словно он увидел призрак. Сенкевич даже бросил взгляд на Машеньку, которая маячила за окном, – не в ней ли причина, вдруг полицейский обладает какими-нибудь мистическими способностями или фантом решил явиться и ему? Но констебль в окно не глядел. Опустив глаза, буркнул:
– Сами скоро увидите… – Из чего можно было заключить, что Потрошитель опять проявил фантазию и сумел поразить умы полицейских.
Экипаж остановился возле дома, показавшегося Сенкевичу знакомым. Платонов тоже насторожился, толкнул его локтем и шепнул:
– Здесь…
Вчера они бегали вокруг этого серого здания за дамочкой, едва не убившей Настю, но так и не смогли ее поймать. Констебль потянул обшарпанную дверь, и они вошли в грязный, воняющий кошками и несвежей едой подъезд. Поднялись на второй этаж, прошагали по длинному коридору.
Констебль, задержавшись перед дверью, выкрашенной синей облупившейся краской, угрюмо спросил:
– Готовы, джентльмены?
Поймав удивленный взгляд Платонова, добавил:
– Так Потрошитель еще не резвился.
Дан с Сенкевичем молча кивнули, и полицейский толкнул дверь. Картина, представшая их глазам, была способна привести в шок даже самого опытного сыскаря или судмедэксперта. В маленькой комнатке находились три человека: инспектор Лестрейд, полицейский врач и фотограф с неуклюжим штативом, на котором громоздился огромный фотоаппарат. Лестрейд рассеянно махнул пришедшим.
Сначала Сенкевичу показалось, что стены комнаты оклеены сюрреалистическими обоями безумной расцветки. Мгновение спустя он понял: это кровавые потеки. Они покрывали стены до середины. Кто-то, вымазав руки в крови, проводил пальцами по поверхности стены. Ржавые полосы складывались в абстрактные рисунки, узоры, надвигались одна на другую, пересекались, образовывая знаки бесконечности. Машенька, влетев невидимой тенью, безмолвно зарыдала.
В комнате стоял тяжелый запах освежеванного мяса. Сенкевич перевел взгляд на кровать, где лежала жертва, и издал тихий горловой звук: такого он еще не видел.
– Твою мать, – едва слышно прошептал Платонов. – Твою ж мать…
Постельное белье полностью пропиталось кровью, оно еще не высохло и сохраняло багровый цвет, сливаясь с лицом женщины. Потому что лица как такового не было. Убийца срезал с него кожу, обнажив лицевые мышцы. Горло несчастной было перерезано, на месте грудей зияли раны. Живот вскрыли длинным разрезом снизу до самой диафрагмы. Руки покрывали горизонтальные раны – Потрошитель резал их, буквально как хозяйка – колбасу. Правое бедро белело костью – убийца почти полностью снял с него мышцы.
– Остальное на столе, – пробормотал полицейский. – Простите, джентльмены…
Констебль выскочил за дверь. Сенкевич его очень хорошо понимал: сам боролся с приступами тошноты. Подошел к столу, где были аккуратно разложены внутренние органы женщины. Убийца расположил их в том порядке, в каком они должны находиться в человеческом теле. Матка. Печень. Почки. Спутанный комок – кишечник. Венчали инсталляцию два жалких комочка плоти – то, что было грудями жертвы. Картина была обрамлена тонкими полосами мяса, срезанного с бедра.
Машенька, заливаясь слезами, подлетела к мертвой, опустилась возле ее ног, замерла воплощением скорби.
– Это настоящий дьявол, джентльмены, – сказал Лестрейд. – Не представляю человека, способного сделать такое.
– Убитую опознали? – изо всех сил стараясь сохранять невозмутимый вид, спросил Платонов.
– Да. Квартирная хозяйка сказала, это ее жилица, некая Мэри Келли. Снимала эту комнату, чтобы водить гостей.
– Потрошитель вышел на новый уровень? – Платонов приподнял бровь. – Раньше он охотился исключительно на уличных проституток. Сколько ей лет?
Лестрейд выглядел озадаченным:
– Двадцать пять.
– Тем более не похоже на нашего убийцу, – пробормотал Сенкевич. – Возможно, подражатель…
– Исключено, – возразил Платонов. – Вы представляете себе, что может найтись еще один безумец с таким же отличным знанием анатомии, да еще и склонный глумиться над телом жертвы? Нет, судя по почерку, это точно Потрошитель.
Сенкевич припомнил фильм с Джонни Депом: действительно, убийство молодой проститутки уверенно приписывалось Потрошителю. По фильму оно было последним, как и говорила Настя. Жестокий маньяк из Лондонских подворотен на этом прекратил свою кровавую карьеру.
– Квартирная хозяйка что-нибудь слышала? – спросил Дан.
Лестрейд сделал приглашающий жест. Они прошли в конец коридора, где жила владелица дома. Молодая привлекательная женщина в скромном платье, округлив голубые глаза, старалась как можно подробнее отвечать на вопросы полиции. Но толку от этого было мало. Ночью она спала и не слышала ничего подозрительного. Опрос жильцов тоже результатов не дал. Нашлись такие, которые в предположительное время убийства бодрствовали, но и они не могли припомнить ни криков, ни шума, ни каких-либо других звуков.
– Скорее всего, она сама привела убийцу, – подытожил Сенкевич.
– Либо открыла ему, поскольку была с ним знакома, – возразил Дан. – Не забывай о нашей дамочке.
– То есть выходит, пришла подружка чайку попить и разделала нашу девицу на запчасти? – хмыкнул Сенкевич.
– Получается, так. Мы потеряли ее из виду, она шмыгнула в подъезд и пошла к Мэри Келли. Причем они точно были знакомы, иначе та не открыла бы.
– Клиентка? Мэри еще и дам обслуживала, получается…
Дан представил себе лесбиянок в чопорной викторианской Англии. Возможно, конечно, но напрашивалась более стандартная версия:
– Думаю, скорее, коллега.
– То есть всех убила какая-то проститутка? – задумался Сенкевич. – А что, правдоподобно: устраняла конкуренток, допустим…
– Вряд ли. Представляешь, сколько в Лондоне проституток? Резать не перерезать.
– Ну, может быть, убирала тех, кто работает на ее «точке». Чтоб клиентов не перехватывали.
– Связь между убитыми не обнаружена, – вмешался Лестрейд. – Мои люди опросили едва ли не каждую публичную женщину и каждого посетителя ист-эндских трактиров. Никто не упомянул о знакомстве между жертвами. Да и охотились они на разных улицах. Здесь все четко поделено, работа на чужой территории чревата серьезными неприятностями.
– А у них случайно не один сутенер? – уточнил Дан.
– Нет, Холмс, разные. Впрочем, мы всех взяли под стражу, вы можете опросить каждого в любое время.
Платонов кивнул.
– Нашли тех, кто последними видел Мэри Келли? Чем она занималась перед смертью, где была?
– В «Сковороде», – тут же ответил Лестрейд. – Это трактир неподалеку. Ее припомнили человек десять. Мэри вчера довольно долго сидела в заведении, пила джин, ожидала подходящего клиента. Она не работала на улицах, в отличие от остальных жертв. Такие, как Мэри, находятся на привилегированном положении. Они как бы…
– Выше уровнем, – подсказал Платонов.
– Да, пожалуй. Она была молода, привлекательна и знакомилась с мужчинами в трактирах. Желающих, по рассказам свидетелей, всегда хватало. Мэри водила гостей в собственную комнату, поэтому цена на ее услуги была гораздо выше. Соответственно, и клиенты гораздо приличнее.
– Это ее не спасло, – мрачно заметил Дан.
– Свидетели показали, что Мэри Келли вышла из трактира около двух часов ночи, – продолжил инспектор.
Сенкевич с Платоновым переглянулись: нападение на Настю произошло приблизительно в полтретьего.
– Она ушла с мужчиной высокого роста, в черном пальто и черной войлочной шляпе. К сожалению, его лица никто не запомнил, оно было скрыто полями. Все указывают только на две приметы: густые темные усы и военная выправка.
– Шляпа и усы – отличный способ маскировки, – усмехнулся Платонов. – И конечно, никто этого человека раньше в трактире не видел?
– Точно. – Лестрейд в досаде хлопнул себя по бедру. – На этот раз не только мы, но и вы бессильны.
– Мы дали вам нескольких подозреваемых, – холодно возразил Дан.
– Ни один из них не подходит, – фыркнул в усы инспектор. – На момент совершения последних преступлений художник Сиккерт сидел в тюрьме, вы знаете.
– Я говорю о другом, – ровно произнес Платонов.
Лестрейд понизил голос почти до шепота:
– Понимаю, о ком вы. Сэр Чарльз поручил расследование мне. И здесь осечка: уже неделю его высочество находится в лечебнице.
– В какой же? – уточнил Дан.
– В пансионате для лечения нервных расстройств, – твердо заявил инспектор. – Мунлайт.
– То есть в лечебнице для душевнобольных? – бестрепетно перевел Сенкевич.
Лестрейд воинственно встопорщил усы, сделавшись похожим на рассерженную крысу:
– Я бы попросил, джентльмены… Речь идет об августейшей особе.
Платонов с Сенкевичем переглянулись.
– Вы не находите, Уотсон, что это чрезвычайно вовремя? – спросил Дан. – Нервная болезнь поразила принца как нельзя более кстати.
– Пожалуй. А вот еще что интересно: насколько хорошо охраняется лечебница и посмеют ли охранники задержать его высочество, буде ему вздумается прогуляться? Ночью, например. И кто сможет подтвердить, что принц Альберт не покидал лечебницы?
Лестрейд надулся, как мышь на крупу.
– Так что рано еще сбрасывать его высочество со счетов, – подытожил Платонов.
Во время их беседы полицейский врач тщательно осматривал тело. Перейдя к столу, принялся разглядывать разложенные на нем органы. Взял пинцет, приподнял кишки. Грустно произнес:
– Похоже, ничего не забрали.
Сенкевич, оглянувшись, увидел, что привидение Машеньки, зависнув над трупом, настойчиво указывает на его лицо. Он подошел, присмотрелся, но ничего не увидел – кроме ужасающей кровавой маски. Призрак, залившись слезами, коснулся бесплотным пальцем закрытых век Мэри Келли. Убийца их почему-то не тронул. Сенкевич достал из чемоданчика пинцет и лупу, осторожно приподнял правое веко, вгляделся. На поверхности склеры лежал маленький багровый комочек. Сначала он принял это за сгусток крови. Потом взял пинцетом, поднес к лупе.
– Есть вода?
– Пожалуйста, коллега.
Полицейский врач указал на тумбочку в углу, где стоял таз для умывания. Видимо, полицейские налили туда свежей воды. Сенкевич осторожно окунул в нее крошечный шарик, поболтал, вытащил.
– Что там? – нетерпеливо спросил Платонов.
– Это ягода омелы.
– Как она туда могла попасть? – удивился Лестрейд.
– Ее поместил туда убийца, – уверенно произнес капитан.
У полицейского врача был сконфуженный вид: он пропустил важную улику. За осмотр тела взялся Сенкевич. Натянул перчатки, запустил пальцы в перерезанную гортань. Немного повозившись, вытянул маленькую окровавленную веточку.
– Еще омела.
– Но на прошлых трупах ее не было, – всполошился Лестрейд.
– Или мы ее не заметили, – пожал плечами Платонов. – Возможно, это один из знаков Потрошителя.
На инспектора жалко было смотреть.
– Что же теперь?
– Эксгумация? – предположил Сенкевич.
– Бесполезно, – нахмурился Платонов. – Слишком много времени прошло.